Кровь боярина Кучки

- Кто тебе такую несусветицу передал? - продолжал Родислав не верить.

- Собственными ушами слышал, - прижал К ш ладони к узкой груди. - А самое страшное: они видели, что я слышал! - Поскольку Род ничего не отвечал, раздумывал, Кза чуть помедлил и снова заговорил: - Сумасшедший Андрей велел погрести своего коня, как воина. Вырыли могилу, вставили сруб, оказали почести. Даже памятник водрузили - ба-а-аль-шой камень приволокли!

Разговор вёлся по-кыпчакски. Род спросил:

- Ты оружничий вашего воеводы?

- Верно, - подтвердил Кза. - Прежде служил ханичу Севенчу, сыну нашего теперешнего хана Боняка. Севенч - не Итларь. Драчун и бахвал. Все грозится киевские Золотые ворота мечом посечь. Удалось от него уйти. Хотя и Арсланапа не пряник. Тебе, друг, надо бежать. И я поспешу. Боюсь, хватятся.

- Уже хватились, - заметил Род.

Кза в ужасе обернулся. Оба увидели на белом снегу черные бугорки, окружавшие могилу полукольцом. Как будто бы волчья стая обкладывала двух беспомощных людей. Разве что глаза не светились, зато мех половецких треухов - точь-в-точь волчьи морды.

- Выследили! - жалобно прошептал Кза и со слабой надеждой быстро спросил: - Где твой конь, Рода?

- Рядом. По ту сторону братской могилы заножен[395], - ответил Род, запоздало казнясь, что обезоружил себя, воткнув меч в мёрзлую землю, чтоб заножить за него Катаношу.

Он хотел угадать, каким образом нападут эти степные волки. Больше всего боялся тенёт, укрюков и прочих незаговорённых напастей. Обрадовался, заметив, что один из крадущихся истиха натянул лук. Поспешил заслонить собой Кзу. Но… поздно!

Стрела пронзила насквозь хилое тело юноши, и гот рухнул на грудь Рода.

- Ай-ё! - завопила стая, устремляясь к могиле.

Ножи сверкали в зубах. Все волки были на лыжах, потому-то Кза и не слышал, как его выследили.

- Ух-ух-ух-у-ух! - закричал лесовик филином и в тоже мгновение оказался по ту сторону братской могилы.

Выдернуть меч, отпустить Катаношу, вскочить в седло - было делом мгновения. Пока преследователи добрались до своих коней, сняли лыжи, устремились и погоню, Катаноша уже растаяла в белой мгле. Какое-то время Род слышал за спиной гиканье. Оно то возникало, то обрывалось. Наконец оборвалось окончательно.

Всадник стремился к Киеву, где в тот час не было ни Гюргия, ни Андрея, ни их друзей-половцев, совершающих злодеяния порой неведомо по чьей воле.

6

Первуху Шестопёра сразил рассказ о гибели Нечая Вашковца. Оба были сироты на белом свете, привык ли держаться друг друга, как две половинки одной фасолины, и вдруг - одиночество! Родислав не мог заменить Шестопёру погибшего, все-таки он оставался всего лишь другом Первухина друга, и пытался, как умел, облегчить страдания своего совсельника. Возлагал руки на его чело, после чего приятель становился повеселее. Предсказал ему долгую жизнь, во что Первуха не верил, однако приободрился. А когда посулил бобылю преданную бабью любовь до гроба, тот тяжело вздохнул: «Есть у меня красава, да не по красаве слава». На вопрос, взаправду ли она красива, махнул рукой: «Так красива, что в окно глянет, конь прянет, на двор выйдет, три дня собаки лают». Род предположил, что дурнушка-вислёна необычным умом завоевала Первуху, но и тут попал пальцем и небо. «Бабий ум - бабье коромысло, - равнодушно проворчал Шестопёр. - И криво, и зарубисто, и на оба конца». Однако по возвращении Рода из-под Луцка Первуха не предлагал ему киевские забавы и глумы, не заводил речи о девьем доме, о девулях и про чих непотребностях. Ведалец опрометчиво приписал это благотворному влиянию неказистой любвеобильницы вдовушки, да скоро установил: приятеля больше тянет не к вдовушкиным перинам, а к замызганному винопродалищу. Слишком затянулись Шестопёровы поминки по Нечаю, приводя в уныние Рода.

У него самого киевские дела шли из рук вон плохо. Ездил на Пасынчу беседу к Асупу. Тот прибирал разорённый дом Кондувдея, ожидая победы Изяслава под Луцком и возвращения в Киев своих господ. Родислава же он ничем не обрадовал. Никакая женщина не спрашивала о нём. Асуп разводил руками.

