Страница 51 из 56
Лыжни кругом: Тимоха искал след Пахолкова. Покуда каманы в лыжнях разбираются — не будет же Тимоха им помогать? — и мы с Полей далеко будем. В первой же деревне нам дадут лошадь… В самом деле, можно успеть перехватить каманов перед Раменьем.
Только бы мне до скрыни добраться!
Тихонько скатилась я на лед…
— Сказано: к вербе иди, — не своим голосом крикнул Тимоха. — К вербе, к вербе-е-е… Не ходи на лед!
Выстрел стукнул. Дедуня палит. Поди, в белый свет как в копеечку. Не стрелок он, душа суземная.
Больше я не оглядывалась. Брела внаклонку, лыжи вязли.
Вот и верба. Куда мне дальше? Ни кустика впереди, чисть и гладь. Дедуня, куда ты меня послал? Еще шаг сделала, лыжи шаркнули.
Пополз подо мною снег. Пополз и разверзся…
— Дедо-о!
Лед отошел от берега, образовались трещины. В трещину я провалилась, вьюгой скрытую. Треснули лыжи. Синяков, царапин я насадила… Ай, не до них!
— Дедо-о… Дедуня-а-а!
Барахтаюсь в сыпучем месиве. Уцепиться, удержаться не за что. Глубже и глубже оседаю, сползая в пропасть. Сомкнулся снег над головой.
В рот, в уши снег набивается. Тону, захлебываюсь. И все ниже оседаю, пока под валенками не захлюпала вода, не напахнуло торфяной гнилью.
Парасковья-пятница, да я на дне, раз озеро обсохло, вода и из ручья ушла.
В иле, в ржавой грязи барахтаюсь. Темно, ничего не видно. Туда сунусь, снег разгребая, — стена; сюда прокопаюсь — опять береговой откос, как стена.
Барахтаясь и разгребая снег, я и очутилась в пещере, прорытой ручьем в береговом откосе. Нащупались какие-то палки. Удилища?! Если удилища, то чьи, как не Тимохины. Свод пещерки такой, что не расклониться. Кровь бьет в виски, была я как в беспамятстве. Да что же это? Привела, называется, выручку… Привела, если сама-то в западне оказалась!
Обломив удилище о колено, стала палкой рыть снег. Пласт сухой, жесткий, обледенелый. Рою, из сил выбиваюсь. Хлынул в затхлую сырость мороз, свет ударил по глазам! Ой, ничего не надо больше, как свежего морозца полной грудью вдохнуть.
А первое, что я увидела, был Тимоха: бросил винтовку, тянет руки над головой.
Подоспели, обступили его рыжие полушубки.
— …база там, оружье! Туда девчонку спровадил! Вместо сторожа мы, подневольные. Счас покажу. Все покажу!
Дедуня, дедуня! «Затейка есть»… Я сразу как-то обессилела, в горле комок.
Повели его — под плоскими штыками. Вернее, он повел — напрямик через озеро. К скрыне своей.
Выла собака. Выла собака, душу выматывая воем, лес темнел на противоположном берегу хмуро и отчужденно.
Жить всем охота. Старым и малым. Может, старым-то еще больше? Они знают: ничего нет на свете жизни дороже.
Шаркает лыжами Тимоха, завязки шапки трясутся. Ведет прямо на собачий лай. Прямо-прямо, без обману.
Но враг мой где?
Здесь.
Отстал, на берегу трубку раскуривает.
Доволен ты, вражина? Твоя взяла на этот раз…
Вдруг озеро словно бы охнуло. По зализанной метелью белой глади прозмеились черные трещины. Вода ушла из озера, и лед, гулко лопаясь и скрежеща, оседал под тяжестью скопившихся на нем людей и собственной тяжестью. Зачернела полынья, сыпались в дымную воду рыжие полушубки.
Не веря своим глазам, смотрела я на полынью. Скрежеща, лопались льдины, середина озера зыбилась, оседала. Потом у сосен совсем близко на берегу замелькали, как приведения, белые фигурки людей… Что это такое? С ума, что ли, схожу? И как загрохочет вокруг, меня толкнуло в грудь, снег поплыл, притискивая меня к стене пещерки: стоймя вздыбившаяся льдина заслонила и свет, и небо.
Планы освобождения Городка вынашивались красным командованием еще с осени, когда был жив Павлин Виноградов.
