Круг иных

– Как вас зовут?

– Петра, – отвечает она, одарив меня обворожительной улыбкой. Моего имени она не спрашивает.

Глава 6

Сижу в просторной кухне с теплой, выложенной изразцами печкой и ем непонятный суп. Другие тем временем курят сигареты, стряхивая пепел в пустую пивную банку, и приглушенными голосами что-то друг другу доказывают на незнакомом мне языке. Тут их четверо, и все очень молоды. Красавица Петра сняла пальто, под которым оказались настолько соблазнительные формы, что я едва глотаю: глаз невозможно отвести от ее груди, как ни старайся. Она в курсе, но делает вид, что не замечает. И не сказать, чтобы грудь отличалась особой пышностью, просто футболка уж очень тесная, и все хорошо просматривается. Еще за столом сидит долговязый Эгон, какой-то опущенный, словно его гложет неизбывная тоска. Тут явно не обошлось без Петры, он с ней спит – ну, или раньше спал, это точно. Во всяком случае, парень то и дело бросает на брюнетку укоризненные взгляды, которые та упорно игнорирует. Стефан, наш водитель, моложе остальных и самый немногословный. И последняя – Илзе, которая не сводите меня глаз. Похоже, она единственная, кто замечает мое присутствие. Нерадостный факт, должен признать. Дело в том, что девушка на редкость некрасива. Мало того, что самая выдающаяся часть ее тела – это нос, так лицо все испещрено какими-то волдырями, прямо-таки как пузырчатая пленка. Рискую прослыть поверхностным, но, поддавшись первому впечатлению, так легко от него не избавишься. Нет, бывают уродливые люди, в которых столько живости, что дурная внешность как-то сама собой скрашивается. Но это явление редкое, гораздо чаще происходит наоборот: собственная некрасивость настолько подавляет человека, что он попросту сдается и бросает все попытки прижиться среди соплеменников. Такие люди свыкаются с ролью неудачиикоз, принимая наказание за то, в чем нет их вины; они прячутся в дальних углах комнат и выглядывают оттуда, как подранки. Илзе как раз из таких: смотрит на меня, словно бы и не замечая. Я для нес – очередное проявление внешнего мира, который она воспринимает с неприязнью.

Петра в этой компании – главная. Ее голос слышен чаще других. Пока я ем суп, собравшиеся обсуждают меня и мой недавний поступок. Судя по всему, они уже сыты – наверняка плотно подкрепились, пока я в читальне убивал человека, которого видел впервые в жизни. Пистолет по-прежнему со мной, он лежит в кармане пальто, которое висит на кухонной двери. Он здесь не единственный в своем роде. Комната набита оружием: оно на столе, на лавке, прислонено к дверце холодильника. Мои знакомцы обращаются с ружьями, слоено это зонтики. А еще на столе лежит книга, которую я вытащил из огня. Я объяснил присутствующим, при каких обстоятельствах она попала мне в руки, рассказал о Маркере и его трагической смерти. Видимо, та бригада в коротких куртках – одно из подразделений тайной полиции, а щипцы – что-то вроде знака принадлежности к роду войск.

Теперь Петра обращается ко мне:

– А водитель фуры, он не говорил, кому везет книги?

Мотаю головой: нет. Компания снова совещается. Но вот с трапезой покончено, пришло время разведать обстановку.

– Прошу прощения, – говорю я. – Мне хотелось бы кое-что уточнить.

Все уставились на меня.

– Ну и? – спрашивает Петра.

– Кем был тот человек, которого, как вы утверждаете, я убил?

Петра порывается что-то сказать, но одергивает себя на полуслове. Стефан интересуется, что я спросил, и она ему отвечает. Эгои поднимает на меня глаза, и от этого взгляда у меня мороз по коже пробегает, словно я вышел на улицу с тепла в студеный зимний дождь – изморось его несчастья. Как ни странно, это меня к нему располагает. Наверное, когда-то и я был там, за порогом теплого дома. Так или иначе, ответ – по крайней мере отчасти – мне дал именно Эгон. На моем языке он изъясняется не так бойко, как Петра, но все-таки говорит.

– Он был шефом службы безопасности.

