Страница 59 из 205
Они это делали быстро, споро, ибо «Якуньим другам» плыть было мило: посмотрят на стольный Суздаль, порежут веслом большие дальние реки. А на обратном пути свернут по любой реке в глухие селенья для грабежа, а то посидят в засаде на волоках или где - душе веселей и рукам доходней!
Следя за всем этим с тоской, обдумав свои дела, боярышня с мачехой вдруг притихли. Только их старая мамка, охая и крестясь, сновала по дому, качала седой головой, вздыхала да плакала, говоря:
- Погибель моя пришла. Ни вас, ни меня боярин за тайные замыслы не помилует. Голову мне снесёт!
- Ништо! - в слезах молила её Пересвета. - Чего тебе смерти-то зря страшиться? Твой век всё равно прошёл: давно голова седая…
- Её и седую жаль!
И старая взглядывала в окно, молилась, всплёскивала руками, совала вещи в узлы - собирала юную госпожу в дорогу, в далёкое Белоозёрье.
Решив уйти к Даниле хотя бы пешком, в надежде купить коня по дороге, смелая Пересвета не захотела ехать с отцом. Да и страшилась она ждать дольше из-за недобрых глаз Ростислава уже два раза пытались отроки Ростислава украсть её из усадьбы во время прогулок, и сам Ростислав говорил, что боярин обещал ему Пересвету, значит, с ним ей и быть..
В тот самый день, когда Сыч умирал под руками старой Чурайки, а мрачный боярин ушёл на Яузу поглядеть на спуск походных ладей, Анастасия и Пересвета тайно вышли из дома и убежали вон со двора Боярышня свернула за холм - к Чурайке, с которой ещё до того сговорился об этом Сыч, а боярыня, испугавшись встречи с Андреем, ушла в Занеглименье. Там, возле старенькой «тверди»[35], в тёмной избе, жила травознайка Явдоха, соперница вещей Чурайки. В этих избушках старух язычниц Пересвета и Анастасия надеялись переждать хоть день, пока не уедет боярин. А когда станет чуть поспокойней - подняться вместе до Истры, и в лодке, которую им пригонят туда Любава с Ермилкой, уплыть к Даниле.
Когда боярин вернулся в усадьбу, он не нашёл ни дочери, ни жены. От страха и мамка забилась в погреб. С утра никто её не видал, и боярин один стал бегать по дому, зовя, угрожая, всхлипывая, кляня - не в силах поверить в такое злое несчастье.
Подумав, он повелел Якуну послать по лесам всех слуг - на поиски двух беглянок. Но слуги, порыскав по лесу да полю, взглянув со взгорья на гладь реки, вернулись ни с чем: лесная почва следов не хранила, а в брёвнах, меж кучами хвойных веток да между пнями в лесах - мог спрятаться целый полк.
Тогда боярин велел обыскать свой двор. Из погреба вывели полумёртвую мамку. Боярин спросил:
- Ну… где? Старуха успела сказать:
- Ох, там! - и тут же упала без памяти на пол Боярин вначале ступил ей на локоть, потом на тощую грудь и молча, медленно затоптал старуху ногами.
Тем временем возле дубовых ворот собралась толпа. Она подошла от «Неглинного низа» и встала возле усадьбы, шумя и заглядывая за тын.
Якун подождал, когда господин закончит топтать старуху, и доложил о толпе голодных. Боярин вышел во двор.
С крыльца он увидел рваные шапки, грязные тряпки, тощие бородатые лица, насторожённые, острые, воровские отчаянные глаза, большие красные руки. Потом разглядел Настасьину шубку и дикий колпак Клыча…
- А-а, - догадался он сразу. - Боярыню привели. Добро.
Якун слегка приоткрыл ворота. Грязные руки Жома втолкнули в узкую щель ворот бледную, но спокойную Анастасию. Она поглядела на мужа горящими, ненавидящими глазами и молча пошла к крыльцу.
Будто не видя вставшую перед ним жену, боярин строго велел Якуну:
- Дать людям хлеба. Волхву - мешок… тот самый. Ты помнишь?
Якун согласно махнул рукой. Ватажный глава Баган, Конашка Дементьев и двое из бродников вынесли хлебы. Ломая их на куски, они бросали хлебы в толпу.
Голодные, нищие люди хватали куски ещё на лету, совали их в рот, вырывали из рук друг у друга. Тем временем Клыч подвязывал под свою хламиду мешок, наполненный всякой снедью.
Боярин громко сказал шумящей за тыном толпе:
- Тот хлеб страданью вашему жертва. А остальное вы сами возьмите там! - и указал на юг, на княжий посёлок.
