Страница 55 из 144
- Какой… Богданко… Омельянов? - опешил Святослав Ольгович.
- Из младшей твоей дружины воин, - взахлёб говорил Внезд. - Омельяна Веденяповича сын.
Князь, нырнув под свод, приотворил дверь.
- Боярин Пук! - и тихо повелел: - Богданку Омельянова из младшей дружины взять за приставы! - Обернувшись к воеводе, князь примолвил: - Вон! С глаз моих долой! - Оставшись наедине с Родом, он обнял его: - Ну помозибо! Воеводу спас. Дрянного, млявого, а все же спас. - И, приблизив губы к уху, доверчиво поведал: - Воеводами я не богат…
Род, превозмогая главоболие и слабость, про себя отметил, что не в воеводстве дело, а в любви Ольговича к этому обритому мордовороту. Чуть погасла вспышка гнева, и доволен князь, что «Внездушка» остался вне опасности.
реке Рахне, то есть жизнь боярская? Или недоволен, что Коснятко не спасён? Или просто позабыл за сварой вокруг Внезда? Тут же мысли приняли не менее печальный оборот: от пытки воеводу спас, зато обрёк на муки какого-то Богданку Омельянова… А голова болела, ноги не несли, в руках кололи иглы… Надобно скорее отыскать в почти что не знакомых переходах боковушу-умывальню. Вот задец, а рядом… Тут возник какой-то странный шум в хоромах, будто радостный сполох. С чего бы?
Вымыв руки и прочтя молитву, Род вернул почти всю силу, что ушла на воеводу, и довольно бодро зашагал к выходу. А мимо уже взад-вперёд сновали княжьи отроки и пасынки[281]. По широкой лестнице, стеснённый местной челядью, спускался важный человек в шеломе с ярким чупруном. Вокруг него из многих уст летело одно слово громким шёпотом: «Герольд, герольд!»
Род, выйдя из дворца, услышал, как пронырливые бирючи скликают горожан:
- К Курским воротам!.. К Курским воротам!..
Вдруг неуверенно и несогласно ударил перезвон с ближайших колоколен.
Род обратил внимание на двух вельмож, красивых, молодых, изрядно приодетых и очень разных. Один как смоляной бычок - весь в чёрном и сам чёрный, лишь змеец по дорогим одеждам золотой. Другой, потоньше, помоложе, светел аки ангел, из-под острой княжьей шапочки с опушкой - светлые кудри, не борода с усами, а нежный светлый пух вокруг чувствительного рта. Оба только что сошли с крыльца. Род, поздравствовав их, спросил:
- В честь чего колокольный звон?
- Суздальский князь к нам жалует, - осклабился чернявый, - А когда сюда пожаловали мы, - вздохнув, продолжил он, - в колокола не били, не выходили с хлебом-солью.
Тут сам Святослав Ольгович с приближенными вышел на высокое крыльцо. Рядом боярин Пук нёс на огромном блюде каравай с солонкой.
- Где же Гюргий? - спросил Род, глядя в глубину усеянной народом улицы. От Курских ворот двигались всадники. Возглавлял их витязь, вовсе не похожий на суздальского Гюргия, скорее на владимирского Андрея, да не Андрей.
- Гюрка обещал и не явился, - пояснил чернявый. - Сына своего прислал Ивана. Вот и радость словно бы не в радость.
- Да, это Иван, - подтвердил светлокудрый князь ли, княжич. - В Муроме у батюшки я видывал его.
- Иван? - В груди Рода сердцу стало тесно: жених Улиты!
- Шуба-то объярь![282] - завистливо сказал чернявый, - Золота, лученчата, подол соболий!
Сын суздальского властелина, окружённый рындами[283], проехал ко дворцу. Народ, шарахнувшись от плетей обережи, прижался к тынам, а затем заполнил улицу.
- Нет, не пойду на пир, - резко заявил чернявый. - Меня не чествовали, как Ивашку будут чествовать. Я оскорблён. А ты пойдёшь, Владимир?
Светлый юноша расширил небесно-голубые очи:
- Святослав Ольгович станет гневаться.
Род знал, что его место во дворце. Такому торжеству не соучаствовать значит обидеть Северского князя. Но сил никаких не было очертя голову кидаться в эту раз наряженную людскую гущу. Сейчас бы - к Олуферю, к долгощельцам поболтать, не мудрствуя, повечерять да соснуть.
- Мы повстречались, да не познакомились. - Род счёл, что просто так уйти от собеседников не влепоту.
- Перед тобой Владимир Святославич, князь Рязанский, внук Ярославов, - назвал приятеля чернявый.
