Юрий долгорукий

Воины заулыбались, и бродяга понял, что здесь начальника любят. Он тоже попробовал улыбнуться и даже сказал, что Данила ему «к душе». Но воины глядели на Сыча без прежней дружеской откровенности, а старший из них - Улеба - сурово спросил:

- Теперь поведай нам про себя. Кто ты? Откуда? За что был бит?

Охая и вздыхая, Сыч рассказал, что не тать он, не бродник, а добрый слуга заморского «гостя». Нанял его тот заморский «гость» проводником из Киева на Рязань, да налетели на них в дороге бродяги, а за бродягами - бабы… Убили того купца, добро его всё забрали, а он, слуга купеческий Сыч, заступился за «гостя» и был побит…

Улеба мягче спросил:

- А сам отколь? Мест каких уроженец?

- Оттоль я…

- Отколь же?

Сыч сделал вид, что сильно простыл, и закашлялся. Дождь ещё мелко сыпался с неба, дул резкий ветер, и броднику было действительно холодно. Но он давно привык к непогоде и просто хотел оттянуть ответ, чтобы успеть подумать: чьи же здесь воины? что им сказать ловчей?

- Из дальних мест я, - сказал он глухо. - Родился под Туровом, вырос в Путивле, а ныне брожу меж Смоленском, Киевом да Рязанью…

- Выходит, со всей Руси! - с усмешкой заметил Улеба. - Только Суздали не хватает… Широк!

Он ещё раз внимательно пригляделся к Сычу. Но битый бабами проводник заморского «гостя» был так смиренен, так жалок - в кровоподтёках да ссадинах, что Улеба поверил словам Сыча.

- Ну, что же, - сказал он радушно, - садись к огню... Шурша и пощёлкивая, огонь поедал дрова, облизывал дно котла, подвешенного на палке, родил синеватый дым, который крутился и стлался над мокрой, сочной травой.

Сыч будто бы невзначай спросил Улебу о князе. Тот кратко ответил, что князь у них суздальский - Юрий Владимирович Долгорукий.

«А-а, вон кто… чужой мне!» - подумал бродяга.

- Набольшим с нами здесь Константин, сын Юрия. Добрый княжич! - со вздохом заметил воин.

«Тот бледный, на первой учане», - прикинул бродяга в уме, оглядев ладьи.

- Плывём же сейчас домой из Царьграда, где княжич с Данилой были послами, - добавил Улеба со строгим и важным видом.

«Недаром на том Даниле заморское платье! - повеселев, догадался Сыч и тут же додумал: - А на ладьях небось много добра от греков… Вот бы добыть такое добро!..»

Всё это время он сидел у костра смиренно, и честный Улеба не мог догадаться о тайных мыслях спасённого им человека. Напротив, заслуженный старый воин беседовал с неизвестным, спасённым от баб молодцом всё откровеннее и добрее: уж больно славно опять возвращаться на Русь, где каждый встречный кажется братом!

- Чай, целый год и ещё полгода мы были за морем! - закончил рассказ Улеба. - Душа о Руси во все дни мечтала! Скорей бы теперь пройти нам Окой… а там на Москву-реку да на Суздаль рукой подать!

- Не больно подашь… Ох, путь у нас тяжек! - негромко вступил в разговор худой, рыжеватый Митерь, взглянув назад, на серую гладь реки. - По южному краю Руси, будто волки, рыщут поганые половцы. А тут от раздоров да недородов люди вопят… Как видно, пока мы были в Царьграде, тут свары не стихали. Теперь вон ещё не старший из Мономахова рода занял «стол» великого князя, а младший. Потому князь наш, я думаю, тоже пестует с Изяславом нелюбье…

Улеба строго проговорил:

- Так, чай, и надо: во всей Руси это право. Юрий-князь - старший: он сын Мономахов, а Изяслав Мономаху - внук. Неможно старшему перед младшим смириться!

- Про то здесь и речь! - без радости согласился Митерь. - Сел Изяслав на киевский «стол», а сын

Мономахов остался в дальнем уделе, в Суздаля, как сидел…

- Ан, «в Киеве нашему князю место! - резко сказал Улеба. - Приедем в Суздаль, ударим князю челом: «Веди нас на Киев, на место отче!» Вон крестоносцы идут ко гробу господню аж с самых далёких краёв земли, а мы на Киев идти страшимся!

Митерь смолчал, и Улеба, ворча, заглянул в котёл. Сыч после паузы осторожно спросил:

- Добра небось много везёте от греков в ладьях своих?

