Страница 35 из 75
Лучшего чая старому Гао пить не доводилось, чай двоюродного брата ему в подметки не годился. Они пили чай, усевшись, со скрещенными ногами на землю.
— Я хотел бы остановиться в этом доме на все лето, — поделился чужак своими планами со старым Гао.
— Здесь? Какой это дом? — возразил старый Гао. — Остановитесь в деревне. У вдовы Цань есть свободная комната.
— Я останусь здесь. Еще мне бы хотелось взять в аренду один из ваших ульев.
Старый Гао не смеялся уже многие годы: в деревне поговаривали, что разучился, — но тут произошло, казалось, невозможное: неожиданность и изумление заставили его расхохотаться.
— Я серьезно, — гнул свое чужак, выложив на землю между ними четыре серебряные монеты. Старый Гао не заметил, откуда он их достал: три мексиканских песо, давно ходивших в Китае, и большой серебряный юань. Столько денег старый Гао зарабатывал в год от продажи меда.
— За эти деньги, — продолжил варвар, — я бы хотел, чтобы кто-нибудь приносил мне еду. Раз в три дня меня вполне устроит.
Старый Гао промолчал. Допил чай, встал, откинул в сторону промасленное полотнище и вышел к вырубке на склоне. Подошел к одиннадцати ульям, каждый из которых состоял из двух выводковых камер с одним, двумя, тремя и даже четырьмя (в единственном улье) ящиками над ними. Он подвел незнакомца к улью с четырьмя ящиками, каждый с рамками сот.
— Этот теперь ваш.
Дело в растительных вытяжках, это очевидно. Они по-своему эффективны какое-то время, но при этом исключительно ядовиты. Наблюдение за последними днями несчастного профессора Пресбери — за его кожей, глазами, походкой — убедило меня, что он скорее всего продвигался в правильном направлении.
Я забрал его коллекцию семян, стручков, корешков, сухих экстрактов и принялся размышлять, обдумывать, взвешивать. Передо мною стояла интеллектуальная проблема, которая решалась — что мне не раз демонстрировал мой учитель математики — лишь с помощью интеллекта.
Я располагал растительными вытяжками, смертоносными растительными вытяжками.
Методы, с помощью которых я освобождался от смертоносности, сводили на нет их эффективность.
Три выкуренные трубки не могли решить эту проблему. Подозреваю, понадобилось по меньшей мере три сотни трубок, прежде чем в голове мелькнула идея, как переработать растения, чтобы их потребление не причиняло человеку вреда.
Провести такого рода исследования на Бейкер-стрит не представлялось возможным, поэтому осенью 1903 года я переехал в Суссекс и провел зиму за чтением всех доступных книг, брошюр и монографий по уходу и содержанию пчел. В начале апреля 1904 года, вооруженный лишь теоретическими познаниями, я получил свою первую посылку с пчелами от местного фермера.
Иной раз я задаюсь вопросом, как получилось, что Ватсон ничего не заподозрил. Признаю, его знаменитая тупость не переставала меня изумлять, а иногда я даже на нее рассчитывал. И тем не менее он знал, каким я становлюсь, когда не нахожу работы для ума, когда не занят расследованием очередного дела. Он не раз и не два видел, какая апатия охватывала меня в периоды бездействия, в каком я пребывал в дурном расположении духа.
Как же он в таком случае поверил, что я отошел от дел? Он же знал, к чему это приводит.
Действительно, Ватсон присутствовал при доставке моего первого роя. С безопасного расстояния наблюдал за тем, как пчелы медленной гудящей густой патокой перетекают из коробки в ожидающий пустой улей.
Он видел мое волнение и не видел ничего.
Проходили годы, мы видели разрушение империи, видели государство, не способное править, видели, как героических мальчишек посылают на смерть в окопы Фландрии. Все произошедшее лишь укрепило меня в моих намерениях. Я не просто продвигался в правильном направлении. Я продвигался в единственно верном направлении.
