Элементарно, Ватсон!

Он наслаждался обществом чужака. Когда они на пару собирали ящики, старому Гао хотелось, чтобы чужак оказался моложе. Тогда он мог бы остаться надолго, унаследовать пасеку после его смерти. Но ящики сколачивали два старика с редкими седыми волосами и морщинистой кожей. Старый Гао понимал, что ни одному из них не встретить следующие десять зим.

Он обратил внимание на то, что чужак разбил небольшой аккуратный огородик за своим ульем, сам улей перенес чуть в сторону и накрыл сеткой вместе с огородом. Снабдил улей «задней дверцей», так что к огороду получили доступ лишь пчелы из арендуемого улья. Старый Гао также заметил, что под сеткой стоят несколько плоских емкостей, наполненных, вероятно, чем-то вроде сахарных растворов: ярко-красного, зеленого, ослепительно синего и желтого цветов. Старый Гао указал на них, но чужак лишь кивал и улыбался.

Пчелы обожали сиропы, роились по краям жестяных емкостей, опускали хоботки и сосали, пока не отваливались, и тогда возвращались в улей.

Чужак зарисовал пчел старого Гао. Показывал ему эти рисунки, объяснял, чем черные пчелы отличаются от других медоносных, рассказывал о древних пчелах, сохранившихся в смоле миллионы лет, но тут ему не хватало языковых познаний в китайском, и если честно, старого Гао это особо не интересовало. Пчелы принадлежали ему до его смерти, а потом стали бы собственностью склона, на котором стояли ульи. Он приносил сюда других пчел, но они болели и умирали или же погибали под ударами черных пчел, лишавших их меда и пищи.

Последний раз старики встретились на исходе лета. Старый Гао спустился в деревню и с тех пор больше ни разу не встретил чужака.

Готово.

Все получилось. Я одновременно ощущаю и торжество, и разочарование, словно от поражения. Или это далекие грозовые облака так давят мне на нервы.

Как странно бросить взгляд на руки и увидеть не свои руки, какими я их знаю, но руки давно ушедших дней юности: суставы не распухли, волосы на тыльной стороне ладоней темные, а не снежно-белые.

В этом квесте[50] столь многие потерпели поражение, эта загадка, казалось, не имела решения. Три тысячи лет назад в попытке ее разрешения умер первый император Китая, едва не погубив свое государство, а у меня на все ушло… сколько? Каких-то двадцать лет?

Не знаю, правильно я поступил или нет (хотя отход от дел без подобного занятия в самом прямом смысле этих слов свел бы меня с ума). Я последовал указаниям Майкрофта. Я исследовал проблему. И — а разве могло быть иначе? — нашел ответ.

Я поделюсь им с миром? Нет.

И все же у меня в рюкзаке полгоршка темного меда. Полгоршка меда, который стоит больше, чем взятые вместе богатства всех государств. (Я хотел написать «превышает стоимость всего китайского чая», с учетом моего теперешнего местопребывания, но такое сравнение даже Ватсон отверг бы как мелодраматичное клише.)

И раз уж речь зашла об Ватсоне…

Мне осталось сделать только одно. Решить единственную несложную задачу. Сначала добраться до Шанхая, а оттуда пароходом, обогнув половину земного шара, до Саутгемптона.

По прибытии разыскать Ватсона, если он до сих пор жив, а я думаю — так оно и есть. Тут нет никакой логики, но я уверен, что каким-то образом почувствовал бы, что Ватсон уже покинул этот мир.

Я куплю театральный грим, превращусь в старика, чтобы не испугать его, и приглашу на ужин.

Думаю, к вечернему чаю каждому подадут гренок с медом.

Деревенские судачили о чужаке, миновавшем селение по пути на восток, но те, кто рассказывал об этом старому Гао, не верили, что это тот самый человек, который жил в лачуге Гао. Через деревню проследовал молодой стройный темноволосый мужчина. Он совсем не походил на старика, приходившего весной. Правда, один из очевидцев отметил сходство заплечных мешков.

Старый Гао отправился на пасеку выяснить, что к чему, хотя заранее догадывался, что обнаружит наверху.

Чужак пропал, а с ним и его мешок.

