Дивные пещеры

— В пещере нет ничего… это я… пошутил… все здесь…

Сусликов знал, что Случай не будет второй раз повторять свой прежний фокус — он слишком любит разнообразие, — и денег в пещере им найти не удастся.

— Пошутил? Я же тебе говорил, кацо, — со мной шутить нельзя! Сейчас посчитаем… Если наврал… Если наврал…

Черноусый сел на землю, достал из рюкзака фонарик и принялся считать деньги. Руки плохо слушались его. Горный брат дышал тяжело, прерывисто, словно поднимался на высокую гору. Один раз у него, видно, даже зашлось сердце: лицо осунулось, посерело, бандит сделал несколько судорожных глотательных движений, словно выброшенная на берег рыба, схватился за грудь и посидел несколько минут неподвижно, потом снова набросился на деньги, хватая их еще слабыми, дрожащими пальцами, следя за своими руками налитыми кровью, остекленевшими глазами.

— Да… Не соврал… Все здесь… — прохрипел Горный брат. — Тыщи только не хватает, что они у тебя взяли… Все правильно… Да, жалко тыщи… Носил с собой… надо было куда-нибудь спрятать. Дурак ты, кацо!

— Значит, я беру свою половину и ухожу, — полуспросил Сусликов.

— Подожди, кацо…

— Чего ждать? — командированный потянулся к деньгам. — Такой ведь был уговор.

Горный брат проворно схватил его за руку, словно боялся, что от прикосновения Сусликова деньги исчезнут.

— Подожди, кацо…

— Ты… брат, не держишь своего слова?

— Подожди, кацо… — Черноусый смотрел в сторону. — Зачем тебе столько денег? Все равно ведь детям отдашь, а дети размотают на барахло… Отдай их мне… на время. Как в сберкассу. А я тебе процент буду платить. Хороший процент. Каждый год десять процентов, понял? А сберкасса только три платит. Сравни, кацо. Деньги я тебе верну. Обязательно, кацо, верну. Золотом. Через несколько лет.

— Хорошо, я согласен, — сказал Сусликов.

— Правда? — обрадовался бандит. — Ты молодец, кацо! А насчет процентов ты, кацо, не сомневайся. Я их тебе каждый год высылать буду. Ты только адрес мне дай, кацо.

— Адрес дать можно… Запоминай. Свердловск. Главпочтамт, до востребования, Сусликову.

— Свердловск… до востребования… Сусликову, — повторил бандит, шевеля губами. — Запомнил, кацо, запомнил, дорогой… Не сомневайся, получишь свои денежки… Фамилия у тебя красивая. Я люблю сусликов. Вообще люблю животных. Особенно барашков.

— Так я могу идти? — с надеждой спросил командированный.

— Подожди, кацо… Куда идти? — даже испугался Горный брат. — Я же за тобой приехал, в аул забрать. Хотя подожди… Что ты в ауле делать будешь?.. Моих барашков кушать… Нет, кацо, не надо тебе в аул ехать… И отпустить я тебя не могу, кацо. Милиция тебя ищет…

— Меня не ищет милиция, — оказал Сусликов. — Я им без интереса.

«Я сам ищу милицию», — хотел добавить он, но воздержался.

— Ищет, кацо… ищет… есть такая информация. Попадешь им в лапы, кацо, сразу расколешься… Выдашь меня…

— Не выдам… брат, — Сусликов хотел оказать эти слова уверенно, но голос предательски дрогнул, так хотелось командированному швырнуть бандита в «лапы» милиции.

— Выдашь, кацо… Выдашь… С потрохами… Что же мне с тобой делать?

Горный брат ненадолго задумался. И по тому, как светлело лицо бандита, Сусликов понял, что выход найден.

— Резать тебя придется, кацо, — вздохнул Горный брат. — Другого выхода нет. Ты пойми, нет другого выхода. Не хотел я этого делать, кацо, но ничего не поделаешь. Привязался я к тебе даже, кацо. Полюбил, как брата. Но пойми, дорогой, не могу я тебя отпустить, а потому придется резать. Ты, дорогой, не обижайся, но иначе нельзя. Я тебя в сердце ударю. Это лучше кацо, чем горло резать. Барашку, когда горло режешь, он еще долго бьется, а когда в сердце — то легко дух отлетает. Ты не бойся, это не больно, кацо. Я бью точно. У меня ошибки не бывает. Так что ты не волнуйся, дорогой. Ничего не почувствуешь. Снимай пиджак, дорогой, рубаху расстегивай. Одежда мешать будет, хочу точно ударить.

— Ты почему не раздеваешься, кацо? — спросил он через некоторое время.

