Дело Локвудов

— Это вам брат сказал?

— Нет. Что тоже очевидно. Франклин и Маршалл. Лебанон-Вэлли, Муленберг. Лихай, Лихай, Лихай, Gott verdammt sei[19].

— Мистер Локвуд, мне кажется, вы пробовали сегодня пунш.

— Хорошая мысль. Пошли выпьем по стаканчику пунша. Станем за пальмами — и вы пропустите своего следующего партнера.

— Вы отчасти немец, не так ли?

— Моя мать носит фамилию Хоффнер. А что?

— О, Хоффнеров я знаю. В Рихтервилле.

— Это — они. Так что же вы скажете на мое предложение?

— Нет. Если хотите потанцевать со мной еще, спросите Реда. Но в моем списке, кажется, уже все заполнено.

— Ну что ж, я предоставил вам единственную в жизни возможность. Этого вы отрицать не можете.

— Я же не сказала, что вы не можете приехать в Лебанон и навестить меня.

— Верно, не сказали. Это правда? Когда?

— На весенних каникулах. Брат с удовольствием пригласит вас. Места у нас достаточно.

В августе того же года, во время его последних студенческих каникул, они «пришли к согласию». Это означало, что они без официального объявления помолвки решили пожениться и теперь могли следовать определенному кодексу поведения. Элали Фенстермахер сказала своей матери, что Джордж Локвуд хочет с ней обручиться, и та посоветовала:

— Пускай это будет уговор. Пока Джордж не закончил университет, достаточно будет и этого. Так всегда лучше.

По уговору не требовалось, чтобы молодой человек шел к отцу девушки просить ее руки, поэтому отец Элали мог до поры до времени оставаться в стороне. Обычай этот, который у простонародья носил название «встречаться», был весьма удобен, так как предоставлял немало преимуществ и не был связан с риском широкой огласки в случае расторжения. О такой молодой паре просто сказали бы: «Между ними уже был уговор, по потом передумали»; ни ту, ни другую сторону не сочли бы обманутой. В течение этого периода будущие жених и невеста могли часто бывать вместе, но их знакомые не принимали их специально. Уговор подразумевал главным образом то, что оба они переставали встречаться со своими прежними привязанностями и лишь ждали момента, когда будет удобно официально объявить о помолвке. Уговор предполагал большее благородство отношений, нежели помолвка. Больше взаимного доверия и большую уверенность в таковом. Помолвка имела почти юридическую силу и принуждала молодого человека подчиняться законам общественной морали. Уговор же, строго говоря, связывал его лишь честным словом, понятием о приличиях и любовью. С официальной точки зрения при уговоре он чувствовал себя свободнее, чем при помолвке. Официальная помолвка нередко приносила обеим сторонам облегчение, поскольку устанавливала традиционные границы дозволенного: обе стороны знали, что они могут и чего не могут делать. При уговоре, например, девушка могла позволить молодому человеку (не ее будущему жениху) после пикника проводить ее домой, если будущий жених в пикнике не участвовал. Но после объявления помолвки она лишалась права участвовать в пикниках в отсутствие своего избранника. На балу помолвленная молодая леди танцевала лишь с теми партнерами, которых выбирал ей жених; в противном случае помолвка расторгалась по вине невесты, нарушившей это правило.

Со времени уговора с Джорджем Локвудом невинность Элали Фенстермахер оставалась в полной неприкосновенности, и Джорджа Локвуда это устраивало. После первых поцелуев, приведших к уговору, их отношения достигли той точки, когда влюбленность готова была перерасти в страсть. Оба они с такой смущающей ясностью представляли себе теперь интимное значение их будущего брака, что если Элали, например, раскрывала губы, а Джордж прикасался рукой к ее груди или к бедру, то это значило, что либо он, либо она должны освободиться из объятий, а в разговоре они ни за что бы не упомянули ее грудь или ноги.

