На Лесном озере

Ей захотелось вернуть это чувство. Захотелось вновь верить, захотелось просто надеяться и надеяться без конца.

Кэти закрыла ненадолго глаза. Когда открыла опять, увидела впереди, на расстоянии четверти мили, группу четко очерченных островов; озеро разделялось на шесть узких проливов, уходивших сквозь лесные дебри в разные стороны наподобие спиц колеса.

Она проверила направление по солнцу и выбрала пролив, который как будто шел на юг.

Туда, где сиянье, влечет расстоянье.

Тут она позволила себе слегка улыбнуться. Вспомнила, как в тот вечер в Вегасе Тони со всевозможными пьяными подробностями и отступлениями стал ей объяснять, что удачу можно приманить. Нужно только открыться, как окно, и гадать, когда влетит счастье. Потом они поговорили о том, что бывает, когда окно заклинит. Почему бы ей не попытаться освободить окно, сказал Топи, Она пожала плечами и ответила, что попыталась раз, но ничего хорошего не вышло. Хуже некуда, сказала она. Она не назвала имени Хармона и не стала распространяться о том, что произошло в Лун-Пойнте, но объяснила, что в результате заклинило еще сильнее. Неутешительный итог, сказала она. Полный проигрыш. Никакого сияния. Пока Тони слушал, его глаза блуждали где-то далеко, а когда она кончила, он кивнул и сказал: «Смысл, в общем, ясен», а она сказала: «Смысла-то никакого и нет». Она спросила, хочет ли он знать об этом больше. Он ответил – нет, спасибо. Может, знал и без нее. Очень даже вероятно. Но про муки раскаяния он наверняка не знал, так что она ему про них рассказала. Как она потом много месяцев не спала по ночам. В общем, жутко неудачная была попытка освобождения, сказала она, и потом хотелось только одного – сохранить все в тайне; но очень скоро умолчание стало для нее хуже, чем сама эта жуткая провинность.

– Значит, он узнал? – спросил Тони.

– Кое-что. Не все.

– И как он?

– Слезы, ужас. Сказал, я была для него святыней. Мое тело, мой язык, всё. Наше «мы». Сказал, если это случится опять, он уйдет и не вернется.

– А случится? Опять?

– Это вопрос. – Она вспомнила, как покачала головой, потом встала. – Я вам тут вконец голову заморочила. Глупо получилось.

– Ничего подобного.

– Нет, глупо, глупо. Пошли, еще счастья попытаем.

Поиграли еще час, большей частью проигрывая, потом поднялись на лифте на восьмой этаж. У двери ее номера Тони сказал: «Я бы вас поцеловал, не будь я таким свиным окороком», она рассмеялась, сказала: «Не такая уж плохая вещь» – и поцеловала его в щеку, а Тони тогда сказал «Я теперь буду жить вечно». Она пожелала ему спокойной ночи.

– Пока, – ответил он.

Открыв дверь, она помедлила, глядя, как он уходит по коридору.

В темном номере Джон лежал в постели, обняв подушку. Дыхание неровное, не такое, как у спящего. Притворяется, что спит, – вполне в его духе. Она вспомнила, как разделась, откинула одеяло и легла рядом, не дотрагиваясь до него. Устала пытаться. Вот где они у нее, все эти попытки. Не сейчас, во всяком случае. Пусть сам себя трогает. Перекатилась ближе к краю и долго так лежала – в голове все шумело казино, перед глазами копились яркие фишки. Она выиграла около семисот долларов. Недельная зарплата. Хотя главное было не деньги. Пивное было – манящий свет всего, что в этом мире возможно, всего, что она для себя хотела, и не могла назвать, и звала счастьем, потому что не находила других слов. Может быть, она слишком полагалась на Джона – что он ей поможет в поисках названий. Может быть. С ним все ощущалось совершенно по-другому. Ощущалось так, словно взбираешься на гору, что громоздится выше облаков и никогда не кончается. Ощущалось как работа. Веселье, игра – все ушло, а ведь было когда-то. Она вспомнила, как они в студенческие времена играли в «подначки» в уголке уютного бара, как шли на риск, испытывали друг друга и выдерживали испытания. Тогда сияние было с ними. Проиграть они не могли.

Она вспомнила, как выскользнула из постели. Джон бормотал во сне, бормотал злые слова.

Она так до него и не дотронулась.

Не поможет. И ничто не поможет.

