Пророчица

Я курила на балконе. Дверь в гостиную была приоткрыта, и я слышала разговор Глеба и Филиппа.

— Ты можешь сам, если хочешь, — сказал Филипп, но в голосе я не услышала радости. — То есть я не буду возражать, если ты…

— Мне это не нужно. Если бы я хотел править атли, решил бы это другим способом, не на совете, — резко ответил Глеб. — Ты тоже, кстати, можешь.

— Ты знаешь, у меня другие принципы.

— Это война, Макаров. Хочешь ты того или нет.

Война. Думала ли я, могла ли представить, что так будет? Что буду жаждать войны, боли, мести?

Но, по сути, что изменится, если Филипп станет вождем? Смогу ли я отречься, уехать, забыть этот кошмар? Нужно подумать, выживу ли одна. Что я могу противопоставить охотнику, даже самому слабому, если элементарную защиту сотворить не в силах? Я точно не воин, иначе сила уже проснулась бы, я бы почувствовала после посвящения. Попыталась представить, где искать того охотника, который напал на Кирилла в подворотне. Если у меня получится хотя бы примерно определить его местонахождение, я — ищейка, а это уже что‑то.

Сначала отключила мысли. Абстрагировалась от диалога в гостиной, полностью ушла в себя. Образ охотника — яркий отпечаток, я смогу его воссоздать.

Вспомнила собственный страх на Викином балконе, довольные глаза Славика, прикосновения острых щупалец к жиле. Молодой охотник — решительный, полный ненависти и желания убивать. Резкий, неопытный. Да, он где‑то в городе, он рядом, должно быть…

— Куришь?

Образы посыпались, как карточный домик. Нить, которую я искала, ускользнула и скрылась среди десятков кварталов, между сотнями шиферных крыш.

— Черт, Глеб! Кто учил тебя так подкрадываться?

— Помешал? Извини.

— Да, ничего. — Я смягчилась, потушила давно истлевшую сигарету. — Просто стараюсь понять, кто я.

— Филипп говорил, защитница из тебя никудышная, — усмехнулся он и тоже подкурил.

— Да уж…

Ночь постепенно сменила вечер. Где‑то внизу громко смеялась девушка, перекрывая хохотом веселый мужской бас. Вдалеке взвыла автомобильная сигнализация, но тут же умолкла. Город жил, город дышал, как единый организм, как то, чем должны были стать атли, но пока так и не стали.

— Большой дар — большие проблемы, — тем временем продолжал Глеб. — Тебя вечно дергают, ты всюду нужен. А защитницей быть, как по мне, сущий ад. Впрочем, некоторым нравится. Говорят, почетно.

— Разве хищный не должен быть полезным для племени? — удивленно спросила я.

— Эти лозунги придумали узурпаторы типа Вермунда.

— Смотрю, ты не в его фан — клубе.

— Кто бы говорил! — парировал Глеб. — Так что он сделал? Переспал с тобой и выбросил?

— Ты хам, Измайлов, — беззлобно сказала я. Помолчала немного, а затем добавила: — Мы жили вместе больше года, и да, он меня бросил. Но это переживаемо. Прошло время, я оправилась. Встретила другого, забеременела. Думала, будет семья, все как у людей… Но появился Влад, опоил меня и убил ребенка. Вот так вот, Глеб. У каждого свои представления о предательстве.

Глеб прикрыл глаза, затянулся. Казалось, я шокировала его. Что ж, больше не возникнет желания глупо шутить — в последнее время мне было не до шуток.

— Извини, — сказал он серьезно. На меня не взглянул, словно испытывал стыд.

— Ничего. Только я атли. Разве такое возможно? Я имею в виду, разве он имел право так поступать?

— Он убил потенциального члена племени. Это пригодилось бы на совете, но я не посмел бы воспользоваться твоим горем, Полина.

— Разве мы не должны использовать все, что у нас есть? — безразлично спросила я.

Когда я стала такой циничной? Когда превратилась в холодную стерву, планирующую месть?

Глеб пожал плечами.

— Вермунд бы использовал. Но разве этим мы не превратим себя в его подобие? — Он немного помолчал. — У меня всегда были вторые роли, Полина. Это научило, что иногда достаточно изменить сценарий. Но как бы ты его не менял, кровь бастарда не станет чище.

— Кровь бастарда? — удивилась я.