- Везём! - равнодушно ответил за всех Улеба. - А главное не в добре! - оживился он. - Главное в зодчем: шлёт император царьградский нашему князю зодчего - славен муж!

- Зачем же вам нужен зодчий?

- Чай, князь у нас градостроитель. Немало поставил церквей да палат на своей земле. Без зодчего - как?

- Земля та, Юрьева, слышно, глухая: лес да болота. Какие же там у вас города и церкви?

Улеба презрительно оглядел Сыча.

- Ты сам язык из болота, - сказал он сухо. - А наша земля за рекой Москвой - живая.

- Не ведаю. Может, так…

- Не ведаешь, и молчи. Вот едет к нам зодчий ставить град на Москве-реке…

Улеба молча собрал в костёр обгорелые сучья, а Сыч, боясь, что воин обиделся, заискивающе прибавил:

- Слыхал я про ту реку. Говорят - преславна…

- О ней и за морем знают! - довольный, начал было Улеба, но тут же остановился: из-за прибрежных кустов донёсся тревожный выкрик Данилы. Почти тотчас же книжник выбежал сам и замахал руками, указывая назад.

«Не вепрь ли?» - подумал Улеба, схватил топор и кинулся от костра на луг, чтобы лучше увидеть речную пойму.

За кустами, откуда выбежал книжник, он увидел нескольких всадников, несущихся издалека к ладьям, а за всадниками, совсем далеко, - большую толпу людей. В густой траве, за дождливым туманом, люди были едва различимы. Но опытный глаз Улебы отметил сразу: то были воины с копьями и щитами.

Он громко крикнул, предупреждая дружинников на ладьях:

- Эге-ей, хоронися: чужая рать! - и быстро сбежал к костру.

Воин действовал точно, привычно, без суеты: восемь дружинников он поставил на берегу, двоим приказал отнести на ладью котёл с недоваренной пищей, остальным - готовить ладьи к отходу Он успел позаботиться и о Сыче:

- Чего тебе тут сидеть на виду? Стрелой поразят Ты лучше ложись за котёл на днище.

Бродяга быстро прикинул: переметнуться ли к новым ратникам, скачущим вдоль реки, или остаться с Улебой да плыть к Москве?

Переметнуться опасно: а вдруг не окажется в неизвестной рати знакомых дозорных? Тогда убьют его всадники раньше, чем он добежит до них от учан. А могут убить и воины Данилы-книжника: пустят стрелу вдогон - и ляжешь в траве навеки! А главное - жаль добра, которого, видно, полно в учанах. Манит оно к себе, как чудный жар-цвет в Иванову ночь: «Приди да сорви, все клады открою!» Вот бы и надобно: затаиться - потом сорвать.

И Сыч, недолго помешкав, полез в ладью. Двое дружинников отнесли туда же кованый медный котёл - горячий, покрытый чадом. Сыч прилёг у котла, а воины и Улеба вернулись на берег.

Когда к потушенному костру подбежал запыхавшийся Данила Никитич, всё было готово к тому, чтобы снова отправиться в путь. Да и всадники, видя, что человек, догоняемый ими, успел к своим, а на ладьях угрожающе напрягают луки, круто сдержали коней и стали кружиться у ближних кустов, поджидая отставших ратников.

Значит, можно успеть отойти в струю. И Данила Никитич велел:

- В струю!

Учаны столкнули в воду. Струя схватила их цепко и понесла на себе одну за другой. Кусты и песчаные берега побежали мимо.

- Вот ладно как вышло! - возбуждённо сказал Улеба, садясь к котлу. - А я уж мыслил, что будем насмерть рубиться! Может, и надо бы: руки соскучились по мечу. Да верно, времени на это нет: надо спешить домой, ибо княжич болен, вот-вот угаснет. К тому же и дело идёт к зиме…

- Во всём ты ловок! - льстиво ответил Сыч. - И тут и там успеваешь. Гляжу я вот на тебя…

Бродяга не кончил: едва за кустами опять показался открытый берег, как неизвестные ратники натянули луки, и стрелы их, подобно свирепым осам, с жужжанием и свистом рванулись к ладьям. Одна из них звонко вонзилась в весло и задрожала густым опереньем. Вторая скользнула по верху котла и нырнула в струю.

- Грозят! - недовольно сказал Улеба. - Ишь, стрелы мечут…

Данила Никитич зычно крикнул:

- Греби к тому берегу! Живо!

- Греби к тому берегу! Нажима-ай! - ответно крикнул Улеба.