Пророчица

Он кивнул и закрыл за нами дверь.

В углу притаился огромный камин, украшенный красивой лепниной. Ловкими движениями Глеб соорудил в топке вигвам из дров, чиркнул спичкой, и через несколько минут комнату наполнил расслабляющий треск дров.

Сидя на корточках, Глеб повернулся и виновато улыбнулся.

— Тут холодно, но к вечеру дом нагреется. Замерзла?

Я покачала головой.

— Мне нужно позвонить. По поводу похорон… всех этих… процедур. — Он нахмурился и опустил глаза.

— Тебе помочь?

— Справлюсь.

— Можно, я пока осмотрюсь?

— Да, будь как дома. — Глеб поднялся и провел рукой по моему плечу. — Спасибо…

— Глупости!

На втором этаже было четыре спальни и ванная. Одну комнату, как я поняла, занимала мама Глеба, остальные выглядели нежилыми — там не было мебели.

В комнате Ольги было уютно. Мебель — недорогая и немного обветшалая — совершено не портила картину. В углу стояла кровать, накрытая большим вязаным пледом, напротив — тумбочка с телевизором, рядом — комод из красного дерева с витиеватыми рисунками на ящиках. На комоде несколько фотографий.

Я взяла одну из них, всмотрелась, поглаживая черно — белый снимок большим пальцем.

Мальчик лет двенадцати на пляже держит в руках огромную ракушку и улыбается. Да, у Глеба уже тогда был присущий лишь ему шарм. На другой фотографии он уже старше — подросток, одетый в джинсовую куртку. Серьезное лицо, ни намека на смешливость. На последнем фото он уже взрослый, хмурится, словно злится на мир. Обычная мимика Глеба.

Рядом еще одно фото, в старинной рамке. На нем изображена пара — мужчина и женщина. Волосы у Глеба были мамины. Она чем‑то напомнила мне Лару — статная, темноволосая и до неприличия идеальная.

— Красивая, правда? — Глеб подкрался незаметно, и я невольно подпрыгнула. — Извини.

Я расслабилась, улыбнулась ему.

— Красивая, — согласилась я. — Ты на нее очень похож.

— Это комплимент?

— Это правда.

— Уже вечер. А мы все еще ничего не ели. — Он резко сменил тему, проводя пальцем по отполированной поверхности комода.

Я посмотрела в окно и удивилась — странно, я даже не заметила, как стемнело.

— Нужно заехать в магазин и купить продуктов, — добавил он, и я кивнула.

— Я — за.

Ужинали мы на полу перед камином. Странно, что у атли я никогда не позволяла себе таких вольностей — посидеть перед огнем на пледе, жуя бутерброд или попивая ароматный чай. Там не могла полностью расслабиться, постоянно чувствуя чьи‑то оценивающие взгляды. Вдали от всего этого было непривычно приятно, я расслабилась, прилегла, опираясь на локоть, посмотрела на огонь.

Любопытство во мне победило смущение, и я спросила:

— Давно вы с Владом поссорились?

Глеб напрягся, словно вопрос застиг его врасплох, отвернулся и помолчал около минуты. Потом, когда я уже не ждала ответа, сказал:

— Мне было семнадцать.

— Из‑за… родства?

— Из‑за многого. — Он иронично улыбнулся. — Он соблазнил девушку, которая мне нравилась, а затем бросил. Наверное, хотел отомстить мне за одну фразу… Неважно, короче.

— Какой она была?

— Обычной. Красивой, бесспорно, но обычной. Ее звали Юлиана, если тебе интересно.

— Извини, я не должна была лезть.

Я почувствовала себя лазутчиком на чужой территории. Нежеланным гостем, так и норовившим войти без приглашения.

Глеб тряхнул головой.

— Нормально все. Забей. Ты же хочешь знать, почему я ненавижу Вермунда?

Я осторожно кивнула, боясь потревожить застоявшиеся воспоминания. Но Глеб заговорил сам:

— Ее нет, Полина. А с ним я вынужден жить в одном доме. Он был моим лучшим другом, можешь это представить? А теперь я просто не верю во всю эту чушь. Есть люди и их потребности, вот и все.

— Нет, — твердо сказала я. В горле пекло, словно я проглотила стручок чили. Странная реакция, и разговоры странные. А ведь я зарекалась думать о Владе, но это проклятие, видимо, и тут меня достало. Сама ведь начала. К черту проклятие! Хочу, чтобы Глеб думал иначе. — Мне бы хотелось быть тебе другом.