По мере того как мое лицо превращалось в лицо незнакомца, суставы пальцев все чаще ныли и все сильнее распухали (могло быть и хуже, если б не множество пчелиных укусов, полученных мною в первые несколько лет занятий исследовательским пчеловодством), а Ватсон, добрый, храбрый, недалекий Ватсон, увядал, бледнел, усыхал, и его кожа приобретала тот же сероватый оттенок, что и усы, мое стремление завершить исследования не уменьшалось. Скорее наоборот: крепло.
Итак, я проверил свою первоначальную гипотезу в Саут-Даунсе, на самолично построенной пасеке из ульев Лангстрота. Думаю, я совершил все ошибки, положенные новичку пчеловоду, и вдобавок — вследствие исследовательского характера моих занятий — великое множество ошибок, совершить которые, и я в этом уверен, никому не доводилось и вряд ли доведется. Рассказ о многих из них Ватсон мог бы назвать «Дело отравленного улья», хотя «Загадка зачарованных женщин» привлекла бы больше внимания к моим исследованиям, покажись они кому-нибудь любопытными. (На деле я отругал мисс Телфорд только за то, что она без спроса взяла с полки горшочек с медом, и впоследствии выдавал ей для готовки мед из ординарных ульев, а из экспериментальных сразу после сбора ставил под замок. Такой порядок не вызвал у нее возражений.)
Я проводил эксперименты с голландскими, немецкими и итальянскими пчелами, с украинскими и кавказскими. Я сожалел об эпидемии, которая практически уничтожила наших британских пчел: те, что выжили, смешались с другими видами, хотя мне удалось отыскать и поработать с небольшим ульем, который я взрастил из выводковой рамки и матки, приобретенных в старом Сент-Олбанском аббатстве, и у меня создалось впечатление, что это чисто британские пчелы.
Почти два десятилетия экспериментов привели меня к выводу, что нужных мне пчел, если таковые и существуют, в Англии не найти, и они не переживут пересылки по почте. Так что передо мной возникла необходимость исследовать индийских пчел, а затем, возможно, двинуться дальше.
Языками я овладевал легко.
Семена, сыворотки и настойки находились при мне. Более ничего не требовалось.
Я упаковал вещи, договорился о еженедельной уборке коттеджа в Даунсе и попросил учителя местной школы Уилкинса, коего привык называть — к его очевидному неудовольствию — юным Вилликинсом, приглядывать за пасекой, собирать мед, продавать излишки на рынке в Истбурне и готовить ульи к зиме.
Я поставил их в известность, что не знаю, когда вернусь.
Я старик. Вероятно, никто и не ждал моего возвращения.
И, строго говоря, в этом правота была на их стороне.
Старый Гао и представить себе не мог, что чужак произведет на него столь сильное впечатление. Всю жизнь он прожил среди пчел. Тем не менее его поражала легкость, с какой чужак вытряхивал их из ящиков, так точно и резко, что черные пчелы, скорее удивленные, нежели раздраженные, всего-то и делали, что улетали или ползли обратно в улей. Потом ящики с рамками для сот чужак сложил на один из слабейших ульев, чтобы мед из арендованного улья все равно достался старому Гао.
Так старый Гао заполучил постояльца.
Он выдал внучке вдовы Цань несколько монет, чтобы та три раза в неделю носила чужеземцу еду, в основном овощи и рис, и глиняный горшок с горячим — по крайней мере, когда она выходила из дому, — супом.
Раз в десять дней старый Гао сам наведывался на гору: поначалу с тем чтобы проверить ульи, — но вскоре убедился, что под надзором чужака они процветают, как никогда раньше. К тому же появился двенадцатый улей: чужак поймал рой черных пчел во время прогулки по окрестностям.
В следующий свой визит старый Гао захватил с собою доски. Они с чужаком молча работали несколько дней — мастерили дополнительные ящики и рамки для сот.
Как-то вечером варвар рассказал старому Гао, что рамки, которые они делают, изобрел какой-то американец всего лишь семьдесят лет назад. Старому Гао такое утверждение показалось чепухой: он собирал рамки в точности так же, как собирал его отец, как собирали все в долине. Он не сомневался, что точно так же собирали рамки его дед и дед его деда, но промолчал.