Очевидно, произошел пожар. Тут двух мнений быть не могло. Сгорели бумаги: старый Гао узнал сохранившийся уголок рисунка одной из его пчел, остальное или обратилось в пепел, или почернело до такой степени, что он бы ничего прочитать не смог, даже если бы разбирал варварские письмена. Пострадали не только бумаги: от арендованного улья остались лишь обугленные головешки, плоские емкости из-под ярких сиропов погнулись и почернели.

Чужак когда-то объяснял ему: он добавляет краску в сиропы, чтобы самому было удобнее их различать. Зачем ему это понадобилось, старый Гао не поинтересовался.

Как заправский детектив он перерыл всю лачугу в поисках хоть каких-то зацепок, которые могли бы пролить свет на личность незнакомца и его теперешнее местонахождение. На подушке его ждали четыре серебряные монеты, два юаня и два песо. Их он оставил себе.

За лачугой старый Гао обнаружил горку вытопок. Пчелы все еще ползали по ней, тыкались хоботками в сохранившуюся на липком воске сладость.

Старый Гао долго размышлял, потом собрал вытопки, обернул в тряпку и положил в наполненный водой горшок. Он нагрел содержимое на жаровне, но закипеть не дал. Вскоре воск всплыл на поверхность, а мертвые пчелы, грязь, пыльца и прополис остались в тряпке.

Старый Гао оставил горшок остывать.

Вышел наружу и взглянул на небо. Сияла почти полная луна.

Он задался вопросом, сколь много селян еще знает, что его сын умер ребенком. Попытался вспомнить жену, но лицо ее расплывалось, а портретов или фотокарточек не осталось. Подумал, что на этом свете ему по душе только одно: приглядывать за этими черными, блестящими как пули пчелами на крутом склоне высокого холма. Никто более не понимал их так, как он.

Вода остыла. Он вынул неровную пластину застывшего воска, положил на доски топчана, чтобы до конца охладить, достал из горшка тряпку с грязью и отходами. После чего (в каком-то смысле он тоже стал детективом и следовал принципу: отсечь невозможное и принять оставшееся за истину, какой бы неправдоподобной она ни казалась) выпил сладкую воду. В вытопках всегда остается довольно много меда, даже после того как большая его часть слита. Жидкость сохранила вкус меда, но старый Гао раньше такого не пробовал. В нем сочетались и дым, и металл, и незнакомые цветы, и странные ароматы. А еще, подумал старый Гао, от этой воды пахло совокуплением.

Он выпил все и заснул, положив голову на керамическую подушку.

Проснувшись, подумал старый Гао, он решит, как быть с двоюродным братом: после исчезновения старого Гао тот скорее всего захотел бы унаследовать эти двенадцать ульев.

Он мог представиться незаконнорожденным сыном, который нашел жилище отца после долгих лет поисков. Или просто сыном. Молодым Гао. Кто сейчас упомнит? Значения это не имело.

Он отправится в город, а потом вернется и станет ухаживать за черными пчелами на склоне холма, пока позволят обстоятельства и здоровье.

Нил Гейман — единственный писатель, удостоенный медалей Карнеги и Ньюбери за роман «История с кладбищем» и премии Хьюго в номинации «Лучший рассказ» за «Этюд в изумрудных тонах» о столкновении Шерлока Холмса и доктора Ватсона с миром, созданным воображением Говарда Филлипса Лавкрафта. Впервые Нил Гейман встретился с Шерлоком Холмсом в десятилетнем возрасте. Произошло это в библиотеке начальной школы, и юный Нил сразу добавил Великого Детектива к Списку Людей, Которыми Он Хотел Стать, Когда Вырастет. К тому моменту список этот, вероятно, включал Псмита, созданного П.Г. Вудхаусом, и Элрика, порожденного воображением Майкла Муркока. Когда Нил вырос, он стал писателем, что, возможно, ничуть не хуже.

В канонических произведениях о Шерлоке Холмсе об интересе последнего к пчелам указано в рассказах «Львиная грива» и «Его последний поклон». В «Поклоне», действие которого происходит в 1914 году, упоминается «фундаментальный труд последних лет Холмса»: «Практическое руководство по культуре пчел с некоторыми наблюдениями о сегрегации матки».

50

Продвижение к определенной цели через преодоление трудностей.