Страница 139 из 144
Рода как бы подтолкнуло внутреннее предчувствие и, не думая о том, нужно ли ему показываться перед прибывшими, он вышел в сени, стал сходить по ступеням и тут же остановился, услышав в подклете сторожкие голоса.
- Не приглашаю в избу, Тарасий. У меня отец Глеба Андреевича.
- Окстись, матушка! Андрей Гюргич не у тебя, а на небе.
- Стало быть, настоящий его отец. Глеб Андреевич - сын не княжеский, а боярский…
- Слухи есть, слухи есть… Веры не было…
- Отцу не надобно пока знать о сыновней смерти.
- Истинно, истинно… Не запасся здоровьем постник наш. Угодил из кельи во сыру землю на заре жизни.
Свет померк в очах Рода. Ему показалось, что он медленно-медленно опускается на пол. Отчего же последним звуком так явственно прозвучал на слуху стук тела?..
Очнулся он на широкой лавке в первой избе. Прямо напротив - печь, весь бок в петухах. Между ним и печью Вевея, смешно вытянув губы, дула в глубокое блюдце с темным отваром. Род сел, спустив ноги. Вевея - блюдце на стол и - к нему:
- Голубчик! Глазки открыл…
- Где монах? - спросил Род.
- Ох, и тяжёл ты! До одра не доволокли, здесь пришлось уложить.
Вевея поднесла блюдце, ещё источавшее пар.
- Где монах? - снова спросил Род.
- Испей целительного зелья, испей, - уговаривала она, - Не пугайся. Травка-девятисил. На ноги поднимет…
- Мне не девятисил, а стосил более потребен, - отпил Род несколько горячих горьких глотков. - Где же твой монах?
- А ушёл Тарасий, - обувала Рода Вевея, как новобрачная, - Отпустила его. Бог с ним. Ишь как напугал тебя! Пусть идёт в свою обитель.
- Хорошо ли ведом тебе этот вестоноша? Не вылгал ли? - впился Род в рыжуху глазами, полными надежды.
- Да что уж, - отвернулась Вевея. - Извещал меня о Глебушке постоянно. Все для-ради государя Андрея Гюргича, царствие обоим небесное! Вот и нынче… Худая весть, а куда же от неё денешься?
- Давно умер сын? - Род стиснул бороду в кулаке. - Отчего он умер?
Вевея гладила его голову, и потрясённый смертью сына отец чувствовал облегчение.
- Третьего дня похоронен, - поведывала она тем временем. - Уж так блюл Петров пост, так блюл! После заутрени удалился в келью, а к трапезе не пришёл. Послали послушника. Тот поцарапался в дверь, а ответа нет. Взошёл и видит: на одре только тело. Душа уже в горнем мире.
Род долго смотрел в окно, на дальнейшие хозяйкины речи не отвечал. Да и не слышал, что она говорила. Потом решительно встал, собрал свою кожаную суму - единственное имущество, оставшееся после боголюбовской татьбы, подошёл к хозяйке:
- Помозибо тебе, Вевеюшка, за хлеб-соль…
- Ты… ты это куда? - отпрянула она, словно от удара.
- Пойду занять в монастыре место сына. Иной жизни для меня нет, - попытался он объяснить.
Вевея, отскочив к выходу, раскинула руки, будто распятая на двери:
- Не пущу!
Глядя на такую прыть, то ли улыбнулся, то ли сморщился её возлюбленный:
- Успокойся, милая. Сил не хватит удержать.
- Иевку, Панфила кликну! - надрывалась женщина… И вдруг, махнув рукою, отошла, бухнулась на лавку. - Что тебе Панфил и Иевка? Щенки перед медведем!
Род, жалеючи, обнял её и снова вспомнил: «Обнятого остерегайся!» В то же время тяжко было унести свою невольную вину перед рыжухой. Ведь она всю жизнь думала о нём и ждала его. Даже презрев возраст, ради него кос не расплела!
И, едва он двинулся к двери, Вевея пала на колени, поползла, схватила полы его платья:
- Не уйди-и-и-и!..
Разжимая её пальцы, он твердил:
- Такова судьба, сестрица. Такова судьба…
Встав, намотав слезы на кулак, она спросила сухо:
- Стало быть, уйдёшь? Не пожалеешь?
- Всех жалею в этом мире, - бормотал скиталец. - И тебя жалею, и себя… Ради всех облекусь в куколь… Дозволь уйти…
Она вздохнула.
- Стало быть, не пожалел…
- Названый отец мне завещал, - твёрдо сказал Род, - «не желай жены, а желай сына». Вот за сыном и иду.
