Страница 46 из 117
Итак, Авраам Локвуд снова убедился в том, что придется ему оставаться в Шведской Гавани. Уже не раз Филадельфия искушала его или, точнее, ослабляла его решимость не покидать Шведской Гавани, но постоянно возникали какие-то обстоятельства, удерживавшие его от этого шага. Вот и сейчас: коробка сигар, алчная женщина — и он уже поворачивает домой. Его скромный великодушный поступок привел к тому, что его вежливо выпроводили. Требовательность соблазнительной, но дорогой любовницы на какой-то миг поставила под угрозу его состояние и, следовательно, его Дело, — он сразу же отступил в Шведскую Гавань, как только услышал от нее: «миллион долларов».
Когда сигары прибыли, Авраам Локвуд написал изысканно любезную благодарственную записку, после чего, испытывая редкое для себя желание посмеяться, отдал эти сигары Шисслеру, ночному констеблю. Этим он как бы низвел Морриса Хомстеда до уровня полицейского.
— Что-то вас не видно было в последнее время, — сказал Моррис Хомстед.
— Верно, Моррис, — ответила Марта Даунс. — А вы, конечно, скучали. Считали часы, пока меня не видели.
— Ну, это не совсем так, — возразил Моррис Хомстед. — Но вы действительно куда-то пропали.
— Я ведь еще в трауре. Прошло лишь семь месяцев со дня смерти Гарри, остается еще пять.
— Понимаю. Присутствие на сегодняшнем вечере вы в расчет не принимаете?
— Нет. Он чертовски скучен. А вы как думаете? Должно быть, вам тоже скучно, раз вы вынуждены вести со мной этот пустой разговор.
— Этот вечер устроили не для нас, а для наших детей.
— Но он чертовски скучен. И вам и мне. Тошно смотреть на этих угловатых глупых девчонок и прыщавых нескладных мальчишек. Только вот этот мальчик, Локвуд, и составляет исключение. Вы, конечно, знаете его. Сын Авраама Локвуда. Он здесь самый интересный. Единственный светский юноша.
— Почему вы находите его интересным? — спросил Хомстед. — Он недурен собой, почти даже красив, но интересный? Почему?
— Почему вообще некоторых людей считают интересными? Он не такой, как все. Приятной наружности. Хорошо танцует.
— Но это не объяснение.
— Знаю. Во мне говорит просто женщина, которая смотрит на новую поросль. У вас, мужчин, тоже так бывает. Лично у вас, возможно, и нет, но большинство любит глазеть на молоденьких девушек. Ну, а я точно так же глазею на мальчиков, и на уме у меня та же мысль.
— И приходите к выводу, что, будь вы тридцатью годами моложе, вы нарядились бы ради Джорджа Локвуда в свой лучший чепец?
— В ночной чепец.
— Очень остроумно, Марта. К счастью, мальчик может вас не опасаться.
— Меня — нет. Но наших дочерей, племянниц и двоюродных сестер ему еще придется поостеречься.
— Почему?
— Потому что он молод и неиспорчен. И способен в порыве чувств совершить благородный поступок. Инстинктивно. Не рассчитывая ни на какое вознаграждение. Что он и сделал в отношении моего Стерлинга.
— Что же он сделал в отношении вашего Стерлинга?
— А разве его отец перед вами еще не похвастался? Я думала, он вам все рассказал.
— Вы не любите Локи?
— Этого я бы не сказала. Просто я достаточно хорошо его знаю. И вы знаете.
— Гм… Положим, да. Но он мне всегда нравился. Так что же сделал его сын?
— Как только он узнал, что случилось с Гарри, то предложил Стерлингу в этом году жить с ним в одной комнате. Другие мальчики тоже, возможно, стремились как-то выразить Стерлингу свое сочувствие. Но Джордж Локвуд сделал конкретное предложение.
— Я этого не знал. Обычно мальчики весьма сдержанны в проявлении чувств друг к другу. Они считают это признаком слабости.
— Верно. Но Джордж Локвуд оказался чуточку выше этого. И не потому, что Стерлинг — один из его ближайших друзей. В том-то и дело, что мой сын относился к Джорджу высокомерно. Но он был настолько тронут, что рассказывал мне об этом со слезами на глазах. Именно от Джорджа Локвуда он меньше всего ожидал такого дружеского жеста.
