Дьяволы Фермана

Руководство «Мира Нанотехнологий» искало агентство, которое могло раскрутить их кампанию. Раскрутить основательно. Не важно, сколько людей понимало, что такое наномашины и как именно им удается отчищать пятна с одежды… Реклама — единственное, что имеет значение. Реклама поведает публике о «Наноклине» и сообщит людям, что порошок обеспечит качественную стирку лучше любых других средств. А то агентство, которое создаст самый удачный проект рекламного ролика, представит «Наноклин» миру…

Пембрук-Холл собирался выиграть состязание. Левин мечтал об этой сделке, желал ее всеми фибрами души. Ради победы он был готов принести в жертву единство и целостность агентства. «Старик» объявил конкурс на лучший ролик среди всех творческих групп Пембрук-Холла, что автоматически означало удары в спину, подсиживания, ссоры и открытую вражду. И одному Богу известно, что может произойти, прежде чем «Мир Нанотехнологий» изберет для себя агентство.

…А когда осядет пыль, Левин получит свой дивный новый рекламный мир. Возможно, ему придется пожертвовать доброй четвертью сотрудников компании, однако «старик» готов на это пойти. Он выбрал будущее — для себя и за нас. «Давайте избавимся от Хотчкисса, и тогда, может быть, Боддеккер выживет…»

Пембрук и Холл давным-давно умерли, а Пэнгборн умер недавно… Не осталось никого, кто сумел бы остановить Левина. Он владел значительно большей частью компании, нежели Харрис, и вообще сомнительно, чтобы она попыталась ему противостоять. И, вполне возможно, Харрис полностью разделяет точку зрения Левина на дальнейшую судьбу компании.

Все это не имело значения. В особенности для меня. Левину я нравился. У меня есть это преимущество — разумеется, до тех пор, пока я не подведу его. Если я сочиню что-нибудь для «Наноклина», моя репутация только улучшится. И я отлично знал, зачем я все это делаю: дом в Принстоне манил меня. -

Проблема состояла в том, что зов оказался недостаточно громким. А может, я всего лишь не мог расслышать его за стонами агонизирующего единства Пембрук-Холла. И вместе с тем меня охватила острая жалость к себе, ибо я понял, что вещи для переезда упаковывать не стоит. По крайней мере в ближайшее время…

Я снял часы и вызвал на экран номер Джен, готовясь стереть его. Потом передумал. Швырнул часы на стол и помассировал запястье.

Может быть, написать ролик в виде очередного бесконечного потока сознания?..

Из этого ничего не вышло. Я выдумал несколько глупых, бессмысленных фраз, занер их в ноутбук и на том застопорился. Тогда я попытался отвлечься и переключился на «Бостон Харбор». Это лишь усугубило творческий кризис.

Я сделал попытку пересмотреть рекламу «Психотропов на Каждый День». Не помогло. Я пребывал в ступоре и отлично это сознавал. Единственный выход — отложить работу и дожидаться вдохновения. Это означало, что мне придется искать занятие на остаток дня или же бездельничать. Может, завтра будет лучше?

Поэтому я убил кучу времени, охлаждая воду, залез в душ, покопался в архивах и в поисковой базе компьютера, а потом немного пошатался по зданию, прячась от Бэйнбридж. Так прошёл день. К тому времени, как я решился еще раз взглянуть на «Психотропы», Хотчкисс сунул голову в мой кабинет и щелкнул выключателем.

— Эй, Боддеккер, что это ты сидишь во мраке? Прячешься от нас, что ли?

— А? — Я поднял глаза.

— Если ты не заметил: все агентство страдает от творческого запора, и есть лишь одно лекарство, друг мой. Мы собираемся воспользоваться им для повышения жизненного тонуса. Полагаю, ты с нами?

Я поднял бровь.

— Огилви? Хотчкисс кивнул.

— Хонникер из Расчетного отдела тоже туда собирается. Я пожал плечами. Она постоянно там бывает. И в связи

с этим к Огилви заявится половина мужского населения Пембрук-Холла. Неплохая идея в том случае, если можешь выдержать конкуренцию. Я не мог.

— Какая разница? — сказал я. — Впрочем, готов к вам присоединиться.

— Я на тебя рассчитываю.

— Постой. Бэйнбридж идет? Хотчкисс покачал головой.

— Она рано ушла. У нее сегодня занятия или что-то такое. Обидно, да?