Вевея, по всей видимости успокоившись, произнесла:
- Слишком скороверты твои мысли, Родушка… Ну немного погоди. Коня хоть тебе дам в дорогу. Чтоб побыстрей добраться. Обождёшь?
Он кивнул: конечно, не расстраивать же бедную.
Мелкие оконца, глядящие на север, потемнели. Так и не успел он заменить в оконнице пузырь, пробитый из рогатки шалунами, с хохотвой снующими по улице… А ведь придётся на ночь глядя путешествовать. Зато не на своих двоих, на конских четырёх. Да и ночь в июне - хоть узоры вышивай!
Однако долго не было Вевеи…
Вот загрохали шаги. Но не её. Мужские. Множество шагов…
Род вышел в сени, не успев сообразить происходящего. И тут же тесно окружён был кметями, сверкающими бердышами, сжимающими руки за спиной сыромятным вервием.
- Пойман ты, убийца Пётр Кучков Степанов сын, князем Владимирским и Суздальским Михайлой Гюргичем! - Жестокое оповещение звучало грозным приговором.
Род не сопротивлялся. Да было бы и вовсе бесполезно. Много пришло кметей. Хотя, случись это гораздо раньше, с бородачами имел бы дело не овен, а пардус.
Вот его свели с сеней, с крыльца и повалили на телегу.
В распахнутых воротах у вереи ждала рыжуха.
- Не мне, так никому! - кликушей завопила сумасшедшая Вевея. - Самому Богу не достанешься!
Быстро потеряв её из виду, он запоздало повторял завет: «Обнятого остерегайся!»
10
Должно быть, ещё Гюргий позаботился об этом каменном узилище. Давненько подневольные кроты прорыли Боровицкий холм. Ступени тёрты-перетёрты. По уходе людей с факелом узник будто бы ослеп, оглох - такие тьма и тишина! Храпы сняты с рук. До чего же холодны мёртвые стены! В углу поганая посудина попалась под ногой. В ином углу - охапка хлеб но пахнущей соломы. Приятно было лечь на неналёжанное ложе из неё, хотя и жёстко стало тут же: с соломой поскупились.
Род призадумался о близкой смерти. Сбывалось предсказанье жертвенных костей. Сварожья воля! По памятным словам Букала и Богомила Соловья позорной будет его смерть. Он ждал её в порубе Азгут-города; затем под бичом Сурбаря, кинутый злобою Текусы в толпу полона; затем в земляной яме кутыря Ольговича; затем в амбаре под охраною двух торков, будучи распят на большом щите; затем в избе у киевской переспы, куда обманом заключил его Ярун Ничей, и… и… конечно, на столбе, где должен был сгореть во исполненье мести Владимира Давыдовича под Черниговом; и, наконец, недавно под Владимиром, когда три ката хотели умертвить его, как Бараксака бродники. Смерть многажды дразнила, как бы с наслажденьем нагоняя страх. И он боялся, хотя не очень в неё верил. А потому не так боялся, как хотелось косарихе. Теперь же верит. Но без страху. Нет, положа руку на сердце, есть страх. Сосущий страх не перед смертью, перед пытками. Их приходилось видеть, не испытывать. Теперь придётся испытать.
Удастся ли найти в себе ту крепость, что помогла достойно умереть боярину Коснятке? Казнь сама не так страшила, как бы лихо ни была придумана. В минуты казни муки коротки. При пытках же смерть будет дожидаться в стороне, не поторопится. Вот тут и продержись!..
Лязгнули засовы. Яркий факел осветил каменный свод. Род сослепу не сразу и узнал, кто перед ним. Сперва по голосу определил. О, до чего же голос добр!
- Не ожидал увидеться с тобой в темнице, Пётр Степаныч! - Боярин Якун Короб велел стражникам закрепить факел на стене, послал их вон, прикрыл за ними дверь.
- Сто раз просил тебя не называть меня Петром, - встал с соломенного ложа узник, разодрал у полы платья шов, извлёк перстень Жилотугов. - Вот…
- Знаю, знаю, - взял боярин перстень, покрутил перед глазами и не отдал. - Представлю государю моему Михайле Гюргичу. Убедит ли князя сия реликвия, не ведаю. Уж очень много оглагольников… - Боярин помолчал и досказал сурово: - Главный оглагольник Яким Кучкович. Он упорно именует тебя братом. Ну и сын его нероженный[513] твой тёзка Пётр на виске сказывал, как вы с Якимом называли друг друга братьями. И Анбал Ясин ту же молвку повторял. А уцелевший свидетель злодеяния Кузьма Кыянин видел, как ты вышел из дворца с отрубленной десницей убиенного…
[513] НЕРОЖЕННЫЙ СЫН - зять.