Крокозябры (сборник)

Он говорил ровно с теми же интонациями, как и «его» Иванываныч. Школа у них там, подумал Дима.

— Про викиликс слышали? Вот мы с Иван Иванычем такие викиликсы-василиски. Как, впрочем, и вы. Так что все мы коллеги. — И он гаденько засмеялся.

— Передайте телефон Джеку, — Дима не мог поверить в сказанное. Дарья — скромная, безропотная, предана ему. Она не могла.

Он услышал голос Дарьи.

— Все в порядке, можешь лететь. — И еле слышно:

— Прости, но иначе у меня отнимут детей, теперь же это законно, ты знаешь. Ради них.

Дмитрий Евгеньевич пил коньяк прямо из горлышка.

— Батарейка — понятно, Вася — понятно, — бормотал он, направляясь к домику, но теперь все превратилось в крокозябры, как карета — в тыкву, царевна — в лягушку, и с этим ничего нельзя сделать. Он стоял на пороге домика и боялся войти. Телефон дернулся в руке. Пришло сообщение от его «самолета»: «Не получится».

— Не получится?! — Дима смотрел на дисплей, будто ему пришел ответ от гадалки: «карты не сошлись». Он сам когда-то давно отказался от этого выражения, решив, что у него все всегда должно получаться, и другим тоже отвечал «да» или «нет», но никогда не говорил: «не получится». И все не то что «получалось» — он прикладывал усилия, добивался, шаг за шагом, учился у других, был внимательным, ответственным, не зарывался. Еще сегодня днем он был уверен, что честно заслужил все, что у него есть, и потому оно прочное, надежное, вечное. Чего же он тогда не понял, чего?

Рано утром Иванываныч-1 позвонил Иваныванычу-2 и торжествующе сказал:

— Читаю тебе новость на сайте нашего родного «Взбляда». «Вчера около 11 часов вечера владелец ЗАО „Утилитис“ Незовибатько Д.Е. предположительно застрелил на собственной даче своего отца Пукина Е.В., после чего застрелился сам. На месте происшествия был найден пистолет с глушителем, его принадлежность устанавливается. Кровавая драма развернулась на праздновании семидесятипятилетнего юбилея Пукина Е.В. У отца были давние имущественные претензии к сыну, учитывая, что кроме Незовибатько Д.Е. у него было еще пятеро детей от второй жены. На семейном торжестве, изрядно выпив, Незовибатько Д.Е. во всеуслышание заявил, что продал свою фирму и что у него есть другая семья с двумя детьми, после чего его законной супруге была вызвана „скорая помощь“, и она покинула дом. Ведется следствие».

— Ну ты даешь, старика-то не жаль? Над своим вон как трясешься.

— Да его уже считай что не было. Вася заходит, дверь открыта, а старик стоит посреди комнаты и с кем-то яростно спорит. На Васю — ноль внимания. Вася замялся, начал было комнату обследовать, пока не допетрил, что старик разговаривает сам с собой. А Васю, который перед его носом, — в упор не видит. Говорит, даже думал отвалить потихоньку — но приказ есть приказ. Черт его знает, помешательство бывает и временным, а в юности он такой был, бля, правдоискатель, что ты! Даже отмотал пятерку, так что ну его на хрен. И такой смешной момент — старик орет благим матом: «Мое последнее слово? Слушай. Я отказываюсь от гражданства Российской Федерации, так что и судить меня не за что».

— И что?

— Ну и все. Он даже выстрела не почувствовал, сказал: «Я не ваш» — и рухнул замертво.

— А жена?

— Все спокойно. Она не в курсах, а про ту девку узнала — возненавидела до конца жизни. Примет версию следствия с большим облегчением.

— Дочь?

— Она в Америку летит, со свекрухой, с сыном, отрезанный ломоть, отца никогда не простит и сделает все, чтоб ее сын забыл русский язык как кошмарный сон.

— Домработница?

— Не о чем волноваться. Она верит только государству, как и большинство жителей нашей необъятной родины, — он захихикал. — Подписку о неразглашении в интересах следствия с нее, само собой, взяли.

— Ну а главное-то, договор?

— А что договор, один экземпляр лежит у него на столе, подписанный, все чин чином, мой у меня, твой тоже пока у меня.

— Слухай, братан, а про самоубийство ты не поторопился? Ты ж его живым оставил.

— Что я, дебил? Вася контролировал ситуацию, но все пошло по плану.

— Он вроде такой… задиристый, живучий.

— До поры до времени все такие. У них это, кстати, наследственное. Деда тоже кокнули в свое время. Когда я в досье этого типа копался, оказалось, у его деда тоже была вторая жена — в Иране, чуешь? Его туда заслали почву зондировать, а он на телке погорел. Может, просто не нужен стал, кто теперь разберет.

