Страница 96 из 154
— Будешь ли крест целовать на том, что по-иному поведёшься с холопями?
— Чего накажешь, тако сроблю.
— А бьём мы челом тебе, князь, на невеликое. Целуй крест на том, что испола в урожае будут с тобою людишки, да три дни положишь им на себя робити, да спекулатарям и протчим накажешь не сечь да и не пытать до веку холопей тех.
Кашин втянул голову в плечи и в крайнем удивлении глядел на Выводкова.
— Статочное ли дело боярину со смердом испола урожай делить да не сечь и в животе да смерти холопьей володыкой не быть? Да что ты?! — Но, опомнившись, разразился добродушным смешком: - Тако бы сказывали тебе иные, в коих кичливость правды превыше. А яз охоч крест целовать.
Староста с презрением поглядел на боярина.
— Хитёр ты доподлинно, князь. Ужо-тко погодим, видно, крест целовать, покель не поумнел.
Слух о неуловимой таинственной вольнице переходил из уст в уста и вскоре облетел всю губу.
Один за другим холопи с жёнами и детьми бежали из вотчин, разыскивали дозорных общинников и примыкали к вольнице.
Едва осеренело и побурел снег под солнцем, Василий и рубленники взялись за оскорды и кайлы.
Полы и стены землянок были обшиты брёвнами и досками, вся деревня соединялась подземными ходами, а вход в жилище Василия путался и переплетался в лесных трущобах.
К Миколе Вешнему[136] был готов последний потайный рукав, ведущий в сторону от леса, к быстрой реке.
Сообщение с городом с каждым днём становилось опаснее. Все дороги и перелески кишели лазутчиками и стрельцами.
Торговые караваны, которым приходилось проезжать лесом, сопровождались сильными отрядами ратников.
По губе ходили дьяки и читали грамоту от воеводы. По грамоте сулилась щедрая мзда прокормом и деньгами тому, кто укажет, где обретаются уведённые в полон бояре.
Среди вольницы пронёсся слух, что сам воевода готовится пойти на лес с арматою.
Деревня притаилась. Кроме дозорных и небольшого числа охотников, никто не смел выходить из подземелья. Василий запретил даже разводить костры. Общинники перешли на сырую пищу.
Бояре чутко прислушивались к тревоге и веселели.
Присмиревший было Апракса снова поднял голову и осмелел. Его бывшие людишки старались избегать встречи с ним, а некоторые нарочито входили в землянку к узнику, угодливо прислуживали и всячески старались выказать свою преданность и сочувствие.
Староста выследил двух таких холопей и поведал о них общине.
— Взять в железы печенегов! — в один голос решили беглые.
Уличённых связали и бросили в землянку бояр.
В одну из ночей Выводков передал свою власть старосты Тешате и, простившись с товарищами, ушёл из лесной деревушки.
Ему одному ведомыми путями он то уходил в самые дебри, то приближался к проезжим дорогам, то рыскал невдалеке от будного стана.
Наконец лес поредел, и за опушкой, через пахоту, показалось селенье.
Выводков передохнул, закусил ржаным сухарём и разделся…
К полудню он появился в деревне, перепугав насмерть ребят и женщин.
Людишки с любопытством следили за нагим великаном, спокойно расхаживавшим по уличкам.
Густая копна волос ниспадала на широкие плечи рубленника, длинная борода торчала липкими клочьями, едва защищая богатырскую грудь. На ногах болтались привязанные к икрам тяжёлые камни. Железные, в тупых колючках, вериги при каждом движении жутко позвякивали и рвали на спине кожу. По чреслам болталась изодранная рогожа.
— Блаженный! — с суеверным благоговением передавали друг другу людишки, низко кланялись Выводкову и подходили, сложив горсточкою ладони, под благословение.
Чуть сутулясь, спокойно вышагивал Выводков, как будто никого не замечая. Его кроткий взгляд был устремлён куда-то в пространство, и на лице беспрестанно играла радостная улыбка.
— Благослови, странничек Божий! — молитвенно подползали к нему холопи.
— Благословен и пень, и червь, и человек, и колода! Радуйтесь, херувимы, пчёлы дикого мёду сулили! — точно про себя, подпевал староста и, подплясывая, крестил воздух мелкими крестиками.