Клыч принял это, как знак. Он крикнул:
- Веду голодных туда! - и вместе с Жомом двинулся от ворот.
За ним пошли остальные. Только тогда боярин взглянул на жену.
- Бежать захотела? - спросил он злобно. - Меня опозорить задумала? Говори!
Анастасия молчала.
- А где Пересвета? Небось таилась с тобой? Анастасия кратко сказала:
- Нет.
- И где моя дочь, не знаешь?
- Не знаю.
- Добро…
Боярин быстро взглянул за тын. Крики толпы раздавались всё глуше: толпа уходила сквозь лес в посёлок.
Боярин велел Якуну, кивнув на жену:
- В ладью! - и шагнул в широкие сени.
Якун осторожно склонился перед Анастасией. Не зная, как выполнить повеленье Кучки, он тихо, почтительно предложил:
- Иди, моя госпожа, собираться в Суздаль. В сей час поведу тебя на ладью…
Анастасия вздрогнула, но смолчала. Якун повторил:
- Идём! - Потом вдруг чутко наставил ухо, слушая, будто пёс, злые крики. Глуше добавил: - Надо отсель спешить. Ибо беда уже началась на княжеском взгорье…
Беда тем временем шла и делалась всё грозней. Вначале она ломала только кусты, разминала грязную землю, била дубинами по стволам дубов и берёз, будто пробуя силы перед большим, настоящим боем.
А в княжьем посёлке об этой беде ещё не слышал никто: каждый был занят делом. Один Ростислав томился без всяких дел. Угрюмый и злой, он сидел у избы, прощаясь с землёй отцовой: не дожидаясь приезда князя, он решил убежать на Киев. И не один, а с боярышней Пересветой…
Ещё в тот час, когда в посёлок приплыл Андрей, Ростислав поспешил поехать в усадьбу. Там он в десятый раз завёл разговор о Киеве и о боярышне Пересвете, но Кучка, взволнованный тем, что приехал Андрей, решительно оборвал зачин Ростислава:
- Не в Киев, а в Суздаль путь Пересветы!
- Но ты обещал свою дочь отпустить со мною? - упрямо потребовал Ростислав.
Боярин сердито махнул рукой:
- Тебе бы только брехать!
- А я не брешу!
Ростислав настойчиво повторил:
- Мне надо бежать отселе на Киев. Возьму у тебя ладью, в ладью - Пересвету, от гнева отца уплыву водой.
Боярин нахмурил брови.
- Эко, болтаешь спьяну! Чай, дочь у меня не какая-нибудь непотребная баба-курвяжища, чтобы ехать с тобой в ладье. Хочешь уплыть - плыви, а дочь и словом не трогай.
Острые скулы княжича густо порозовели.
- Пусти Пересвету, - сказал он боярину глухо. - Я с ней отселе тронусь на Киев. А если будет тебе тут от князя Юрия худо, то сам за нами следом плыви: Изяслав тебя примет. Чай, брат он мне двоюродный!
- Нет, я поплыву на Суздаль.
- И дочь?
- И она со мной.
Оскорблённый ответом, княжич буйно вскричал:
- Ты вор! Ты слово своё не держишь! - и кинулся на боярина с кулаками.
Боярин был грузен, могуч и трезв. Он отбросил княжича к двери. Она распахнулась. В сенях показались двое: огромный чернобородый Баган и бывший приятель Сыча - Таракан. Преданно следя за глазами боярина, они, как видно, соображали: взять или пока подождать ещё брать в кнуты и без того побитого гостя?
«Нам всё одно, будь ты княжич иль самый князь! - как бы мрачно подсказывал гостю Баган, переступая в сенях с ноги на ногу и покашливая тяжёлым, простуженным басом. - Мы, как боярин: можем не взять в кнуты. А можем и взять, да люто посечь, да вдоволь намять бока…»
Грозя посадить на кол, развеять усадьбу в прах, пожечь и Кучку, и слуг его, и детей, пьяный княжич ушёл, побоявшись силы Багана.
Однако измену Кучки не позабыл. Он велел своим отрокам приготовить ладью и еду, стоять наготове, а сам прикидывал каждый час:
«Нельзя ли боярскую вотчину взять на щит да тайком увезти Пересвету?»
Он до этого не раз вместе с отроками ходил к усадьбе - искал Пересвету. И дважды она почти попадалась им в руки, на чистой полянке возле своих ворот. Княжич сам же от нетерпенья спугнул её оба раза, мешая отрокам выскочить первыми из кустов…
35
Твердь - крепостная сторожка.