Страница 96 из 116
Владимир Мономах кивал головой и улыбался на речь сына, довольный каждым сказанным словом. Святополк тоже улыбался в бороду, но потом Мстислав сел, обернулся на своих бояр - и улыбка погасла на его лице.
Вперед выступил старший из них.
- Имя мне Димитрий, сын Завидич, - важно промолвил он. - Великий Новгород ведает о решении Киева, мы посланы городом сказать свое слово великому князю. Вот что нам велено сказать. - Дмитрий Завидич кашлянул и посмотрел на Мстислава. Тот кивнул ему и сделал легкий приглашающий знак.
- Хм. - Новгородец бросил быстрый взгляд на Мономаха, сидящего поодаль. - Мы порешили так: не хотим ни Святополка, ни сына его… Если у твоего сына, князь, две головы, то пошли его к нам. Этого князя, - Дмитрий Завидич даже придвинулся ближе к Мстиславу, словно прислушивался к его еле заметному шевелению губ, - дал нам Всеволод, мы его вскормили себе, а ты в свое время княжил, но ушел от нас. И мы своего князя не отдадим!
Начинавший говорить неуверенно и осторожно, к концу речи боярин совсем осмелел, а Святополк сидел как пришибленный, не веря услышанному. Но от него не укрылось, как кивал Мстислав, как смотрел ему в рот новгородский боярин и как косился из своего угла Владимир Мономах - словно паук из сердца паутины, и довольная улыбка играла на его полных губах.
Глава 26
В ту осень, нарушив перемирие, большая орда половцев похозяйничала возле границ Переяславльской земли, и Владимир Мономах решил, что настала пора снова выйти в степь и наказать поганых. Во все стороны помчались гонцы с наказом переяславльского князя. Прискакал вестник и в Киев - Владимир Всеволодович звал Святополка Изяславича на большой совет.
Святополк еще не отошел от неудачи с Новгородским уделом, но спорить не стал и в назначенный день прибыл с боярами и свитой к Долобскому озеру недалеко от Киева, на самой границе между Киевским и Переяславльским княжествами.
Владимир Мономах был уже там. По его приказу разбили большой шатер, где смогли собраться все - оба князя, их бояре, воеводы и старшие дружинники. Был накрыт большой стол, но мало кто смотрел на приготовления. Бояре переглядывались между собой, негромко переговаривались. Все ведали, почто призвал Святополка Мономах, и потихоньку обсуждали зимний поход за спинами князей.
- Эва чего удумали, - говорил Захар Сбыславич, - зимой в степь идти! А ежели метель да обоз застрянет? А обратно? Застанет распутица, реки вскроются - придется до вешней травы там торчать!
- Это еще полбеды, - подхватывал Никифор Костнятич, - обоз - вот о чем помыслите, бояре! В обоз придется наших смердов давать да коней! Коли выйдем в месяце лютене, назад пойдем уж весною. Пахари в степи задержатся, кто нам ролью пахать станет?.. Не говоря уж о том, что сколько смердов в степи положим! Половцы - они, чай, не будут сложа руки сидеть!
- Да и где то видано, чтобы мы сами в степь лезли? - подал голос Никита Малютич.
- Лазали, бывало, - осадили его. - Годов восемь назад. И тож зимой! Добро прошлись. Сколько веж взято, сколько скота и прибытка!..
- Ага, а сколько народа положили да сколько угодий в том году осталось не вспахано, потому как смерды в степи полегли, то забыли? Нет, негоже весной идти. Летом - самое время! Вот смерды отсеются, там и идти можно! Заодно и хозяйство сбережем!
- Верно, все так, - истово кивал Никифор Коснятич, больше прочих радевший за свои села и пашни. - Князь-батюшка, - обращался он уже к Святополку, - в поход мы идти рады, но не сейчас! Негоже хозяйство без работников оставлять! Негоже весной смерда от работы отрывать! Да и Масленая скоро, а за нею Великий пост…
- Да о чем вы речи ведете, аж слушать забедно! - не выдержал старый Ян Вышатич, совершенно седой, но еще крепкий старик. Он давно уже не ездил верхом, все в возке да в возке, но сюда прибыл и с самого начала ратовал за поход. - Весной идти самое время. Половец-то - он на коне воюет, а зимой их кони не в конюшнях стоят - по снегу ходят и сами себя кормят. К весне они тощают, а без коня степняк не воин. К лету же они опять в тело входят… Нет, идти надо сейчас!
