Смерть Билингвы

— Это просто для того, чтобы подстраховаться, — сказало существо, протягивая мне ручку. — Подпишите здесь. И еще здесь, и здесь.

Увидев, что я засомневался, оно добавило:

— Здесь вы подтверждаете, что с вами хорошо обращались во время вашего пребывания в госпитале, а в этом документе заявляете, что не причастны к… тем событиям, в которых бас пытались обвинить различные организации. Кроме того, вы берете на себя обязательство хранить все это в тайне от кого бы то ни было и постараетесь по возможности забыть, что вы когда-либо встречались с представителями правительства.

По его указке я поставил свою подпись в нескольких местах. А потом задал вопрос, который с самого начала не давал мне покоя:

— А что это за события?

Какое-то время все молчали, потом женщина в строгом костюме сказала:

— Значит, вы еще не совсем пришли в себя. Думаю, медицинский персонал вам поможет. Вы еще несколько дней останетесь здесь, пока не встанете на ноги, так что у вас будет возможность задать все интересующие вас вопросы. А теперь нам пора.

И вся компания придурков из министерства вышла из палаты, оставив меня наедине с главврачом, студенткой и Никотинкой. Я посмотрел на них, все трое стояли плечом к плечу в своих белых халатах, ни дать, ни взять утиное семейство перед отлетом в теплые края.

— Займись им, а потом все забудем. И чтобы я больше о нем не слышал, — сказал врач Никотинке и стал подталкивать студентку к выходу. Пока они не ушли, я сказал:

— Это она привела фотографа. Это все из-за нее.

Врач остановился и взглянул на девушку, та побледнела. Он повернулся в мою сторону.

— Сейчас это уже не важно, — сказал он спокойно, а потом вышел, оставив меня наедине с Никотинкой.

— Так что это за «события»? — спросил я.

Она вытащила из кармана пачку сигарет, закурила и уселась на край кровати.

— Значит, вы и правда ничего не помните?

— Нет.

— Дети. Вы не помните про детей?

Я во второй раз ответил «нет», но в голове у меня замаячило смутное воспоминание, размытый сероватый образ какого-то длинного здания, который я все никак не мог ни с чем соотнести.

— Дети, — задумчиво повторила Никотинка, глядя на догорающую сигарету.

И вот, пока я следил взглядом за кольцами дыма, медленно поднимавшимися к потолку, у меня в памяти стали всплывать недостающие фрагменты воспоминаний. Большие мягкие круги напомнили мне искаженное лицо Моктара, а запах гари — огромный костер, который нам вскоре предстояло зажечь.

43

Моктар, мой нежный, мой драгоценный возлюбленный. Твои глаза, как кобальт, а руки, как гидравлический пресс. Если бы ты знал, как я по тебе скучаю.

Я знаю, есть вещи, о которых лучше бы тебе не рассказывать, чтобы не волновать тебя попусту. Ты ведь должен быть в форме, чтобы хорошо делать свою работу. Домашние проблемы тебе сейчас совсем ни к чему, но если я ничего не буду рассказывать, я совсем сойду с ума. Я тут прочла книгу «Говори сердцем» о роли диалога в семейных отношениях, так вот, там написано, что, если все держать в себе, можно заболеть раком. Так что я тебе все расскажу. Здоровье меня подводит, кружится голова, болят уши, часто бывает невралгия, печень выбрасывает в организм больше ядовитых отходов, чем старый химический завод где-нибудь в России. Ты бы только видел, на что я стала похожа. Я сама себя пугаюсь. Врач сказал, что это все из-за стресса, который накопился за последние недели. Наверняка, так оно и есть. Я и сама это чувствую. Конечно, мне бы спалось гораздо спокойнее, если бы Сюзи вела себя получше. Уже шесть дней от нее никаких вестей, разве можно так поступать со своими близкими? Надо будет тебе с ней серьезно поговорить. Я начала курс лечения, думаю, мне это пойдет на пользу, но это довольно дорого. Пришлось снять деньги с нашего общего счета. Было бы хорошо, если бы ты смог положить туда немного денег. Любовь моя, чтобы прийти в себя, я стараюсь почаще вспоминать про то, как у нас все начиналось. Как я болела, а ты приносил мне пироги, как мы впервые занялись любовью в гостинице, где я от тебя пряталась…