— Да. Непременно там буду. Он ухмыльнулся.

— Волокита.

— Жертва переориентации.

— Куриные мозги.

— Морда кирпича просит.

— Тьфу на тебя.

— Подумаешь!..

— Это еще что такое? — поинтересовался Апчерч, возникнув в дверном проеме и хлопнув Хотчкисса по плечу. — Ссора любовников?

— Нет. Думаю, драчка за руку прекрасной Хонникер из Расчетного отдела, — послышался из коридора голос Черчилля.

— Еще чего! — сказал Апчерч. — У них нет ни шанса.

— А у кого есть? — сказал я.

— Ах-ах, — отозвался Черчилль. — Видишь ли, мой друг как раз работает над слиянием компьютерной и человеческой составляющей — так мы это называем.

— А Хонникер, — подхватил Апчерч, — прекрасный образчик человеческой составляющей…

— К делу, — сказал Хотчкисс. — Мы собираемся к Огилви за творческой клизмой. Вас это интересует?

— А то! — немедленно отозвался Апчерч. — Там же будет Хонникер из Расчетного.

— Как насчет твоего злобного напарника? — Хотчкисс кивнул на Черчилля.

— Я тоже иду, — сообщил Черчилль. — Но сперва приму парочку стимуляторов.

— Правильно. Я тоже. — Апчерч кивнул нам. — Встретимся на месте.

И Черчи испарились.

— Не переживай, — сказал Хотчкисс. — С Хонникер им ничего не светит.

— А кто переживает? — сказал я. — Только не я.

— У тебя больше шансов, чем у Черчи. Она терпеть не может компьютерщиков.

— Черчилль — не компьютерщик.

— Наркоманов она тоже не любит.

— Благодарю, — сказал я, одарив Хотчкисса нелюбезным взглядом. — Звучит ободряюще.

Он рассмеялся.

Заведение Огилви располагалось неподалеку от Пембрук-Холла — в том же квартале, где находится спуск в метро. Много лет назад сотрудники Пембрук-Холла приспособили этот бар для себя. Это было уютное местечко, изукрашенное деревом и бронзой и набитое всякого рода аттракционами, предоставляющими возможность выпустить пар. Дартс и боулинг, видео и головидеоигры; даже бильярд и карты. Каждый вечер здесь отиралось множество людей из агентства. У Огилви обсуждали новые проекты и свежие сплетни, играли и пили, ссорились и мирились. Немногие посетители, не принадлежавшие Пембрук-Холлу, оказывались в состоянии находиться здесь после окончания рабочего дня. Они смывались и шли в современные рестораны, кафе или специализированные бары для компьютерщиков, где терминалы встроены прямо в столешницы.

Нынче вечером бар Огилви заполнился сотрудниками Пембрук-Холла. Все они выглядели неважно; куда бы мы ни посмотрели — везде натыкались на задумчивые, ищущие и растерянные взгляды. Судя по шуму, царящему в зале, наши коллеги ударились во все тяжкие. Музыкальный автомат громко трубил «Песню Атеистов»; все игровые места были заняты.

— Что ж, — заметил Хотчкисс с улыбкой. — Я вижу, проблемы не только у нас.

— Нет ничего хуже, чем пить в одиночестве, — сказал я. — Разве что пить с тем, кого терпеть не можешь.

Хотчкисс изобразил вульгарный жест.

— А кто заставляет тебя это делать? Смотри.

Я проследил за его взглядом. В одном из углов бара посетители сдвинули вместе несколько столов, и в центре компании находилась Хонникер из Расчетного отдела — на губах блуждающая улыбка, в руке полный стакан.

— Своего рода стимулятор творческого мышления. — Хотчкисс подтолкнул меня локтем в бок.

— Чего ты пихаешься? — спросил я. — Насколько я помню, однажды ты изъявлял желание…

— У меня горе! — завопил Хотчкисс. — Или ты забыл?

— Тогда тебе тем более необходимо утешение.

— Забудь об этом, приятель. Сегодня твоя ночь. Я видел, как она разговаривала с тобой после собрания.

Я покачал головой.

— Не думаю. У меня был тяжелый день.

— Ты что, мне не веришь? Держу пари: к концу вечера она окажется в твоих объятиях.

— Будь реалистом, Хотчкисс.

— Ладно. — Он выглядел несколько разочарованным. — Может, мне удастся тебя напоить до состояния, в котором ты попытаешься к ней подкатиться?