— Кому фирму-то продадим?

— Лев Семеныч давно мечтает.

— Ну, лады.

Вдруг буквы перед глазами Иванываныча сделались крокозябрами, вся-вся газета, кроме этого короткого объявления. Потом вместо них стало белое поле, и над объявлением, облачившимся в траурную рамку, появилась надпись крупными буквами: «Это ложь. Трепещите, убийцы и воры, расплата близка».

— Блядь, что за херня? Эй, братан, ты смотришь в комп?

— Херня, да-а-а. Неужто Джек-потрошитель? Мы ж его с потрохами…

— «Мы» — это не мы, а ты, твой участок работы! Моя часть — без сучка без задоринки.

— Блядь, наебал малой! Не удивлюсь, если он все это говно мечет уже из какой-нибудь Эстонии.

— Ну ты придурок. Как же ты его отпустил? «Наш, наш» — вот те и наш. Твоя доля в «Утилитах» аннулируется, братан. Сам кумекай, так дела не делаются. Блин, у меня вообще все пропало, синий экран. Ну вот и скайп вырубился. Перезагрузка, ждем.

Раздался звонок по спецсвязи, не суливший ничего хорошего. Патрон даже не кричал, а вопил:

— У меня на всех мониторах написано знаешь что? — У Иванываныча как раз перезагрузился компьютер.

— «Есть Божий Суд, наперсники разврата! До скорой встречи. Незовибатько», — прочел он вслух со своего монитора.

— Вот именно.

— Но он же мертв, — дрожащим голосом пропищал Иванываныч.

— Вот именно, дурень.

2011

Два алфавита

У меня проблема: телефонная книга формата in octavio, или, как стали говорить под воздействием ксерокса, А5, состарилась. Знаю, знаю, что нельзя говорить «ксерокс», что это название фирмы, но другого слова нет. Тут уж и я вам возражу: я ведь знаю наперед все, что вы скажете. Как у Булгакова, когда Мастер выносит суждение о стихах Ивана Бездомного: «Вы же их не читали». — «Зато я читал другие». Так что хотя конкретно с вами я прежде не разговаривала — с другими есть опыт, все произносят вслух одно и то же. Вы собирались проворчать: «только у нас такое возможно, во всем бардак, даже в языке». Тут-то я вам и возражаю: нет, не только у нас, во французском слово «помойка» — poubelle — это имя мэра, который придумал урны для мусора. А «холодильник» во Франции так и остался названием фирмы, первой прокравшейся на рынок: Frigidaire.

Да и что мы тут пиарим «Ксерокс» и заодно идиотскую реформу русского языка! Мне все равно, откуда слово взялось, живет — пусть живет, у меня свои проблемы — с буквами, с алфавитом, с народом. Вы специалист по переписи населения, вас-то мне и не хватало. Книжица моя, сами видите — дышит на ладан: листочки вылетают как зубы, старческие пятна ширятся — не разберешь, что под ними было. Зачеркивания, вписывания, чернильные разводы, как капиллярные сетки, со своей стороны наползают на эту некогда белоснежную бумагу. Как аккуратно я писала, когда книжка была совсем свежей: буковка к буковке, циферка к циферке — боялась испортить красоту, хоть и не картина. Все так: начинают нежно, боязливо, добросовестно. Сделают ремонт — всякое пятнышко вытирают, по местам расставляют, любуются. А приживешься, подзагадишь — и трава не расти. Так и с книжками, поначалу всё напишешь по системе: здесь фамилия, здесь — телефон, внизу, если надо, адрес. А потом — и сбоку, и наискось, и красным, и черным, и кто-то сам себя впишет, как курица лапой.

Хорошо, на этот раз возражение принимается: теперь добавились факс, мобильный, е-мэйл, так что простенько, как раньше, уже не напишешь. Информации больше, времени на ее усвоение меньше — парадокс. Нет времени, говорите? Желудочного сока? Причем здесь сок? А, чтоб усваивалось. Слюнки не текут, если весь день жевать. Есть такое явление: лень искать какого-нибудь старого друга среди всяких актуальных телефонов — и черт с ним. Так и знала, что вы спросите, что значит «актуальных». Да то и значит, что один — по компьютерам, другой — турагент, с третьего по тридцать третий — деньгообещатели, работодатели, спонсоры, инвесторы, не знаю уж, какие слова вы понимаете. Да, перепись — другое дело, там все равны, одинаковы, все безразличны, и потому их количество не раздражает — выбирать не надо. А мне надо выбирать. Не могу же я в новую книжку, пусть она в три раза толще и даже в твердом переплете, переписать всех этих людей, не забывайте и про коробку с визитками.