Дело Локвудов

Джордж просил купить ему собаку, и Аделаида почти уже согласилась приобрести рыжего сеттера, но Авраам Локвуд воспротивился, потому что видел бешеных собак, которые носились по улице, пока их не стреляли из дробовика.

Джорджу не хотелось переходить в гиббсвиллскую школу, несмотря на то что ежедневные поездки туда и обратно подразумевали катание по железной дороге.

— Понятно, почему ему не нравится частная школа, — сказал Авраам Локвуд. — Местная муниципальная школа, в которую он сейчас ходит, начинает занятия только в октябре, а заканчивает уже в апреле. Оставаясь в ней, он так онемечится, что довольно скоро мы с тобой перестанем понимать его.

Аделаида считала несправедливым, что Джорджу приходилось раз в неделю допоздна задерживаться в Гиббсвилле у профессора Фишера, который давал ему уроки фортепьяно.

— Он и так приходит домой не раньше двадцати пяти минут пятого, — жаловалась она. — С товарищами поиграть и то некогда.

— Все вечера, кроме одного, в его полном распоряжении, — возражал Авраам Локвуд. — И в субботние дни он свободен. Сами-то мы жалеем, что не умеем играть на пианино.

Так продолжалось еще несколько месяцев. Но однажды вечером, перед ужином, Аделаида сказала:

— Папа, Джордж хочет рассказать тебе кое-что.

Мальчик был явно взволнован.

— Ну, расскажи, — подбадривала его Аделаида. — Я оставлю вас одних. — С этими словами она вышла.

— Что случилось, сын?

— Папа, мне не нравится, что профессор все время меня целует. Сажает меня к себе на колени и целует.

— Профессор Фишер?

— Да, сэр.

— А что он еще делает?

— Он тискает меня. Я не люблю его. Я не хочу, чтобы он меня тискал. Папа, я должен ходить к нему на уроки?

— Можешь больше не ходить.

Музыкальные занятия Джорджа возобновились под руководством мисс Бесси Очмьюти, органистки из лютеранской церкви Шведской Гавани. Авраам Локвуд не счел себя обязанным известить гиббсвиллских родителей о поведении Фишера. То, что он и Питер Хофман затеяли совместное предприятие, отнюдь не влекло за собой каких-либо обязательств на этот счет. Гиббсвиллские родители могут и сами позаботиться о собственных детях, подобно тому как он, Авраам Локвуд, позаботился о своем сыне. Вполне могло быть, что гиббсвиллские родители нарочно не предупредили его о том, что Фишер — извращенный тип. Во всяком случае, планируя строительство большого моста, выгодного обоим городам, Авраам Локвуд не связывал себя обязательством блюсти интересы города, многие жители которого по-прежнему смотрели на него свысока. Если кто-нибудь из гиббсвиллских родителей поинтересуется, почему он заменил преподавателя музыки, он скажет правду; в противном случае он будет молчать. (Вышло так, что гиббсвиллские родители сами все узнали и выгнали Фишера из города; после этого обучение малышей музыке на несколько лет было прервано.)

Религиозное воспитание мальчиков было предоставлено заботам Аделаиды — сам Авраам Локвуд не чувствовал себя достаточно компетентным по этой части. Он не умел давать убедительные фундаменталистские ответы на их неизбежные вопросы, а его приверженность церкви ограничивалась посещением воскресных богослужений. Одно время у него возникала мысль субсидировать епископальную миссию в Шведской Гавани. Епископальная церковь была тогда в моде, ее популярность росла на Востоке, особенно в Филадельфии и Гиббсвилле. В Шведской Гавани потенциальных сторонников епископальной церкви было не так много, чтобы создавать приход, но гиббсвиллская церковь св.Троицы содержала миссию в Кольеривилле, который находится на таком же расстоянии от Гиббсвилла, что и Шведская Гавань. Викарий церкви св.Троицы совершал еженедельные службы в Доме Тайного Братства Кольеривилла, и Авраам Локвуд, еще раз обдумав свою идею с точки зрения выгод для Дела, решил, что лучше его сыновьям быть лютеранами; по крайней мере, пока не настанет пора определять их в школу-пансионат. Имена Авраама и его отца были навечно вписаны в книгу жертвователей лютеранской церкви Шведской Гавани, и было бы глупо вырывать такую славную страницу из семейной биографии («Мой дед построил лютеранскую церковь»). Как-никак дети представляли уже третье поколение лютеран, а ведь лютеранская вера значила для Шведской Гавани некоторым образом то же, что для Филадельфии — Общество друзей или для Нового Орлеана — католицизм. В конце концов, рассуждал Авраам Локвуд, бог един. Когда мальчики поют «Отче наш», они подтверждают исторический факт. Для Локвудов Шведской Гавани принадлежность к лютеранской церкви так же естественна, как для влиятельных гиббсвиллских пивоваров и мясопромышленников — принадлежность к церкви св.Троицы.

