Круг иных

Честно говоря, меня это не слишком заботит. Да и не нужны мне его деньги – разве что самая малость.

– Ты ведь спустишься поздороваться? Джем будет рада.

– Ну конечно, без проблем.

У нас в семье заведено соблюдать правила приличия: все между собой прекрасно ладят, потому что дети должны расти в теплом семейном климате.

Вобщем, иду выразить свое почтение. На лице Джеммы появляется нервозная улыбочка; она мне очень импонирует.

– Ну и как все прошло? – интересуюсь я, подразумевая роды.

– Охренеть можно, муки ада, – отвечает. – Лучше и не пробуй.

– Ладно, не буду.

В принципе я разделяю отцовский выбор в отношении новой пассии. Так, теперь пора заглянуть в одеяльца и поприветствовать новоявленного принца. Я спокойно проделываю эту процедуру – заметьте, никого не трогаю, надо так надо – и неожиданно натыкаюсь на большие черные глазищи, в которых застыл такой взгляд… Двух мнений быть не может: этот ребенок меня ненавидит.

Почем мне было знать? Я, конечно, не специалист по младенцам. Ну видел этаких пухленьких Иисусов на коленях у Мадонн – бывает, и лица у них не от мира сего, но чтоб такое… Не знал, что новорожденные умеют испытывать столь сильные чувства. Мне казалось, это приходит позже, когда обожжешься пару раз и жизнь пошвыряет.

– В чем дело? – спрашивает Джемма.

– Ребенок хмурится, – отвечаю. Она тоже заглянула под одеяльце.

– Он всегда такой, когда гадит. Шесть дней от роду, а он только и делает, что ест, спит и гадит. – Она с гордостью смотрит на свое чадо.

– Далеко пойдет, – говорю я.

Я не стал ей рассказывать о том, что ребенок меня ненавидит. У нас с ним свои счеты – и, честно говоря, я такого не ожидал. Допиваю «беллини» и выхожу из комнаты: надо сходить по-маленькому и собраться с мыслями.

Облегчившись, решаю чуток повременить с возвращением. Поднимаюсь к себе, падаю на кровать и смотрю в окно. На карнизе постоянно сидят голуби. Бывает, наведаются на соседскую крышу – и снова ко мне. Чем они занимаются? Есть тут нечего; сидели бы спокойно, силы берегли.

Один голубь вдруг на меня уставился: сидит и смотрит через стекло. Я – на него, тот не отворачивается, а у меня мурашки по коже: такое чувство, что он меня знает. Я не шевелюсь, и птица не шевелится, просто глядим друг на друга, и мне почему-то опять начинает казаться, будто меня кто-то ждет, и на этот раз – он. Птица словно хочет мне что-то сказать, попросить о чем-то.

– Ну, пташка? Что я должен сделать?

Это я вслух говорю. А почему бы и нет? Все равно меня, кроме голубя, никто не услышит.

Вспорхнув, пернатый улетает. Меня аж зло разобрало: сидит уже на соседской крыше – не до меня ему, видите ли. Ну и ладно, черт с тобой.

Тут голубь решил вернуться, но вместо того чтобы спланировать на подоконник, врезается прямо в стекло.

Бум! Я думал, будет громче.

Надо же быть такой глупой тварью!

Не могу отделаться от чувства, что голубь собирался влететь ко мне и высказать некую просьбу. Теперь вот валяется под окном в полной отключке. Может, и подох. Вон он, мне отсюда видно.

Вот уж действительно жизнь тяжела, от нее умирают.

Открываю окно: на улице холодно, потягивает морозцем. Высовываюсь и беру птицу в руки. Надо же, какие мягкие пушистые перышки! Держу его в горсти, а маленькое сердечко отстукивает: «тук-тук, тук-тук». Птаха непроизвольно подергивает лапками, будто жизнь возвращается в мертвое тельце.

– Ах, так ты живой, что ли?

Вдруг птица забила крыльями, вырвалась из рук и порхнула в белые небеса.

В опустевших ладонях стало как-то холодно.

Провожаю знакомца взглядом. Он, будто пьяный, поднимается нервными рывками к соседской крыше, планирует вниз почти до самой земли, едва не коснувшись гравия на дорожке, потом снова вверх, вверх, вверх и вдаль, к железнодорожным путям.

Не погиб пернатый, обошлось. А ведь так и не передал своего послания: просто взял и улетел.

