Страница 10 из 18
О, эту песню я знаю наизусть: «все нормальные люди пользуются электронной записной книжкой». У меня она есть, нате, взгляните. Вводишь туда человека, а потом он пропадает. Жмешь «поиск», отвечают — «не найдено», имена выскакивают отдельно от телефонов, в общем, спасибо. Научиться пользоваться? Учите, не первый будете. Сами не умеете и всех от руки переписываете — так чего мы тянем резину, сидим битый час, а воз и ныне там? Ну вот, я же еще и виновата. Вычеркиваю вас из буквы П — «переписчик», хорошо, что это старая книжка, ей давно пора на тот свет, лишней раной, лишней морщиной не испортишь. И вы меня? Почему на букву Д? Ну да, доход. А вы хитрец: не вычеркиваете, а стираете, специальный пластик, где все стирается, а на это место вписываются другие. Жизнь проходит бесследно. Да у вас и алфавита нет, где вы взяли букву Д? Буква Д, фигурально выражаясь? Фигуральная буква — это иероглиф. Сколько их у вас, две? Как две извилины, Д и Р, доходы и расходы? Вы шутите, разве жизнь может уместиться в два иероглифа?
Что вы несете, какие встречи с людьми, вы же немой! Это я немного знаю азбуку глухонемых, но таких единицы. Вы убираете у нас в подъезде, во время переписи были переписчиком, взяли список жильцов, консьержка про каждого вам рассказала, ей все равно делать нечего — тут все ясно. Но с другими — как вы ходили по подъездам, представлялись, задавали вопросы? Кроме меня, кто к вам еще обратится? Из неграмотных? Нет, не называйте их неграмотными, это вы немой, а не они неграмотные.
И вдруг немой, как гром среди ясного неба, заговорил:
— Хотите знать, почему я стал немым? Как вы справедливо заметили, люди знают наизусть то, что скажут друг другу. Вы знали, чего ждать от меня, я — от вас. Но мне проще: немого не надо слушать, он — тот многомиллионный, как телевизионная аудитория, тот среднестатистический дурачок, который только слушает, а говорить не должен. Раз не должен, то и сказать ему становится нечего, только повторять за другими. Дурачка берут в помощники с большей охотой, чем равного. Равный может оказаться превосходящим, а это поставило бы под сомнение слаженную иерархию. Да и просто испортило бы настроение. Немой же безмолвно выполняет поручение и тихо уходит. Помощники нужны всем — немые ослики, говорящие птицы.
Конечно, у меня нет телефонной книжки, зачем она мне, если я не разговариваю? Только два иероглифа, какими вы их увидели: для налоговой инспекции. Я — мирской монах, принял обет молчальничества, чтоб остановить бессмысленные потоки речи. Вот заговорил, чтобы проверить — то ли самое вырвется из моих уст, что вы мне приписали, когда говорили за меня?
А по квартирам я не ходил, хватило одного подъезда. Один кричал: «Напиши, что меня нет, чтоб меня не нашли». Говорили — раз можно было говорить что угодно, — чтоб я записал их Сталиным, гоблином, Гарри Поттером, скинхедом, хакером, бен Ладеном, клоном и даже сатаной.
— Видимо, женщины в этом подъезде не живут.
— Живут. Но они говорили: «Пиши что хочешь». Именно это я и стал делать. Мне дали цифру, сколько людей должно оказаться на моем участке, и я стал писать. Выдумал сотни людей, хороших и разных. Я рисовал им образ жизни, вдыхал в них свои заветные мечты и вдруг усомнился: а вдруг и у них с мечтами застопорится? Но пока писал список, чувствовал себя скрипачом-виртуозом, который извлекает божественные звуки…
Переписчик внезапно замолчал и тихо ушел.
Уход несостоявшегося помощника не отменял задачи: заполнить книжку. Начать, чтобы продолжить, когда будет время и настроение, — пробовала. Валяется у меня маленькая книжечка, в которой редкие новоселы так и зачахли: времени с настроением не нашлось. Теперь я усвоила, что главное — воля. Начал — закончи. Решил — делай. Иначе долго можно просидеть, тасуя в уме колоду: парикмахершу записать то ли на П, то ли по имени, то ли по фамилии. Хотя и так ясно, что на П, день сегодняшний, день update, начался как раз с укрощения моих волос ее ножницами. А Володя Салимон не на П: в моем алфавитном государстве он больше, чем поэт. Я нарочно нагоняю на себя тени сомнений из серии «бабочка снится Лао-Цзы или он бабочке?», чтобы не переписывать комбинации из 33 букв и 10 цифр, накалывая капиллярным пером живых людей в мой новый гербарий. От этого кажется, что они не живые, а сушеные, усохшие до размеров 12-го кегля, которым я пользуюсь на компьютере, потому что и в мозгу моем запрограммирован именно этот кегль.