— Зачем мне раздеваться? Мне незачем раздеваться, — ответил Сусликов.

— Через одежду хуже. Могу неточно ударить. Будешь мучиться, кацо. Второй раз бить надо. Зачем это нам, дорогой?

— Не зарежешь ты меня… брат, — сказал Сусликов.

— Это почему же? — удивился бандит,

— Не зарежешь, и все.

— Ну это ты брось…

— Честно.

— Побежишь, что ли? Так тогда придется в спину. В спину хуже всего.

— Не побегу.

— Тогда чего ж ты мне зубы заговариваешь? Зарежу.

— Не зарежешь. Случится что-нибудь.

— Чего ж это может случиться?

— Не знаю. Что-нибудь да случится.

— Это почему ж ты так уверен?

— Дело в том… брат, — сказал Сусликов, — что я… любимчик жизни.

— Чего… чего?

— Любимчик жизни.

Бандит рассмеялся хриплым, грустным смехом.

— Надо же… придумать такое, кацо… Я тоже любимчик жизни, кацо. Мне все время везет. Когда был маленьким, кошелек с деньгами нашел. Отец был скряга из скряг. Всю жизнь деньги копил. Умер — ни гроша не оставил. А я стал колодец копать под яблоней — на кубышку наткнулся. Двадцать тысяч рубликов. С собой в могилу хотел забрать, мошенник. Деньги, правда, кацо, старые были. Реформа прошла скоро, и вся кубышка пропала. Не догадался, старый скупердяй, в золото обернуть. Ну да мне опять повезло. Тебя вот встретил. Тут уж дело верняк, кацо. Сейчас вот, дорогой, зарежу тебя, камней за пазуху набью и с моста — в речку. До зимы на дне пролежишь, а зимой тебя подо льдом понесет, кацо, аж до самого синего моря. Плавай там, кацо, сколько влезет. А я на поезд и в горы. В такой аул забьюсь, что в жизни меня никто не найдет, кацо. Ни сестрица дорогая, двоюродная, ни муженек ее. Дом построю, кацо, буду жить-поживать, золото наживать. Вот и думай, кацо, кто из нас любимчик жизни.

— Я любимчик жизни, — сказал Сусликов. — Я совсем по-другому любимчик жизни.

— Как же это — «по-другому»?

— Я к ней неравнодушен, а она ко мне.

— Взаимный интерес, что ли?

— Наподобие этого.

— Ну и много ты накопил… язвенник? — презрительно спросил бандит,

— Абсолютно ничего.

— Вот видишь.

— Мне деньги не нужны. Я к ним равнодушен. От них только одно беспокойство. Сидишь — дрожишь, ничего больше не видишь, ни о чем, как о них, не думаешь.

— Что ж тебе тогда от жизни надо, кацо? — спросил Горный брат.

— Ничего. Просто, чтобы она была. Ездить, смотреть, удивляться. Всю жизнь удивляюсь, и конца не видно. Присматриваюсь к ней и никак не могу понять, что же это за штука. Ну а она, наверно, ко мне присматривается, играет со мной в кошки-мышки.

— Доигралась…

— Еще посмотрим…

— И смотреть нечего… Я, дорогой, считаю, что жизнь штука простая, нечего к ней присматриваться. Надо ее брать за горло, кацо. Взял за горло и шарь по карманам. Бери, что лежит, пока она у тебя в руках бьется, как баба. А карманы, дорогой, у жизни всегда набиты. Золотом набиты, вином хорошим, девушками красивыми, домами каменными, «Волгами» белыми. Ну да ладно, кацо, хватит трепаться, тебе это все равно уже ни к чему… Снимай пиджак, дорогой…

— Еще минутку…

— Брось, дорогой, надеяться. Надежды нет. Была да вся вышла. Ну?! — выдохнул палач.

Бандит вдруг рванул пиджак Сусликова на себя. Послышался треск, в свете фонарика мелькнул кинжал. Командированный рванулся в сторону и кинжал по самую рукоятку вошел в землю. Сыпля проклятиями, бандит стал вырывать нож левой рукой, правой держа Сусликова за ногу. Фонарик добросовестно освещал эту сцену, часть посадки и кучу денег в прозрачном целлофановом мешке.

— Стой! — вдруг раздалось сзади. — Ни с места! Старший лейтенант, заходи справа! Иванов, перекрывай спереди! Куда? Назад! Стрелять буду

Сусликов поразился мгновенной реакции Горного брата. Он схватил мешок с деньгами и, петляя как заяц, помчался к мосту.

Кто-то навалился на бедного командированного, со всего маха ударил под дых. Быстрые руки обшарили его. Последнее, что слышал Сусликов, был удаляющийся топот по направлению к реке.