Он резко вскинулся, улыбнулся. Не так, как обычно — зло, отгораживаясь, становясь тем колючим парнем, который зачастую отпускал шуточки в гостиной атли.

— Ты была рядом сегодня, и я благодарен, конечно, но чтобы стать другом… для этого нужны года.

— У вас с Владом были года, и что они доказали? — раздраженно спросила я и села. Повеяло холодом, несмотря на жар от углей, и я невольно поежилась, кутаясь в шерстяную кофту.

Глеб удивленно замер, а затем усмехнулся.

— Ты права. Получается, даже это — не доказательство.

— Я не предам тебя, — сказала я почти шепотом и тут же прикусила язык. Все эти попытки влезть в душу ненавидела, а сама туда же! Готова поколотить себя за язык, который сегодня просто отказывался подключаться к мозгу.

Глеб поднялся, подбросил поленьев в огонь, сел рядом — так близко, что касался меня локтем. Повернул голову и сказал серьезно:

— А может, я не хочу, чтобы ты была другом. Кто угодно, только не ты.

Я слишком поздно поняла, что он задумал. Через секунду Глеб уже целовал меня, крепко обхватив затылок ладонью. Сначала я растерялась, не понимая, как на это все реагировать, а мягко попыталась оттолкнуть его. Он отстранился, посмотрел в упор — жадно, требовательно и в то же время с какой‑то немой просьбой, прижал к себе, и выдохнул в ухо:

— Только не ты…

— Глеб…

— Не говори, — не выпуская меня из объятий, перебил он. — Я знаю, что ты скажешь!

Я замолчала, растерявшись окончательно, не понимая, как следует себя вести. Не хотелось его обижать, но врать я тоже не собиралась.

И не пришлось — он резко выпустил меня и отвернулся. Настроение Глеба менялось так стремительно, что я не успевала следить за всплесками и спадами активности.

— И тебя он у меня забрал, — сообщил он с обидой.

Я покачала головой, нахмурилась.

— Он не мог меня у тебя забрать. Я никогда не была твоей.

Я подумала о том, что буквально на этой неделе зареклась наладить личную жизнь. Такая удача — симпатичный, неглупый, интересный молодой человек буквально признался, что неравнодушен ко мне, а у меня ступор какой‑то, и перед глазами лицо Влада. Нет, это точно болезнь, причем, хроническая!

— Верно, — он повернулся и улыбнулся обезоруживающе, демонстрируя очаровательные ямочки. — Я тебе противен?

— С чего ты взял? Разве я говорила когда‑нибудь…

— Ты прервала поцелуй лишь потому, что не хотела меня обманывать?

— Да.

— Тогда я хочу быть обманутым. На сегодня.

Я попыталась возразить, но он закрыл мне рот ладонью и заговорил — путано, возбужденно, глотая окончания фраз. В глаза не смотрел, наверное, так было легче.

— Я так долго ничего не чувствовал, Полина. Но там, в квартире у Макарова, когда ты напуганная… я не знаю… словно что‑то внутри у меня поднялось, зашевелилось… противное… живое. Я ненавидел Вермунда еще больше. Так, что захотелось убить, и я был готов, веришь?! — Горькая улыбка сменилась злостью — эмоции, как декорации в театре, мелькали так быстро, что я не успевала за ними следить. — А потом у очага я понял, что ты все еще… Я не понимаю только, почему? Почему, Полина?

— Я не знаю… — прошептала я, когда он убрал ладонь, сбитая с толку, завороженная его неожиданной пылкостью. — Проклятие…

— Чушь! — Он почти кричал, словно чем громче скажет, тем быстрее до меня дойдет. А потом, немного успокоившись, добавил уже тише: — Чушь.

Выдохнул, посмотрел исподлобья.

— Это не мое дело, но раз уж ты назвалась другом… Ты просто не можешь циклиться так долго!

— Думаешь, мне хочется? — взорвалась я. — Думаешь, я не пытаюсь забыть? Но это слегка сложно. Напомнить? Мы живем в одном доме, видимся каждый день! А все эти рассказы о маме… их прошлом с Александром. О десятках таких же пророчиц, как и я. Думаешь, мне легко?!

Я тяжело дышала, обида пульсом стучала в висках, путала мысли, щипала глаза.