Дойдя до боярской усадьбы, «юродивенький» вдруг задрожал и дико вскрикнул.
Холопи упали ниц и замерли, не смея пошевелиться.
Из оконца светлицы высунулась голова боярыни. Она ласково поманила нагого.
— Покажи милость, человек Божий, переступи во имя Христово порог мой.
Василий отчаянно затряс головой и царапнул ногтями грудь.
Скорбно звякнули железы, и глухо перекликнулись оттянувшие икры камни.
— Бога для пожалуй в хоромины! — не отставала боярыня. — Помолись за нас, грешных, за избавление из полона князя Апраксы.
Шея рубленника вытянулась и напряглась. Кряхтя, он опустился на четвереньки и приложился ухом к земле. Вдруг двор огласился дикими стонами и проклятьями. Юродивый вскочил и, точно подхлёстываемый бичами, рванулся к тыну и закружился.
— Апраксе погибель! Со вотчиной и со чады! — грозно ревел он, исступлённо колотя себя в грудь кулаками. — Апраксе погибель! Во веки!
И, резко остановившись, присел в страхе на корточки.
— Вон он! Вон он, нечистый, низвергает в геенну боярина.
Белая, как убрус, повязанный под раздвоенным подбородком, вышла боярыня на крыльцо и бухнула на колени.
— Помилуй, провидец!
Закрыв трясущимися руками лицо, Выводков подкрался к женщине.
— Встань!
Она послушно поднялась и сложила на животе руки, как перед причастием.
— Молись, раба! Великой грех содеял Апракса!
Он отставил два пальца правой руки и так взглянул в небо, как будто требовал от него наставления.
— Слышу, Спаситель! — благостным вздохом булькнуло в его горле. — Ты! — Тяжёлая рука легка на узенькое плечо боярыни. — На скит в лесу длань подъемлют воеводы для спасения князей земных. Тако ли?
— Тако.
— Многомилостив Отец наш Небесный!
Толпа осенила себя широким крестом и эхом отозвалась:
— Многомилостив Отец наш Небесный! И тако глаголет сын его единородный: иже в добре будет жить с холопи боярин и прокормом достатным прокормит до конца живота своего, а той воевода снимет заставы со святаго скита, — обернёт Господь Апраксу в вотчину в благоденствии.
Боярыня отвесила земной поклон и подала юродивому туго набитый мешочек.
Василий возмущённо отступил.
— Избави мя, кладезь святой, от злата земного!
И, притоптывая босой ногой, скороговоркой пропел:
— Сгинь, сгинь! Сгинь! Сгинь!
Неожиданно улыбнувшись блаженно, он мягко предложил:
— А во спасение раба Божия болярина Апраксы — отдай сию казну людишкам своим.
Боярыня, не задумываясь, бросила мешочек в толпу.
Тёмною ночью ушёл Василий из вотчины. За ним увязалась кучка холопей.
Во всю дорогу «блаженный» почти не разговаривал и мурлыкал под нос всё, что приходило на ум. Чем бессмысленнее были слова, густо перемешанные именами святых, тем большим благоговением проникались люди и тем благоюродивее казался им нагой.
К вечеру второго дня, миновав посады, рубленник подошёл к вотчине боярина Кашина.
Его окружила большая толпа. Застыв перед хоромами князя, Василий простоял всю ночь в безмолвной молитве.
Тем временем боярыня Апракса поскакала в губу. Воевода внимательно выслушал женщину и обещал исполнить предрекание юродивого.
Но, едва боярыня уехала, — вызвал дьяков.
— Сдаётся мне — юродивый тот сам не разбойник ли?
В вотчину Кашина поскакал переряженный дьяк.
Круг почитателей юродивого рос с каждым часом. Холопям пришлись по мысли проповеди Василия. Всё, что покорно переносили они от господарей, всё, что годами складывалось в груди затаённым возмущением и ненавистью, — смело бросал за них в лица дьякам обличитель.
— Чмутит, — донёс воеводе язык. — Не инако — ведомы ему те людишки разбойные!
136
Микола Вешний — Миколин день (весенний).