— А Филипп разве не говорил? Во мне течет кровь Вермундов, будь они прокляты!

— Ты — родственник Влада?

— Его брат по отцу. Прикольно, да?

Я хотела еще что‑то спросить, но не успела.

Затылок полыхнул болью — резкой, оглушающей. Боль заполонила мозг, отдалась в голове нестерпимой пульсацией. Я застонала, присела на корточки, прижала пальцы к вискам.

А потом увидела.

Небольшая комната освещена единственной лампой, одиноко торчащей из старой, облупившейся люстры. Обои на стенах затертые, кое — где содранные и пожелтевшие от времени. К одной из стен — у которой стоит односпальная кровать — прибит ковер. К нему жмется миниатюрная брюнетка, на ее заплаканном лице серой тенью отражается страх.

Секунда — и я понимаю, чего она боится. Рядом с девушкой, а точнее, нависая над ней, стоит мужчина, и в ту секунду, когда я готова окликнуть его, закричать, резко бьет. Звук удара отдает отчаянием и безнадежностью.

Мерзко. Так мерзко! Я понимаю, что ничего не могу сделать, но все равно кричу:

— Не трогай! Не смей ее трогать!

Девушка оборачивается, и я могу различить большую ссадину на ее скуле. Завтра на этом месте расцветет огромный синяк, глаз заплывет, изуродует лицо. Брюнетка что‑то говорит, наверное, умоляет его остановиться. Я вижу ее страх, почти панику. Во мне поднимается ярость, растет, достигает апогея.

Я вновь кричу, но теперь не слышу своих слов. Проваливаюсь в темноту, падаю, лечу…

— Нет — нет, убирайся! Не трогай ее!

Я тяжело дышала, поджимая колени и обнимая их руками. Все еще не могла прийти в себя и понять, где нахожусь. Постепенно мир собирался в знакомую картинку, а пятно перед глазами превращалось во встревоженное лицо Глеба.

— Эй, ты чего? — испуганно спросил он, помогая подняться. Голова взорвалась болью. Любое движение лишь усиливало ее.

— Отойди, Глеб. — Филипп возник из ниоткуда, подхватил меня на руки, отнес в спальню. — Полежи, я принесу таблетку.

— Постой! — Я схватила его за рукав, тут же поморщившись от боли. — Я видела девушку, думаю, она… атли.

— Знаю, — спокойно ответил Филипп. — Расскажешь все, когда станет лучше.

— Да ладно! — воскликнул Глеб громче, чем мне бы того хотелось. Каждый лишний звук причинял дискомфорт, приходилось жмуриться и замирать. — Пророчица? Серьезно?

— Ты сам видел, — ответил Филипп, и они вышли.

Они шептались, но мне было все слышно. Головная боль постепенно утихала, в мыслях прояснялось, и возвращалась способность соображать.

— Это нехорошо, и может сыграть не в нашу пользу, — встревоженно говорил Филипп.

— Я не верю в эти бредни! Ты знаешь, что он с ней сделал? Вермунд убил ее ребенка — потенциального атли. Это преступление, разве нет? И он знает, что мы не будем использовать это на совете. Не посмеем заставить ее пережить это снова. Думаешь, она посмотрит на него, как на мужчину после этого?

— Нельзя списывать со счетов опыт предков.

— Какой к черту опыт?! Подумай мозгами, Макаров. Такое не прощают. Никому.

— Посмотрим, как оно будет, Глеб, — вздыхая, ответил Филипп. — Возможно, ты еще вспомнишь мои слова.

Через несколько минут Филипп вошел ко мне со стаканом воды и таблеткой ибупрофена. Свет включать не стал, за что я была ему безумно благодарна.

— Спасибо. — Я проглотила спасительную капсулу. — О чем вы говорили с Глебом в коридоре?

— Ты все слышала… — Он отвел взгляд. — Ты же много читала, должна понять. У тебя только что было видение, Полина. И да, ты не защитница. Ты лучше и ценнее. Ты — пророчица.

— Это так важно?

Честно сказать, в текстах, что я успела прочесть, пророчицы упоминались вскользь, и особой важности в их даре я не видела.

— Конечно! — он взял меня за плечи, несильно сжал. В глазах — азарт, полуулыбка застыла на удивленном лице. Странный. Я кивнула и осторожно высвободилась.

— Голова всегда будет так болеть?