Страница 65 из 83
Входят два могильщика. Они встают по обе стороны гроба.
Первый могильщик: Кто строит прочнее всех?
Второй могильщик: Не знаю. Мне наплевать.
Первый могильщик: Эх ты, осел! Прочнее всех строим мы, могильщики; дома, которые мы строим, простоят до Судного Дня.
Крякнув, они берутся за гроб и опускают его в могилу.
Отец Синуль (глядя на Бальбастра): Ах, мой бедный старый пес. Прощай, собака пьяницы!
Автор подходит к могиле. В руке у него листки с написанной речью.
«Дамы и господа, собаки и кошки! Себастьян Руйяр в своем эпохальном труде:
„Гимноподы, или О хождении босиком. Раскритиковано и одобрено мэтром Меленом, адвокатом Парижского парламента“. Париж, „Под оливой“, 1624. Ин-кварто, с.326 (на самом деле 366), шифр Арсенал 4, инвентарный номер 4526 — рассматривает такой вопрос: почему мы ходим обутыми, а не босиком? И приходит к заключению: потому, что нагота приличествует невинности, мы же, грешные твари, не можем и не хотим явить наготу наших душ, равно как и ног. А вот брат наш, друг наш Бальбастр ходил босиком. И сколь же красноречиво, друзья мои, это свидетельствует о лучезарной невинности его души, ведь ног-то у него было четыре».
Такова была вступительная часть моей речи, которую я не буду приводить здесь целиком: вы сможете прочесть ее в столовой Синулей, где она висит между картиной Гийомара «Бальбастр на велосипеде» и картиной Гецлера, где шесть Бальбастров-регбистов сражаются со сборной Уэльса.
Основная часть моей речи делится на шесть разделов.
В первом я говорю о физическом совершенстве Бальбастра.
Во втором — о его моральном совершенстве.
В третьем я говорю о нем как о гармоничном сочетании физического и морального совершенства, которое в точности отвечало высокому понятию «собака». Я рассказываю, как за воскресным чаем у Синулей, пока мы с хозяином беседовали, Бальбастр приходил и садился возле моей левой руки, и я подолгу трепал его по загривку и спине, а он сидел не шелохнувшись, — идеальное воплощение понятия «собака».
В четвертом разделе я говорил о скорбящих родственниках.
В пятом — о его хозяине Синуле, который горевал больше всех. О том, как они выходили вдвоем, хозяин — за газетой и пивом, Бальбастр — чтобы пописать на фонарные столбы, колеса автомобилей и кустики, мечтая о своей великой, потерянной любви, кудлатой собачке Гоп-ля-ля.
В последнем разделе я говорил о черной, преступной душе убийцы, я чувствовал, что он бродит среди нас, мучимый раскаянием.
Я взывал не к мести, но к правосудию.
Это был финал.
Когда я умолк, зазвучала благородно-меланхолическая, нежная и волнующая музыка, в которой иногда слышались парафразы собачьего лая: «Могила Бальбастра» Марка Синуля; музыканты расположились у самой могилы, в изголовье усопшего. Он выглядел таким живым, таким спокойным, что, казалось, вот-вот вскочит, отряхнется и начнет подвывать в терцию.
И вот, когда собравшиеся, кто растроганно, а кто рыдая, слушали мою Надгробную речь, явился призрак Бальбастра, видимый лишь троим из нас. Он вошел в сад, проскользнул через толпу и уселся у могилы с другой стороны, напротив музыкантов.
Кто его видел? Я, вы (не тот «я», который произносит речь, а тот, который вместе с вами наблюдает за этой сценой) и еще некто. Вы догадываетесь, что речь идет об Убийце!
Призрак заговорил:
Призрак Балъбастра: Что-то неладно в квартале Святой Гудулы.
Услышав эти вещие слова, убийца, несмотря на свои железные нервы, счел за благо улизнуть. И улизнул. Должен сказать, что его уход, которого мы не видели воочию, остался незамеченным всеми, кроме Карлотты.