Именно здесь, под Городком, позиции белых глубже всего вдались в расположение наших частей, имея на своем острие американские батальоны и создавая непосредственную угрозу как Котласу, так и Вологде. Только вернув Городок, можно было очистить Вагу и упрочить положение на северной Двине, по которой интервенты и белогвардейцы планировали выйти на соединение с сибирскими войсками «верховного правителя России» адмирала Колчака.
Первая попытка овладения Вагой красным не удалась: слишком неравны были силы. У Республики Советов, истекавшей кровью на бесчисленных фронтах, не хватало резервов.
К зиме восемнадцатого года обстановка изменилась к худшему: колчаковцы заняли Пермь. В Архангельске появились офицеры — посланцы Колчака…
Ни интервенты, ни белогвардейцы не ожидали зимой наступления.
Красные двинулись к Городку — через леса и снега, по бездорожью, в стужу и метели.
Сил опять было мало. Наступавшим противостояли 339-й американский полк и две тысячи белых. Они занимали позиции, оборудованные по последнему слову техники. Поэтому так важно было совместить удары регулярных частей с ударами по тылам силами партизанских отрядов. Один из отрядов и вышел к озеру…
Снег был плотный. Едва я выбралась из западни.
— Держите его! Держите!
Кого держать? Зачем?
Сам он, ворог мой ненавистный, отстегнул пояс с пистолетом, отдал подоспевшим лыжникам-партизанам. Закосноязычил, осклабясь:
— Я есть иностранный подданный. Пожалста, почитываем паспорт: Питер Линдон Стюард. Прошу… прошу! Я токо испольняль приказ. У нас нет война, а? Покурым, ребяты? Табачок врозь, дрюжба вместе. А?
Лыжники обступили, заухмылялись:
— Во шпарит, во насобачился по-нашему-то!
Странно, необычно выглядели они в напяленном для маскировки белье. Возбужденные, разгоряченные. Замшевый кисет Стюарда пошел по рукам.
Темнело, расплывалось пятно провала на середине озера. Синел снег, напитываясь водой, выступавшей поверх осевшего льда.
Прощай, дедко Тимоха! Кто и когда узнает о тебе, о последней твоей затейке? Подгибались ноги, я держалась за вербу. Была будто мертвая, на душе и на сердце пустота.
— А это кто? — обратили на меня внимание лыжники. — Откуда взялась такая?
Я молчала, смотрела и не могла оторваться от озера. Ну да, все же просто! Вода стала уходить из озера и между уровнем озера и льдом образовались пустоты. Тимоха знал… все знал он, душа суземная. Небось и про пещерку знал, раз в нее прятал удилища.
— …это как по-русски? Проводник, да? Она привела к база. Мы маленько-маленько опоздаль. Хорошо опоздаль, а?
Трудней всего оправдываться от заведомой лжи. Не в состоянии я была оправдываться. Молчала, и все. Дедо… дедуня родненький, немножко бы тебе и погодить со своей затейкой!
Партизаны ощупывали полушубок Стюарда, брезентовые лыжные гамаши: может, первого камана видят вот так, лицом к лицу. А чего, простяга мужик! Ишь по-нашенски шпарит! Но теперь они обступили меня, запереглядывались сурово:
— А шлепнуть ее на месте…
Заклацали затворы винтовок.
— О, русски удаль! — кивал, улыбался каман. — Измена — короткий суд.
Но один партизан угрюмо вымолвил:
— То-то, что суд… — и прикрикнул на товарищей: — Чего варежки раззявили, ведите пленных, куда надо.
Без лыж убродно, вязла я по пояс в снегу, и никто не предлагал помочь. Взялся меня конвоировать дюжий парень. Чуть я проваливалась в снег, он грозил штыком: «Ну ты, зараза, как двину вот».
Народу-то у Тимохиной скрыни: кто сосны рубит на дрова, кто из погребка-землянки носит ящики с патронами, и все двери настежь, и костры запалены.
Тетя Поля хлопотала у костра.
— Федосья, Тимоха-то где? Да что с тобой… за что ты под штыками-то?
Она признала камана с одного взгляда. Выпрямилась. Вытерла руки о передник.
— Васенька, кровинка моя… Изверг, где мой Васенька, скажи!
Дюж был парень, а едва устоял — вырвала у него винтовку тетя Поля, замахнулась, как вилами.
Наши бабы раменские умеют владеть вилами, в этом все дело.