Звук моего голоса

Сандра шептала:

— Нет, нет…

Звук ее голоса становился все дальше и дальше, ты расстегнул лифчик и начал лизать твердеющие соски. Она попыталась оттолкнуть тебя, а ты крепко схватил ее руку и прижал к своему члену. Бум-бум. Музыка стала достаточно громкой, чтобы подавить звук ее страха. «Смотри, — говорят вместе Хелен и Энди, толкая тебя по сужающейся дороге. — Видишь — твой отец умер». Они заставляют тебя стоять перед согбенным и изломанным телом в кресле. А ты собирал в одно мгновение все эти годы его ненависти и жестокости; и ты страстно желал послать их так глубоко в Сандру, что…

— Нет, нет! — молила она.

Но что теперь значит ее голос? Могло ли вообще что-нибудь заглушить страдание, изведанное тобой?

На ней не было колготок, поэтому ты стянул с нее трусики и начал поглаживать ее, нежно называя по имени. Ты чувствовал уверенность, что ей захочется, коль скоро ты начал ласкать ее, — она же лежала неподвижно, перестав плакать. В комнате было очень тихо.

Через некоторое время ты почувствовал, что Сандра стала влажной. Если бы только тебе удалось пробраться в нее пальцами… Ты снова произнес ее имя, но она так и не повернула голову; тело девушки одеревенело. Осторожно ты попробовал проскользнуть пальцем внутрь нее.

— Больно, — сказала она.

Еще несколько минут прошли в безмолвии.

И вдруг ты с ужасом осознал, что эрекция начинает спадать. Ты сжал зубы и попытался напрячь мышцы, продолжая тем временем гладить ее. Эрекция вернулась, но лишь настолько, насколько ты мог концентрироваться на ней — мгновение невнимания, и она еще чуть-чуть спала.

Теперь ты уже забыл о смерти отца. Из всей истории твоей боли осталась только эта быстро увядающая эрекция, это унижение. Ты убрал руку.

Сандра не двигалась.

— Извини, — сказал ты и освободил ее от обязанности держаться за твой член. А она все не двигалась, даже не убрала руку.

Несколько мгновений вы оба оставались безмолвными. Было слышно тиканье маленького будильника у кровати. Юбка Сандры — выше талии; лифчик и блузка расстегнуты, но она лежала спокойно.

— Может, я лучше пойду? — сказал ты, вставая с кровати. Девушка не откликнулась. — Слушай, — начал ты снова, — мне очень неловко. Это было не то чтобы… — Ты не смог продолжать.

Она села и застегнула блузку, потом проводила тебя взглядом, пока ты снимал пальто со спинки стула и начинал его надевать.

— Давай не будем расставаться вот так, — сказал ты, направляясь к двери. — Так не должно быть…

— Почему нельзя расставаться именно так? — требовательно спросила девушка с неожиданной злостью в голосе. Она встала, пересекла комнату и открыла дверь.

— Сандра…

— Ну?

— Ну, я… — Ты не знал, что сказать.

— Ну? — настаивала она.

Где-то в глубине здания содрогнулся лифт. Она ждала, пока ты заговоришь. За ее спиной ты видел смятую постель, а на маленьком столике — ром и два пустых стакана. Что ты хотел сказать? Что ты мог сказать?

— Я…

— Да? — В ее голосе больше не было злости. Она смотрела на тебя, придерживая открытой дверь.

— Я… — повторил ты, но снова не смог продолжить. Ты закусил губу. Если бы она в эту минуту положила тебе руку на плечо, как делали до этого Энди и Хелен, ты, наверное, расплакался бы. Сам по себе, однако, ты не мог сделать ничего.

Вместо слов ты показал пальцем ей за спину, в комнату. Говорить было очень трудно.

— Так не должно… — в итоге удалось тебе произнести, и ты опять замолчал. Одной рукой ты показывал, вторая конвульсивно сжималась. — Так не должно быть.

Невероятно, требовалось столько усилий, чтобы произнести всего несколько слов.

— Так не должно быть… только не сейчас, — продолжал запинаться ты.

Ты посмотрел ей в лицо. Совершенно незнакомая девушка — светлая челка, тени на веках, желтая блузка.

— Это, — продолжал ты, показывая на смятую постель, на ром.

Ты был готов шагнуть назад, в комнату, но удержался.

— Сандра, мне нужно… Мне нужно…

— Что?

Ты взял ее за руку, уже не глядя на нее. После недолгой паузы ты услышал, как она повторила вопрос: «Что?»