- Какой я князь Рязанский? - смутился светлоокий юноша. - Дядя Ростислав исхитил мою княжщину. Даже из Мурома прогнал. Вот и пришлось податься к Северскому князю, авось чем поможет.
- Изгои мы с тобой, изгои! - обнял Владимира приятель, - Вот ведь и я, - грустно поведал он, оборотясь к Роду, - князь Иван Ростиславич, галицкий изгнанник, живу в Берладе с малою дружиной милостями тамошних владетелей. Князем меня произвели на свет, да жизни мне не дали. За глаза теперь зовут Берладником. Я не сержусь. Оружием орудую изрядно. Отслужу Ольговичу, и кончатся, даст Бог, мои скитания. Мне хоть маленький удел, хоть захудалый городишко…
Расчувствовавшись, он попытался обнять Рода, как Владимира, тот увернулся.
- Ты - князь! Может, я смерд?
- Обличьем ты не смерд, - подмигивая, хохотнул Берладник. - Да и повадками, и речью тоже. Хотя и скромен. Должно быть, сын боярский.
- У тебя бывалый глаз, - заметил Род.
- Помыкаешься да постранствуешь с моё, станешь бывальцем, - положил ему руку на плечо галицкий изгой, - Пойдёмте-ка, друзья, - пригласил он, - Я знаю тут одну уютную корчму с галушками, с вишнёвыми варениками да с медком боярским[284]. Пусть пузыри пируют наверху, а нам внизу - раздолье!
- Вишнёвые вареники? Зимой? Иванушка! - засомневался муромчанин.
- Ха! - толкнул его вперёд Берладник, - Да пусть в них хоть свиная требуха заместо вишни, был бы мёд крепок. А уж он истинно боярский, даю голову на отсечение… - Он вёл друзей к рыночной площади. - Теперь ты, удалец, открой всю подноготную, - велел он Роду, - Как величать, звать, откуда урожденьем, воспитаньем… Ну!
Род по дороге коротко поведал о себе. Иван внимал вполуха. Владимир слушал, сморщив лоб. Уселись в полутьме за вытертый дубовый стол. Распорядительный Берладник пошёл к заседке договариваться с посидельцем о ястве и питье. Голубоглазый муромский изгнанник склонился к Роду и, щекоча щеку пушком, стал говорить:
- Прости мою докуку, Родислав Гюрятич. Не мне бы сообщать такое, и не тебе бы слушать. Уж больно страшна тайна, что лежит у меня в памяти касательно тебя. А тороплюсь открыть её, оттого что наша жизнь сейчас непрочная. Сегодня жив, а завтра, гляди, - рать. Тут мне и славу запоют. Не зря глаголется: мёртвому тимпан не погудка!
- Да что ты медлишь? - в свою очередь нетерпеливо придвинулся к муромскому изгою Род. - Что тебе ведомо?
- С мальчишеских лет помню, - жарко заговорил Владимир, - Взял меня батюшка впервые на охоту. Свежевали вепря у костра. Был с батюшкой боярин Микула Дядкович. Теперь его уж нет в живых. А перед тем служил он в Киеве в великокняжеской дружине среди отроков. Однажды на пиру завёл знакомство с выходцем из Красных сел. Тот выходец пасынковал в какой-то из боярских обережей. Уж так сдружились - водой не разольёшь. И тайные их жёнки были закадычными подружками. Тот суздальский беглец свою привёз боярину в Кучково как невесту. Дрянюка сделалась боярыней. Как звали штуковатого[285] лгача, все тужусь вспомнить, да не вспомню.
- Петрок Малой? - несмело подсказал ошеломлённый слушатель.
- Петрок, Петрок, - согласно закивал Владимир, - Не помню уж, малой или большой, а истинно Петрок.
- Так я-то тут при чём? - пытался глубже вникнуть Род.
Голубоглазый юноша вдохнул всей грудью, чтобы, не переводя духа, изложить самое главное.
- Ты тут при том, любезный Родислав, что этот злонамеренный Петрок укрылся в Киев, свершив страшное кровавое деяние. Он по преступному изволу Кучки подверг избою всю семью боярина Гюряты, что правил половиной Красных сел. Ты, значит, один спасся, коль сейчас воистину назвался Жилотугом.
[281] ПАСЫНКИ - боярские отроки.
[282] ОБЪЯРЬ - плотная шелковая ткань.
[283] РЫНДА - телохранитель.
[284] БОЯРСКИЙ, КНЯЖОЙ МЁД - хмельные напитки высшего качества.
[285] ШТУКОВАТЫЙ - хитрый.