Не страх гнал его прочь. Он был неустрашим. И не муки совести — он их не знал. Но что же тогда?
Если правда, что, как утверждает Спиноза, концепт собаки не может укусить, призрак собаки, очевидно, не столь терпелив, сколь концепт. И убийца не желал проверять, может ли призрак Бальбастра тронуть не только его слух, но и его икры.
Приняв соболезнования, близкие покойного сели за стол.
Глава 21,
с Приложениями
Эта глава предназначена для отдыха и грустных размышлений. Нам нужно:
— Погрустить о безвременно ушедшем Бальбастре.
— Ознакомиться с Приложениями:
1. План места действия.
2. Фабричные марки.
Это фабричные марки князей Польдевских, которыми отмечены левые ягодицы всех князей. Улитки имеют символическое значение.
— Искать разгадку, как это делает инспектор Блоньяр.
Глава 22
Рынок Апельсиновых Младенцев
В нескольких шагах от Святой Гудулы в северном направлении находится рынок Апельсиновых Младенцев. Это настоящий рынок, каких сейчас уже немного. Он располагается на собственной территории, обнесенной стенами. Входят туда с двух противоположных сторон, через ворота, над которыми угловатыми готическими буквами написано:
Этот рынок не загромождает улицу, не швыряет яблочные огрызки и салатные кочерыжки под колеса автомобилей, как другие рынки, которых я не назову.
Здесь есть торговки зеленью, торговки цветами, торговки неизвестно чем. Как в старое время, здесь слышатся зазывные голоса, благозвучностью напоминающие грегорианский хорал:
«Огурчики берем, хозяюшки!»
«Кому тыквы, спелые тыквы!»
«Не берите у меня, я даром отдаю!»
Подходя к воротам со стороны улицы Жюло, вы натыкаетесь на две шеренги зеленых колясок с орущими младенцами в оранжевых костюмчиках; за ними присматривают приезжие няни-студентки в форме клуба «Плейбой», стараясь удержать их поведение в рамках относительной благопристойности. Это подарок населению от муниципалитета. Замысел вот какой: прочитав над воротами название рынка и заглянув в путеводители и словари, дабы узнать, что оно означает, туристы должны увидеть перед собой наглядное пособие. Они читают: «Апельсиновые Младенцы» и понимают это как «Орэндж Бэбис», либо «Бимби ди колоре аранча», либо «Лимонософф закуски». И что они видят перед воротами? Апельсиновых младенцев, орущих в колясках. Так с помощью новейших достижений прикладной лингвистики и теории коммуникаций была отчасти решена проблема непереводимых названий, которая уменьшает нашу долю в общем объеме международной торговли.
Однако, какие бы там сказки ни рассказывали туристические агентства, к XIV-му веку восходит сам рынок, но отнюдь не его название. Когда-то это был скотный рынок. Здесь продавали коров, свиней, коз, но главным образом овец. Их пригоняли огромными гуртами, с которыми владелец не всегда мог справиться, и на тесном пространстве рынка возникала страшная неразбериха, клубилась пыль, раздавалась брань. Чтобы покончить с этим, было решено поставить у ворот погонщиков. Они должны были либо сдерживать, либо вести и направлять эти бесконечные стада — смотря по необходимости. Король издал указ, согласно которому погонщикам овец полагалось «быть в зеленом, а в бело-синем — их владельцам». В те времена повальной неграмотности все запоминали указ со слуха и потом повторяли: «… а в бело-синем — их владельцам». По указу стали называть и рынок. Впоследствии указ отменили, но название успело закрепиться, хотя смысл его был забыт. В результате эволюции в произношении и таких явлений, как озвончение-оглушение согласных, а также ассимиляция и диссимиляция, люди стали говорить: рынок «Апельсиновых Младенцев». Это один из ярких и убедительных примеров, приводимых нашим великим философом Филибером Орсэллсом в его книге «Этюмология».