Несколько мгновений вы оба так и стояли, не говоря ни слова, потом снова лязгнул лифт. Вы прислушивались к нему, пока он не остановился. — Я лучше пойду, — сказал ты.

Сандра кивнула.

— До свидания, — сказал ты и помедлил, не зная, поцеловать ли ее или, может быть, пожать руку.

— До свидания, — сказала она.

Ты повернулся и, когда достиг конца коридора, посмотрел назад, чтобы убедиться, там ли она еще. Но миг, когда ты видел ее в последний раз, находился в прошлом.

Уже почти рассветало, когда по пустынным улицам ты дошел до своей квартиры. Ты взобрался по лестнице, открыл дверь. Ты думал, что будет страшно, что ты почувствуешь присутствие отца, и, прежде чем лечь спать, ты обошел все комнаты по очереди. Утром, после недолгого, но глубокого сна, ты на поезде отправился домой.

С тех пор, однако, ты начал чувствовать в себе демонов, танцующих под музыку. Бум-бум. Они ведут тебя по сужающейся тропинке. Смерть, говорят они тебе, это просто неспособность достаточно далеко видеть в темноте. Уже больше десяти лет прошло с тех пор, как умер твой отец, однако недавно демоны ускорили темп. Ты попытался не отставать от них, зная, что Время — прямая линия только для того, кому нужно доказать, что он трезв. Каждое мгновение жизни стало звуком голоса Сандры, тон которого колебался между злостью и состраданием; это был все ускоряющийся ритм музыки. Бум-бум. А у тебя появился страх бессмертия. В паузах между стаканами.

Глава 3

Тебе тридцать четыре, а ты на две трети разрушен. Когда друзья и коллеги по бизнесу встречают тебя, они здороваются за руку и говорят: «Привет, Моррис». Ты отвечаешь: «Привет», — обычно улыбаясь. Дома жена и дети — твои «наказания», как ты их зовешь — любят тебя и нуждаются в тебе. Ты все это знаешь, как и знаешь, что этого недостаточно.

Каждый день, почти каждую секунду ты вынужден снова и снова вести борьбу — борьбу за то, чтобы быть самим собой. Подобно зубрящему роль актеру ты стараешься изо всех сил — в надежде, что, если на самом деле хорошо поработаешь, сможешь в итоге достаточно убедительно сыграть роль Морриса Магеллана. Со временем ты намерен убедить в этом даже самого себя.

За годы ты стал очень искусен в понимании того, чего от тебя ожидают, вне зависимости от твоих собственных потребностей. Ты так и не получил должного признания; впрочем, ты никогда и не старался этого добиться. Ты никогда не любил, не ненавидел и не злился. Тебе было известно только беспокойство перед спектаклем: как бы не допустить ошибки — не забыть текст и не пропустить реплику.

У твоей жизни две истории. Одна принадлежит другим людям — у этой истории множество вариаций. Вторая только твоя. Обе они истинны: их противоречия должны содержаться и разрешаться внутри тебя самого — в каждый момент твоей жизни. В результате ты несешь бремя по крайней мере двух жизней, и потому у тебя не только иссякает энергия для их поддержания, но ты начинаешь осознавать, что потерял из виду сам смысл этого изнуряющего упражнения.

В стандартном сценарии должна быть ведущая женская роль. Сегодня ее играет Мэри, хотя были и другие — от тех, кто пытался получить эту роль с помощью лести, кокетства, угодливости, до дублерш, допущенных на сцену в последнюю минуту и забытых на следующее же утро. Тебе нужно было иметь кого-то рядом, кто мог бы отвечать на твои реплики, на твои жесты — кто играл бы роль достаточно хорошо, чтобы спектакль продолжался.

Когда ты открыл актрису на первую роль, с которой сценарий, казалось, приобрел какой-то смысл, ты назвал это любовью. И когда ты сказал, что любишь ее, ты посмотрел в ее глаза с такой надеждой — надеждой, что она не запнется на своей реплике и не приведет тебя в замешательство молчанием. Ибо ничто не сможет стереть из памяти молчание или даже легкое колебание, которое однажды стало ответом на слова «Я люблю тебя». Чувствуя, что наступает неловкость, более слабый актер, ни на что не обращая внимания, продолжал бы проговаривать роль, какими бы нелепыми ни становились его слова. — Ты же, актер по призванию, обязан подняться выше измышлений: твоя декларация любви должна была звучать убедительно от начала до самого конца. Какие безукоризненные спектакли ты научился давать за прошедшие годы!