- Наши-то кони тоже не больно сильны! - возражал Захар Сбыславич.
- У иного смерда соломой перебиваются! Все равно коней жаль! Что наши, в табунах, что смердьи - загубим коней в степи!
Святополк выслушивал раздающиеся вокруг речи и косился на Мономаха. Тот помалкивал, не спеша начинать беседу. Бояре его тоже хранили молчание, только старый Ратибор хмурил кустистые брови, а его сыновья вертели головами в нетерпении, как молодые кони. Киевский князь отвечал таким же молчанием, и понемногу бояре тоже стали смолкать.
Князья долго сидели молча, не спеша начинать беседу. Поход был нужен, его хотели все, но только спешить и брести в степь по весеннему раскисшему снегу не хотелось никому.
- Брат! - вдруг не выдержал Владимир Мономах, обращаясь к Святополку. - Ты старший! Начни говорить, как бы нам промыслить о Русской земле?
Святополк тихо улыбнулся.
- Нет, братец, - негромко промолвил он, - лучше ты говори первым!
В глазах его мелькнула лукавинка, он откинулся на стольце, переплетя пальцы и искоса поглядывая на переяславльского князя. Хотелось Святополку поставить Мономаха в невыгодное положение, отомстив за неудачу с Новгородом, за то, что в недавней замятие он остался в стороне и ничего не потерял, за то, что эта добрая для всей земли мысль пришла первому в его голову, что он распоряжается на Руси, приказывая даже ему, великому князю. Хотелось указать его место - но в то же время было страшновато играть с огнем: уж больно силен был Мономах. Половина всей Руси стоит за него и его сыновей!
Владимир почувствовал недоброжелание Святополка, но не подал и вида. Оба князя понимали, что поход - дело решенное, что полки будут собраны по первому слову, но вот кто скажет его?
- Как же я буду говорить? - развел он руками. - Ведь начни я, против меня будут все бояре твои и дружина! Твои люди говорят, что хочу я погубить смердов в этом походе! Дивно мне, - Мономах отвел взгляд от Святополка, обратился к его боярам, по очереди прожигая каждого пристальным взглядом светлых глаз, - дивно мне слышать, дружина, что вы лошадей жалеете, на которых оратай[45] пашет, а вот чего не мыслите - начнет пахарь пахать, а приедет половчин, ударит его стрелой, а лошадь его возьмет себе. А в село войдет - возьмет жену и детей и все добро его. Что тогда останется?.. Вот только лошади жаль, а людей вам не жаль? Половцы заране ведают, когда у нас ролью пашут иль урожаи собирают, вот и приходят тогда и много зла творят. Мы же хотим упредить поганых, не дать им вовсе дойти до наших рубежей, чтобы ваши же смерды в тиши и мире работали!
Мономах говорил, обращаясь к каждому боярину в отдельности, и те один за другим опускали глаза под его взглядом. Иные чесали затылки, иные ворчали что-то себе под нос, повторяя: «В самом деле так…» Только Святополк, забытый, сидел, сцепив пальцы на коленях и глядя в покрывавший пол бухарский ковер. Мономах подбирался к нему исподволь - ломая не его великокняжескую гордость и силу, а нажимая на боярство, тех людей, которые в свое время возвели сына Изяслава Ярославича на золотой стол, а потом поддерживали его. Ведь без дружины и стоящих за него бояр князь недолго усидит на столе. И надо либо железной рукой ломать боярство, либо повиноваться ему. Третьего Святополк не видел. И, дождавшись, когда Мономах умолкнет, он коротко кивнул головой:
- Я уже готов.
Бояре мигом замолкли, разводя руками, некоторые закивали, молча соглашаясь, а сам Мономах вскочил и бросился к Святополку. Схватил его за плечи, заставляя встать, и, развернув к себе, выдохнул облегченно:
- Сейчас ты, брат, великое добро сотворил Русской земле!
Святополк хмурился, изображая улыбку и с горечью понимая, что в таких делах ему остается только слушаться переяславльского князя. Обрадованно стиснув его плечи и тут же отпустив, Владимир Мономах хлопнул в ладоши, и чашники стали вносить готовые блюда и вина.
[45] Оратай - пахарь.