Я беспокоюсь за тебя. Дао Мин говорит, что видел стаю уток, летевших с запада на восток, и что это «плохая примета». А еще он сказал, что ему снятся кошмары, в которых вы вместе участвуете в «Битве тысячи кукурузных зерен», и крысы выедают тебе глаза. Не хочу тебя волновать, но мне так нужно было тебе все рассказать. Мы тут с интересом смотрим программу бывшего летчика, все очень гордятся вами и Наксосом. Я часто думаю о крошке Каролине, надеюсь, вы быстро сделаете, сами знаете что, и совсем скоро сможете вернуться домой. Я теперь совсем одна. Если не считать того, что я каждый день ненадолго захожу в «Разбитую лодку», мне совсем не с кем поговорить, а, по-моему, когда человеку не с кем поговорить, от него веет смертью. Еще я слушаю радио и смотрю телевизор. Джима-Джима показывают все чаще, он только что выпустил новый альбом. Мне очень нравятся его песни. Они о любви, которая проходит, о людях, которые встречаются и расстаются. У меня прямо слезы на глаза наворачиваются. Судя по всему, Джим-Джим обогнал Каролину по продажам. Вот и все мои новости…

Постарайся хорошо питаться, не пей, не кури, а главное, возвращайся скорее домой.

Твоя любящая Скапоне.

Моктар как раз дочитывал это письмо, когда в дверях номера возник Дирк. Мы с Моктаром никуда не выходили с самого утра. Я вернулся от Каролины на рассвете. Увидев, как я вошел, Моктар на секунду смерил меня своим странным ледяным взглядом, а потом отвернулся. Я уснул, а по всему телу у меня теплыми ручейками разливалось ощущение блаженства. Утром мы сделали вид, как будто ничего не случилось. Моктар не стал ничего спрашивать, сказал только, что получил письмо от мадам Скапоне, и прочел его вслух. В какой-то момент мне показалось, что все встало на свои места, но после того, что случилось с приходом этого дурака Дирка, я понял, что уже давно не был так далек от истины. Психика Моктара, чьи незаживающие душевные раны за столько лет никто даже не пытался лечить, была куда ближе к полному и окончательному распаду, чем я мог себе представить.

«Приехал автобус со шлюхами, — сказал Дирк. — Там много новеньких. Попадаются красивые и свеженькие. Пошли со мной!»

Из любопытства мы поплелись за ним на парковку.

И ведь какой это мог бы быть прекрасный день! Ледяной воздух был залит ослепительным белым светом, как в новеньком американском холодильнике. Пахло ванилью, чистящими средствами и мазутом. Земля блестела, как зеркало, и настолько ярко, что приходилось прикрывать глаза ладонью. Мы стояли и смотрели, как из автобуса выгружается все его разноцветное содержимое: около тридцати девиц, которые пытались улыбаться, несмотря на арктический холод. По дороге их заставили надеть юбки длиной всего в несколько сантиметров. Вокруг них уже терся десяток парней. Дирк не соврал, когда сказал, среди девчонок есть хорошенькие. Попадались даже очень хорошенькие, такие хорошенькие, что я ненадолго забыл о крошке Каролине, а на лице у Моктара озабоченное выражение сменилось смутной улыбкой. Увы, эта улыбка превратилась в ужасную ошеломленную гримасу, когда среди вновь прибывших он узнал Сюзи, странно похудевшую и донельзя размалеванную. Во взгляде, который она бросила в нашу сторону, было столько ненависти, сколько мне еще никогда не приходилось видеть.

44

На мгновение Моктар застыл, несколько облачков пара вылетело из его широко раскрытого рта. Потом он тихо спросил: «Сюзи?»

Дирк подошел к нам сзади, улыбаясь:

— Ну как, правда, ничего? Видели вот ту здоровую, с порочным ртом? — сказал он, указывая на Сюзи, которая как раз направлялась в нашу сторону.

— Она идет к нам. Не иначе как я ей приглянулся, я ей приглянулся! — приговаривал Дирк.

— Сюзи? — еще раз повторил тихо Моктар.

Сюзи теперь стояла прямо перед нами. Вблизи она напоминала персонажа из скандинавской мифологии, нечто среднее между гномом и троллем, только большого роста, напудренного и с накрашенными губами. — Приветик! — сказал этот придурок Дирк.