Теперь зрение испортилось, кегль измельчал до невидимости, но моя рука все равно выводит именно его, вслепую. Отлично ориентируясь в алфавите, не натыкаясь на буквы, разве что с другими руками ей лень стало якшаться, перестала верить в живую цепь из миллиардов рук. Рассыпается цепь эта, руки потянулись к другим мирам, к каким — сами не знают. Может, и мне написать вымышленный список? В старой книжке столько имен неизвестно кого, что можно считать их вымышленными.
Еще не решен вопрос алфавита: в новой книге он латинский, в старой его считай что нет вообще, буквы стерлись. Наши алфавиты отличаются только хвостом: WXYZ и ЦЧШЩЬЪЫЭЮЯ. У них хвост короткий и гладкий, у нас длинный и шершавый. То ли Шевелева писать на С (Chevelev), как в старом, франкоязычном загранпаспорте, то ли на S, как в новом, примкнувшем к английскому.
Как бы ни писать, лишь бы писать, укоряю я разлегшуюся на диване слабину — не надо семь раз отмерять, трясти надо. Кого первым? Неважно, все там будем. Логика парализует волю и препятствует действию. Шизофреники — это люди с гипертрофированной логикой. И я к ним отношусь, потому что № 1 нашелся легко: для начала я впишу Юлю, которая подарила мне эту новую красивую книжку. Логика причинно-следственная: «Вначале была Юля…» Встречаясь с ее волей, моя нерешительность всегда умолкает.
Уф, боязнь чистого листа преодолена: Юля Дакшина. Ай да Пушкин, ай да сукин сын! Можно счесть за телепатию, но в этот вдохновенный момент позвонила Юля. Позвонила, потому что уезжает: к мужу в Люксембург. И надо срочно повидаться. Срочно так срочно, жаль, что в сине-кобальтовой с красно-карминным книжке, с картинкой на обложке, старинной гравюрой и готической надписью: «Классическая адресная книга» — «Carnet d’adresse classique», успел прописаться только один, усушенный до 12-го кегля человечек.
Издатели не ведали, что своей надписью на обложке обратились лично ко мне, лингвонавту в полосатом скафандре, где каждая полоска — полет на межалфавитном шаттле. Понятно, что имели в виду издатели: новые книжки — электронные, а бумажные — классика. Но они не могли знать, что классический силуэт этого полуистлевшего мира виден именно мне, лингвонавту, другие предпочитают смотреть изнутри, чтобы не сомневаться в бескрайности, и признают лишь условную линию горизонта. Боятся, что, увидев свой мир со стороны, назовут его, и он сорвется. Словом и гравитацию можно сковырнуть, как высокое давление — таблеткой. Новодельные дети сидят на краю этого мира, на бортике шахты с отстоем веков, а их грузят тяжелыми ведрами: черпай, мол, и таскай. Так надо.
Классический — мир экспериментов, со страшилками и страстями, индивидуальным почерком и бумагой, мир с алфавитом, где даже звукомысль обретает вес, материю, плоть: буквы, иссеченные острым на плоском, камнем на скрижали, палочкой на глине, щепотью меха на бересте, пергаменте, папирусе, пером на листе бумаги.
Я еще пользуюсь классическим языком, но он скоро забудется, дальнейшее безалфавитно, взаимопонимание без букв. Алфавит станет мысленным, виртуальным, не звуко-буквы, а просто электромагнитные импульсы. Неужто настанет полная тишина? «Шмяк» (а может, и хрясть, бум, дзынь) — раздалось у меня в ушах. Глыба из льда и снега распалась, раскололась вдребезги у моих ног. «Доля секунды, — подумала я, — и всё. Или калекой бы осталась». Хотя слов таких я не думала и вообще не думала, просто кровь зациркулировала с гоночной скоростью, легкие надулись, ноги ослабли, руки задрожали, шевелящиеся обычно под корой нейроны застыли в паузе, глаза не посылали в мозг видимую картинку, как будто передающий ее спутник сбился с орбиты. Мысли и слова возникли позже, когда я представила, как буду рассказывать Юле об этом происшествии. А она скажет: «Вот что значит судьба» — и вспомнит о том, что произошло с ней три года назад: «Помнишь, как на меня кирпич упал?»