Решил присоединиться к гостям. Джемма пеленает Джо на кухне; мамуля, Шейла и Кэт – на подхвате. Отец болтает с добряком Эмилем, и тот поглядывает на меня с видом еврейской свахи, а потом шаркает к дедусе. Папаня берет курс на меня – ни дать ни взять ракета с инфракрасным наведением. Видно, Эмиль провел обработку и вооружил его шестью словами к сыну. Такая вот подстава. Только ничего не выйдет: все уже сто раз сказано.

– Эмиль считает, что я веду себя собственнически по отношению к сыну.

Ну, что я вам говорил?

– Как так, папуль? Ты не так уж часто к нам наведываешься, а когда и зайдешь, вечно гонишь меня проветриться.

– Вот и я так думал, но Эмиль мне объяснил, что я неосознанно тебя удерживаю.

– Да что он понимает?

– Временами старик очень наблюдателен. Как бы там ни было, а я должен тебя отпустить.

– Ладно, я уезжаю.

Отец удивлен. Я немного разочарован: рассчитывал обставить все более красочно, а теперь выходит, что все лавры достанутся Эмилю.

– Уезжаешь?

– Да.

– Куда?

– Хотел с Маком в Непал смотаться.

Лицо его просияло. Да, именно так и должно поступать молодым людям, когда отец выделяет им тысячу фунтов. Надо же, я оказался нормальным.

– Что ж, отличная мысль, молодец!

На самом деле мысль не такая уж и отличная. К тому же я слукавил, но папуле об этом знать не обязательно. Я действительно решил свалить из дома, только не в Непал и без Мака. Решение созрело каких-то пять минут назад, когда от меня голубь улетел. Просто я подумал, что именно это он и хотел сказать. Да и несладко пришлось «посланцу». Не могу же я взять и забить на его труды!

А послание такое: улетай.

Моя замечательная новость в мгновение ока облетает всю семью: родные так и сияют. Даже в некотором смысле обидно. Наверняка все вокруг считали меня больным или чокнутым, и вдруг выясняется, что я совершенно нормальный человек. Старый добрый Эмиль удовлетворенно качает головой – уже приписал успех себе.

Тут Шейла спрашивает:

– А почему именно в Непал?

– Там все не так, как у нас, – отвечаю.

– Ты ведь не самолетом? Если будешь в Турции, обязательно посмотри Эфес.

– Ладно.

– Черкни мне открытку.

– Непременно.

Никак не пойму, что за повальное увлечение – посылать друг другу открытки? Конечно, раньше, когда путешествия обходились дорого, было здорово получить карточку с изображением какого-нибудь, скажем, Везувия. А теперь все сами ездят куда захотят, и по телевизору чего только не насмотришься, да и в любом случае, пока эта открытка еще дойдет, ты уже сто раз вернешься с кучей цифровых фоток.

Дедуля изрекает:

– «Я звездочет, который видит лик неведомой планеты чудных стран…»

С чего он взял, будто мне интересно слушать его декламации? Я, извините, билета не покупал.

– «А может быть, Кортес в тот вечный миг, когда исканьем славы обуян с безмолвной свитой…»

Тут входит Кэт с такими словами:

– Не едешь ты ни в какой Непал!

– «…он взошел на пик и вдруг увидел…»*

* Джон Китс. Сонет «По случаю чтения Гомера в переводе Чампмена» (пер. Игн. Ивановского).

Слава богу, дедуля замялся – похоже, представление окончено.

– Чушь собачья, – говорит сестрица.

– Тебе почем знать?

– Мак бы мне сказал.

– А я только сегодня решил.

– Все равно он уже уехал.

– Мы встречаемся в Лондоне.

Кэт на меня глядит и не верит ни капельки.

– Н-да? Ну и когда же ты едешь?

– Утром.

Уже вторая неожиданность за сегодняшний день. Причем куда весомее первой. Семейство выпадает в осадок. Они долго ждали, что я вырвусь на свет божий, но вот надежды оправдались, а все ведут себя, словно я при смерти. Они-то представляли себе долгие сборы, обсуждения, составление списков покупок, вычеркивание дней из календаря. Ну уж нет, такое не про меня. Тут утра дождаться целая морока: решил так делай.

Мамуля протестует: надо же сделать прививки, ведь в Индии микробы, меня ждет неминуемая смерть. Допустим, но индусы-то живут, не вымерли еще. Надо сказать, я и сам не стремлюсь отдать Богу душу, хотя по мне, так лучше сгинуть теперь, чем жить, привыкая расставаться с мечтами.