Неплохо для начала. Мало-помалу в голове начинает складываться картинка. Я попал в страну, где объявлено чрезвычайное положение. Власти безжалостно сминают все оппозиционные группировки под соусом борьбы с терроризмом. Сейчас я нахожусь под опекой ячейки некой подпольной организации, которую сами члены называют Движением. Из всех оппозиционных групп лишь эта, так они утверждают, способна оказать реальное сопротивление, и мой поступок в читальне – лишнее тому доказательство.

– Разумеется, теперь тебе угрожает смертельная опасность, – добавляет Петра.

Спасибо за ясность. Только этого мне еще не хватало. Заметив мое волнение, Петра опускает руку мне на ладонь и говорит:

– Движение защитит тебя.

Просто здорово, мне угрожает смертельная опасность, а у меня в голове только прелести этой девицы. Видимо, гомо сапиенс как вид ушел в своем развитии не так далеко, как принято считать. С другой стороны, возможно, это лишь частный способ справиться с неразрешимой ситуацией. Я оказался в компании людей, которые считают, что наняли меня совершить заказное убийство. Это еще можно было бы классифицировать как элементарный случай принятия одного лица за другое, если бы не труп в читальной зале и не пистолет в кармане моего пальто, а поскольку одно с другим все равно не вяжется, почему бы просто не поглазеть на сиськи?

Илзе по-прежнему не сводит с меня глаз; теперь эта маска ужаса еще и заговорила. Из мятого, изборожденного лица исходит тихий низкий голос:

– На тебя начнут охоту, поймают и убьют. Они прекрасно информированы и натасканы. Тебя найдут в любом случае.

В ее тоне сквозит скрытое торжество.

– Хватит, Илзе! – Петра одергивает ее, словно мать, которая делает замечание расшалившемуся чаду.

– Ты права, Петра, – тихо уступает дурнушка. – Действительно, хватит.

Брюнетка снова обращается ко мне:

– Движение тебя защитит, – и, толкнув книгу по столу, добавляет: – А эти люди тебя не спасут. ОН тебя не спасет.

Имеется в виду Леон Вицино, автор книги, к которой Петра, похоже, относится без особого почтения. За которую умер Арни Маркер.

– Кто он?

– Старик, никчемность, бывший поэт, изгнанник. Не много ли слов для «никчемности»? Эгон заерзал

на стуле. Устремляет на меня взгляд, и теперь, кроме печали, на его лице обозначилось некое до сих пор скрываемое чувство: между бровей пролегла складка мольбы.

– Я восхищаюсь им, – грустно произносит он. – Когда-то это был великий человек.

– Да, в далеком прошлом! – отрубает Петра. – Лет двадцать, а то и тридцать назад.

– Но почему жгут его книги?

– Власти опасаются любых проявлений, оспаривающих их авторитет. Эгон сказал правду. Вицино знаменит и обладает влиянием. Его книга заставляет людей задумываться над правомерностью решений, которые принимает власть. Его труды запрещены.

– Вицино – сторонник Движения? -Нет!

Резкий быстрый ответ – словно она поспешила закрыть тему, которой мне не позволено касаться. Стефан просит перевести мои слова, и Петра что-то ему говорит. Вмешивается Эгон, и между ними происходит краткая размолвка. Мне кажется, Эгон уговаривал старшую рассказать мне больше, чем она считает нужным, и она неохотно, через силу, выдает дополнительную информацию:

– Движение свято верит: полицейский режим можно свергнуть лишь путем террора. Леон Вицино – старик и лирик. Он призывает отвечать на насилие стихами. Его подход себя не оправдал. Его методы себя дискредитировали. Его дни сочтены.

И снова эта женщина пытается похоронить Вицино под ворохом слов. Часом, не боится ли она его?

Беру в руки книгу и рассматриваю заглавие. Эх, досада: обидно смотреть на печатный шрифт и не понимать ни слова.

– Она называется «Круг иных», – неожиданно мне на помощь приходит Илзе. – У меня есть английский вариант, я принесу.

– Бесполезная писанина! – вскидывается Петра, укоризненно глядя на соратницу. – Нашему другу пора поспать: выходим до рассвета.

Она встает и, затушив бычок, бросает его в пивную банку.