В этом возрасте мальчики выбирали товарищей среди своих сверстников без учета материального или социального положения их родителей. В дни школьных занятий Джордж, а потом и Пенроуз проводили время в обществе мальчиков, родители которых имели средства на оплату частной школы; дома, в Шведской Гавани, товарищами Джорджа были сыновья священника, врача, бакалейщика, тормозного кондуктора и швейцара-негра из Биржевой гостиницы, а товарищами Пенроуза — мальчики из семей врача и бакалейщика, а также ювелира-часовщика, овдовевшего школьного учителя и троюродного брата печально известных братьев Бэнди. Были места, куда ребятам запрещалось ходить: станция железной дороги, озеро на месте каменоломни и лес к северу от города, изобиловавший змеями и предательскими ямами, наполненными водой.

Мальчики научились плавать и кататься на коньках по льду канала, драли в сарае кошек, воровали в садах сливы и вишню, пробовали курить дешевые сигары и нюхать табак, пытались совершать половой акт с дочерью бакалейщика, хулиганили в канун дня всех святых и пробовали скакать на двух пони одновременно. Джордж, ныряя на дно озера в каменоломне, разбил себе лоб и нос, а Пенроуз упал с каштана и сломал левую руку. Когда они были совсем маленькими, их наказывала шлепками по мягкому месту Аделаида, а когда подросли, наказывать стал отец с помощью багажного ремня.

Все годы обучения в начальной школе мальчики вели образ жизни, не отличавшийся от образа жизни их сверстников. Это не значило, что Авраам Локвуд стремился привить сыновьям чувство равенства с другими людьми — напротив: он хотел как можно раньше отправить их в частную школу-пансионат и так спланировать их каникулярное время, чтобы им некогда было общаться с сыновьями тормозного кондуктора, носильщика, учителя и племянником братьев Бэнди. Но он не желал, чтобы его сыновья росли этакими учеными уродцами, неженками, привыкшими цепляться за материнскую юбку. Он считал, что детей следует с раннего возраста знакомить с представителями разных социальных слоев города, чтобы, когда подойдет время и они займут отведенное им место в Деле, они никому не показались чужаками или пришельцами. Его отец, а еще больше дед располагали сведениями о каждом жителе города и поддерживали с ними деловое знакомство, так же как и он сам. Его сыновья не будут помещиками, живущими вдали от своих земель, они последуют примеру тех землевладельцев — нетитулованных дворян, которые предпочитают жить в своих поместьях и знают окрестных жителей. Словом, Джордж и Пенроуз неплохо вступали в жизнь.

Дело Авраама Локвуда ему мало докучало и почти совершенно не мешало его текущим финансовым делам. Мысль о Деле, как хороший ориентир, лишь облегчала ему принятие решений — больших и малых — относительно воспитания детей, несмотря на протесты, которые время от времени заявляла его озадаченная жена. Почти все касавшееся настоящего сыновей могло иметь отношение к будущему Делу: их образование, манеры, одежда, внешность и качества менее явные, такие, как достоинство, гордость, независимость суждений, честность, способность к самоконтролю, сдержанность и честолюбие. Как ни странно, мальчики с возрастом воспылали к отцу, неожиданно для него самого, такой сыновьей любовью, что любовь эта показалась их матери даже несколько болезненной. У нее они искали тепла и ласки, а у него — одобрения своим поступкам. Этот худой раздражительный человек, много раз отказывавший им в их просьбах, был, однако, тем позитивным фактором в их повседневной жизни, действие которого они ощущали на себе даже когда втайне нарушали его приказы. Любовь детей служила Аврааму наградой за тот интерес, который он к ним проявлял и который они, по молодости лет, воспринимали как должное, не раздумывая о причинах.