Удивляло это бывшего затворника. Пусть Улита не в Вышгороде, а подальше от Киева, в Остерском Городце. Ведь знает, что он её ждёт в столице, а вести не подаёт. Правда, вскоре по прибытии из-под Луцка Шестопёр сообщил, что какой-то красик[396] заходил в отсутствие Рода, досачивался: не живёт ли здесь суздалец именем Родислав. Своего же имени не назвал. Род вновь бросился к Асупу: не искал ли его этакий молодой щап? Торчин радостно закивал. А на упрёк, почему сразу не сказал, цокнул языком: «Ты ждал жену, не мужа. Про мужа я не взял в толк». Тьфу с этим торчином!

Ещё время минуло, а о красике - ни слуху, ни духу.

Исподволь зима уходила. Наступила Святая неделя. Трезвонили колокола. Брусчатые дубовые мостовые и дощатые пешие ходовые обочины цвели шелухой крашеных яиц. Небо стало, как никогда, лазоревым. А лица не цвели по-пасхальному, хмурились на воспрянувшее солнце. Не токмо кыян, но и пришлецов, всегда обильных в столице, что-то явно заботило. Прежде шли слухи: дескать, одолевает Изяслав и вот-вот войдёт победителем в Золотые ворота. Ветхие слухи сменились новыми: никто не одолевает. Враги сели на ковёр, и, вероятнее всего, Гюргий после переговоров вернётся на Ярославов двор. Род терялся: радоваться или печалиться? К тому же его одолели собственные заботы. Ещё с пасхальной заутрени Первуха привёл в истобку замухорченную[397] девчонку. Просила милостыню на паперти у святой Софии. Совсем не здешнего вида белянка: серые глаза во весь лик, на тщедушном теле издирки, голосок глуше бубенца на скоморошьем колпаке. Жалостливый Первуха сунул ей кунью мордку, взялся расспрашивать - кто, откуда. Выяснилось, что доставлена сюда сердобольными беглецами из Господина Великого Новгорода. Там сейчас большое бедствие - мор! Не успевают хоронить людей, скот. От смрада бесчисленных трупов нельзя ходить ни по городу, ни окрест. И никто не ведает причины сей язвы, что свирепствует только лишь в Новгороде. Вот и Мякуша в одночасье осталась круглой сиротой. «Ты сирота, да я сирота, поселимся две сироты бок о бок», - предложил гостеприимный Шестопёр. Вместе с новгородкой Мякушей поселились в истобке все её свойства - чистота, доброта да забота. Когда же оголодавшая вошла в тело, невзрачная - в облик, поселилась и красота. Первуха признался Роду: «Знаю теперь, истинный ты провидец. Сбылся твой вещий посул о бабьей любви до гроба». - «Ты это о ком? О Мякуше? - не поверил Род. - Да она ж девчонка!» Первуха опустил повинную голову и растерянно пробубнил: «Девкой меньше, так бабой больше». Род ушёл жить на Заяцкое становище, занял грошовую повалушу в подклете.

За тесовой стеной по ночам костари не давали спать. Днём же от храпа ночных виноядцев повалуша тряслась, мешая собраться с мыслями.

Как-то повечер заглянул Первуха.

- Родислав, тебя сызнова красик ищет.

- Какой ещё красик?

- Ну тот, что давеча…

При первом разговоре о неназвавшемся ищике[398] Род думал о Полиене, оружничем покойного князя Ивана Гюргича. А с какой стати искать его Полиену? Тот давно служит Глебу Гюргичу, с Родом свяжет его разве что случайная встреча.

- Должно быть, красик твой - рыло ковшом, нос бутылью? - подозрительно спросил Род, зная, как принято плешивого называть кудрявым.

- Повечер посети корчму «Трёшкина криница» - увидишь, какой красик, - заторопился Шестопёр к юной жёнке Мякуше.

Повечер Род обосновался вблизи Жидовских ворот в корчме какого-то Трёшки, вёрткого, как веретено, если посиделец за уставленной кувшинами заседкой и был сам Трёшка. В тёмном углу у почти непрозрачного оконца, затянутого грязным пузырём, можно было без помех наблюдать Трёшкиных завсегдатаев. Народ в основном торговый, иноплеменный.

[395] ЗАНОЖИТЬ - привязать лошадь за ногу.

[396] КРАСИК - любитель покрасоваться, фат.

[397] ЗАМУХОРИТЬСЯ - замараться, запылиться.

[398] ИЩИК - ищущий кого-либо, что-либо.