Джордж Локвуд не был непорочным юношей. Когда он еще учился на первом курсе, отец посоветовал ему посещать одно заведение в Филадельфии. «Здесь ты будешь в безопасности, — сказал Авраам Локвуд. — Но для гарантии не забывай все же мыться». Джорджу не показалось странным, что отец знаком с такими домами: большинство отцов о них знало, а многие ходили туда заранее договариваться насчет своих сыновей и иногда даже давали им практические советы. Однажды, когда Джордж гостил в доме Эзры Дейвенпорта на севере штата Нью-Джерси, служанка миссис Дейвенпорт, француженка, сняла с себя одежду и, вытолкав Эзру из комнаты, соблазнила Джорджа. «Этот Эзра — фу! — сказала она. — Ничто. Он только хочет видеть меня с тобой». Но в одежде она была безобразна, и, когда Джордж приехал к Дейвенпортам во второй раз, ее у них уже не было.

Однажды в поезде, следовавшем из Филадельфии в северном направлении, к Джорджу подсела сильно надушенная женщина в шляпе, украшенной страусовым пером; окинув его несколько раз оценивающим взглядом, она положила ему на колени руку и стала гладить… Когда поезд остановился в Рединге, она вручила ему визитную карточку. «Заходи, милый, когда будешь в наших краях. Перворазрядное заведение, для джентльменов».

Таким образом, имея столь богатый опыт в дополнение к сведениям, почерпнутым из рассказов товарищей по школе св.Варфоломея и Принстону, Джордж Локвуд не был новичком по части чувственных удовольствий. Кроме того, он знал о впечатлении, производимом им на лиц противоположного пола, знал даже тогда, когда эти последние сами того не сознавали. Смелые, бесстыдные женщины (такие, как служанка Дейвенпортов), казалось, угадывали его особый интерес к ним или, во всяком случае, видели в нем партнера в игре. Девушки его круга — сестры и подруги его друзей — были менее откровенны и более строги в обращении, но и они, при всех ограничениях и условностях, благоволили ему больше, чем его сверстникам.

Говорить о том, что успех у девушек доставлял ему чувственные радости, было бы несправедливо и неточно, ибо все делалось для того, чтобы помешать ему остаться с ними наедине. Пять — десять минут полного уединения с девушкой выпадали редко, причем так было даже после уговора с Элали. Девицы находились под неусыпным наблюдением матерей, сестер, братьев, служанок и особенно их сверстниц. В комнату то и дело кто-нибудь заходил: горничная с метелкой из перьев для смахивания пыли, брат, которому вдруг понадобилась какая-то книга, подружка, даже не считавшая нужным хоть как-то объяснить свой приход. Но бдительней всех наблюдали за своим поведением сами влюбленные, вынужденные сдерживать свои чувственные порывы. Бывали случаи, когда Джордж знал, что Элали ждет от него того или иного нескромного шага (которого он не сделает), предвкушает довольствие от этой вольности, столь желанной и ему, по он в самый решительный момент отрывал свои губы от ее губ, и оба они вздыхали. Словно только к поцелую они и стремились. Он не мог сказать, как велико было ее сдерживаемое возбуждение и испытывала ли она его вообще, но почти неизменно в такие минуты она говорила: «Я люблю тебя»; в словах этих звучала признательность — награда, которую он, безусловно, заслуживал.

В том, что он любит Элали, Джордж не сомневался. Удовлетворив свое любопытство всеми известными ему способами, он пришел к выводу, что его чувство прошло все испытания. Он по-прежнему жаждал быть с ней рядом, испытывал потребность писать ей, с нетерпением ждал писем от нее, ему хотелось делиться с ней своими мыслями, рассказывать о мелочах жизни, защищать ее; он принимал за образец ее женские качества и рисовал в своем воображении безумные наслаждения, которые их ждут и за которыми последует безмерная нежность. Потом произошло нечто, удивившее его самого: он полюбил ее брата, проникшись желанием во всем помогать ему. И начал ревновать Элали к ее подруге Милдред Хейнс, с которой та ежедневно встречалась. Кроме того, у него появилось неистребимое желание говорить о ней.

В поисках собеседника он остановил свой выбор на язвительном Неде О'Берне, менее всего подходившем для роли наперсника. Но О'Берну был знаком не только язык иронии, он умел и посочувствовать (Джордж помнил, как быстро О'Берн понял Эзру Дейвенпорта), и проявить душевность.

19

будь проклят (нем.)