— А я понятия об этом не имел, — сказал Моррис Хомстед. — Да и вообще не представлял себе, что для вас это так много значит.
— Конечно, не представляли. Вам казалось, что вы уже все обо мне знаете, не так ли, Моррис? Как вы поступаете, когда видите, что человек не помещается в ваши представления о нем?
— Не знаю, Марта. А вы как поступаете?
— У вас замечательный мальчик, Локи, — сказал Моррис Хомстед.
Воспользовавшись небольшим перерывом, они вышли из актового зала школы св.Варфоломея и закурили сигары.
— Благодарю вас, Моррис. Он действительно заслуживает похвалы. Я возлагаю на него большие надежды.
— Вы, конечно, хотите, чтобы он вступил в «Зета Пси». Надеюсь, вы не будете против, если мы попробуем поручиться за него.
— Спасибо, Моррис. Но он не будет вступать ни в «Зета Пси», ни в клуб святого Антония.
— Почему вы против студенческих клубов? Я всегда полагал, что вы приверженец «Зета Пси».
— Против них я ничего не имею, но дело в том, что Джордж пойдет учиться не в Пенсильванский университет, а в Принстон.
— В Принстон? Это он сам решил или вы?
— Сначала я, а потом и он этого захотел. Пенсильванский университет — только для своих, Моррис.
— Вот уж не понимаю, с чего вы это взяли. Вы же сами поступали в Пенсильванский, никого там не знали, однако вас приняли и в «Зета Пси» и в «Козыри».
— В «Зета Пси» я попал потому, что меня причислили к тем, другим Локвудам. А я молчал, позволяя им думать что хотят.
Моррис Хомстед рассмеялся.
— О нет. Это они позволяли вам думать, будто они так думают. Мы-то всегда знали, что вы не из этих самых Локвудов. И в «Зета Пси», должно быть, тоже это знали.
— Вы уверены? Все эти годы?
— В том, что касается вас, — уверен. И почти уверен в отношении «Зета Пси». Это был первый вопрос, возникший у нас тогда: «А он из тех Локвудов?» Все, что от нас требовалось, — это навести справки. Мы навели их… И, кажется, узнали предостаточно.
— О моем отце?
— Да.
— Знали все эти годы и ни разу не сказали?
— Я и сейчас не должен был говорить и не стал бы, если бы вы сами не заговорили. Я никогда не повторял ничего из того, что мне приходилось слышать у нас в кулуарах.
— И тем не менее в «Зета Пси» меня приняли. Я очень тронут.
— И в «Козыри» тоже.
— В «Козырях» тоже все знали о моем отце?
— Некоторые — да. Те, кто принадлежал к клубу святого Антония, наверняка знали. И в «Зета Пси», я полагаю, — тоже. Ну как, не отпало у вас теперь желание послать сына в Принстон?
— Могло бы отпасть, если б не было слишком поздно. Он решил уже поступать в Принстон, а не в Пенсильванский университет.
— Вы всегда что-то не до конца понимали, Локи. Можно говорить с вами откровенно?
— Именно этого я и хочу. До сих пор мы были откровенны.
— Отлично. Несколько лет назад я сделал две-три попытки прозондировать почву насчет вашего вступления в Филадельфийский клуб. Я не очень надеялся на успех, но мне казалось, что вам хочется вступить в этот клуб. Так вот: ответ был отрицательный, поэтому я и не заговаривал с вами на эту тему.
— Скажите, Моррис, а мой сын сможет туда вступить?
— Нет, Локи. — Моррис Хомстед старался говорить мягко. — Пощадите его самолюбие. Я буду рад помочь ему в чем-нибудь другом, но если он задумает вступать в Филадельфийский клуб, отговорите его. Слишком долго люди помнят прошлое. Вот у его сына уже будет больше шансов. К тому времени нынешние старики вымрут. А сейчас вашему сыну будут мешать те самые люди, которые не хотят принимать вас.
— Значит, вы все знали о моем отце, знали все эти годы.
— Да. Это было нетрудно, Локи. Мы все знаем друг о друге, так что, когда среди нас появляется человек, подобный вам, он возбуждает любопытство, и мы сразу собираем нужные сведения. То же самое, несомненно, происходит и в Шведской Гавани и в Гиббсвилле.