В темноте она надела свежее шелковое платье, причесалась. Отыскала кошелек, вышла в коридор, заперла за собой дверь и спустилась на лифте в казино. В три часа ночи жизнь там кипела вовсю. Она нашла стол, который как будто обещал успех, и втиснулась между двумя игроками-азиатами. Уже чувствовала себя лучше. Свет внушал надежду. Она заказала кофеи апельсиновый сок, накупила зеленых фишек на семьсот долларов, улыбнулась сдающему, попросила спроворить ей ровнехонько двадцать одно и получила, что хотела, со второй сдачи.

Верона, подумала она. Уж как-нибудь она выиграет себе будущее.

Туда, где сиянье.

Она неуклонно вела лодку по краю воображаемой линейки – окончательно заплутавшая, почти уже без бензина, почти без надежд на спасение – и вглядывалась в невообразимые серые просторы небес, лесов и вод. Сдавай же карты, думала она. Шанс всегда есть. Кто не играет, тот не выигрывает.

23

Где искали

Двадцать второго сентября в шесть тридцать утра Клод Расмуссен подвел свою восемнадцатифутовую моторную лодку «крис-крафт» к причалу около желтого коттеджа на Лесном озере. Джон Уэйд помог старику пришвартоваться, подал руку Пат, когда та шагнула в лодку, а сам бегом назад к дому взять сумку-термос, которую Рут наполнила сандвичами и прохладительными напитками. Он чувствовал, как в нем поднимается бодрость. Не то чтобы прямо уж оптимизм, но какое-то все же здоровье, какая-то ясность, чего не было уже очень долго.

Когда он вернулся к лодке, Клод сидел в ней, склонившись над потрепанным атласом.

– От чего бы я не отказался, – говорил он, – это от какой-нибудь завалящей волшебной лозы. Без интуиции, черт бы ее драл, чистая лотерея выходит.

Уэйд поставил сумку с провизией и сел рядом с Пат. Она не повернула к нему головы. Быстро окинула озеро взглядом, потом показала на цепочку островов в миле или двух от берега.

– Туда, – сказала она. – Близкие места сначала.

Клод кивнул. Слегка оттолкнулся от причала, ставя большую лодку поперек волны.

– Держитесь теперь, – сказал он. – Эта мамаша чешет будь здоров.

Минут десять шли полным ходом прямо на восток, к островам. Утро было сырое и туманное, как в начале зимы, и в хмуром свете Уэйд видел, как ветер уносит назад пар от его дыхания, растворяя маленькие серебристые струйки в безбрежном тусклом серебре. Небо было низкое, непроницаемое. Приблизившись к первому острову, Клод сбросил скорость и двинулся на север вдоль берега. Безлюдье поражало – лес, камни и ничего больше Они обогнули остров и пошли на восток, оставив в стороне несколько совсем уж крохотных островков. Нигде ни малейшего следа пребывания людей в последнее время, да и когда-либо вообще, и через час Уэйда стало одолевать забытье. Говорить и не хотелось, и не о чем было. Откинулся назад, тянул себе под нос какой-то мотив и скользил глазами по водам – не покажется ли что. Обломок лодки, весло, теннисная туфля; а плавают теннисные туфли или тонут? Сердечко осталось или смыто? ДЖОН+КЭТ? А что с человеческим телом? Какой у него удельный вес? Сколько времени газы держат его на поверхности?

Очень трудно было не отвлекаться. Он делил озеро на квадраты и тщательно обследовал каждый квадрат. Все время тихонько тянул мелодию старого военного марша. Вдруг он понял, что слова крутятся у него в голове все утро. Я знаю девушку одну… Мотив никак не отвязывался, нырял и извивался: Я знаю девушку одну – Джилл, Джилл!.. И он вспомнил, как они шлепали по тропе в муссонный ливень, мокрые и грязные с головы до ног, как война жижей переливалась в легких, как вся рота гоготала, и пела, и маршировала сквозь нескончаемый дождь. И другие песни вспомнил; и других призраков; вспышками выхватывалось то одно, то другое – как Кэти гонялась за ним по квартире с водяным пистолетом – старик с мотыгой – рядовой Уэзерби, начинающий улыбаться, – влажная и липкая кожа Кэти, когда они любили друг друга в июльскую жару, чмоканье их животов, шум машин за окном и то, как ее глаза размягчались, теряли фокус и закатывались выше, выше, – и другие еще счастливые минуты – как он был Фрэнком Синатрой – как, все с себя скинув, скакал по комнате, пел Меня немало жизнь потрепала, совершенно голый, разгульный, виляя задом, как Кэти визжала, хохотала, кричала ему, чтобы он убрал с глаз долой свою сосиску, потом повалилась спиной на кровать, схватила себя за лодыжки, как маленькая девочка, и принялась кататься и раскачиваться, и все смеялась, все визжала и никак не могла остановиться.