Страница 107 из 116
А жизнь, как назло, текла бурная и своевольная. В низовьях Днепра и Дуная половцы были разбиты и сломлены, мелкие ханы блюдут с Русью мир из страха тоже быть разгромлеными. Но живы были другие враги Руси. Девять лет назад стучавший саблей в Золотые ворота Киева хан Боняк собирал силы и однажды летом появился в окрестностях Переяславля. Разрушив приграничные крепостцы, он прорвался к Зарубу, защищавшему устье Трубежа. Здесь были поселены торки и берендеи. Они вышли против половцев, но были разбиты. Однако Владимир Мономах вовремя узнал о нападении. Он собрал дружины, вывел их на Боняка - и тот еле успел уйти, спасаясь от русских ратников. Но с этого времени всем стало ясно, что недолгий мир с половцами закончился. Одни степняки пришли на смену другим.
Жизнь не останавливалась. Митрополит Николай поставил во Владимир-Волынский нового епископа Амфиловия, в Переяславль-Русский - Лазоря, а Мину - в Полоцк. Во Владимире-Волынском умерла долго болевшая жена Ярослава Святополчича. Узнав об этом, Святополк Изяславич, не долго думая, послал в Польшу зятю Болеславу Кривоусому гонца с просьбой отдать за Ярослава его сводную сестру.
Болеславу как раз необходим был союзник - его единокровный брат Збигнев, незаконный сын Володислава Германа, затеял мятеж, - и он согласился. А в самом Киеве Варвара Комнина понесла второй раз…
В те дни Данила Игнатьевич и пришел к князю Святополку.
Тот боярина не ждал, читал греческие книги, которые привезла с собой на Русь новая княгиня. С годами его острое зрение не притупилось, и он мог по полдня просидеть, переворачивая листы пергамента. Выслушав доклад о приходе боярина, князь со вздохом закрыл книгу и повернулся к гостю.
Данила Игнатьевич тяжело поклонился, войдя, и распрямился нарочито медленно. Святополк Изяславич смотрел на него спокойно и выжидательно - не любил, когда его отвлекали.
- Здрав будь, светлый князь! - сказал боярин. - Многая лета тебе и жене твоей!
- Здрав будь и ты, боярин Данила, - кивнул Святополк. - Почто пришел? Дело пытаешь аль от дела лытаешь?
- Светлый князь, - Данила Игнатьевич перекрестился, - отпусти ты меня. Стар я стал, не могу более тебе верно служить.
- Что? - Князь подался вперед, опираясь ладонью о колено.
- Надумал я уйти от мира, - стал объяснять Данила Игнатьевич. - Уеду в Чернигов, тамошние земли свои монастырю отпишу, постригусь и буду молиться за землю нашу Русскую, за князей светлых и за людей ратных да мирных. А не то пешим уйду в Иерусалим-город, поклонюсь святому гробу Господню… Слышно, что освободили его рыцари латинские от орд неверных. Так я бы ко Христу на поклон сходил, помянул Русь в молитвах своих…
Святополк непонимающе хмурил темные брови, слушая речи боярина.
- Не пойму я тебя, Данила Игнатьевич, - сказал он, наконец. - Что ты за Русь желаешь Господа молить, в том честь тебе и хвала. Я иной раз и сам мечтаю навсегда в Печерский монастырь уйти, да я князь!.. А ты - мой боярин! И воевода! Подумай сам - ежели все во мнихи подадутся, кто землю от поганых оборонит? Слыхал, что половцы у Заруба учинили? Берендеев и торков, наших данников и союзников, побили! В другой раз они в нашу сторону подадутся - кого я вышлю супротив них? Захара Сбыславича? Никиту Малютича? Мишатку Путятича?.. Они бояре смысленые, да не воеводы! А у меня двое верных - ты да Ян Вышатич! Но он стар и хворает часто…
- Так и я немолод, княже! - заспорил Данила.
- Ты телом крепок и не стар! - возразил Святополк. - Яна Вышатича я бы отпустил в обитель хоть сейчас. Одно удерживает - нет у него сына. А коли ты уйдешь да он помрет - совсем я без воевод останусь?
Данила Игнатьевич нахмурился повесив голову и вдруг хлопнул себя по лбу.
- Так ведь есть у меня сын-то, князь! - воскликнул он. - Иванок! Козарин!
- Тот ли? - посуровел Святополк.
- Он самый! - яростно закивал Данила. - Он твоего сыновца княжича Вячеслава из боя ранена вывез. Ты его опосля того простил…
- Простил, - задумался Святополк Изяславич. - И сердца не держу. Да вот только зело молод он. Да и при дворе его не видать уж сколько лет. Может, уже к Владимиру Переяславльскому переметнулся? А то и в Чернигов подался, а?
Он прищурился, словно вытягивая из боярина взглядом крамольные мысли, и Данила Игнатьевич чуть не бухнулся на колени.
- Нет! Истинный крест, нет!.. Княже! Иванок Козарин в сельце Старом под Вышгородом живет. Женка у него там да чадо малое. Кликни его - он тебе верно служить будет! А что молод - не гляди! Сам же его, отрока суща, чашей серебряной дарил на пиру за воинскую доблесть!
Святополк Изяславич нахмурился. С возрастом он все меньше доверял новым людям, а еще и таким, на которых когда-то гневался!.. Конечно, он давно остыл и все забыл, но вдруг этот Иванок ничего не забыл? Приблизишь такого к себе - а он и предаст! Да и сам Данила Игнатьевич - прилепо ли его подле себя теперь держать? Не лучше ли пустить куда глаза глядят? Так будет спокойнее. Святополк провел рукой по лицу, тяжело раздумывая.
- Добро, - негромко сказал он. - Иди во мнихи. Молись за нас, Грешных! И за Русь нашу!
Данила Игнатьевич облегченно вздохнул, перекрестился и широким шагом спокойного за свою судьбу человека пошел прочь. А великий киевский князь долго еще сидел, забыв о книге, и напряженно раздумывал - к чему бы это? Может быть, сама жизнь вырвала худую траву с поля вон? Иль наоборот - не ушел ли от него самый верный его боярин? Не оставил ли одного среди завистников и недоброхотов?
Зареческ стоял за рекой, поднявшись на холм и словно отражаясь в ее водах. С двух сторон к нему подходили леса, с третьей стороны раскинулись поля и пашни, с четвертой тянулась по лугам дорога на Киев-град. Оттуда и пришла беда.
Лето выдалось добрым. Нивы наливались спелым колосом. Через несколько дней должны были начать возить новый урожай, но нежданно-негаданно за лугами показались дымы, а вскоре примчался, поднимая пыль, верховой холоп - босой, в одной рубахе, на заморенном, покрытом пеной и пылью коне.
- Беда! - хрипло закричал он, подъезжая к воротам Зареческа. Но сторожа уже сами углядели вдалеке столбы дыма и крепче вцепились в копья.
- Чего там?
- Половцы! - выдохнул холоп.
- Неужто опять?
- Затворяйте ворота! Они сюда идут! - Холоп ударил пятками шатающегося коня и погнал его в город. За его спиной дозорные засуетились, закрывая бревенчатые створы.
В самое малое время Зареческ был поднят на ноги. Люди тревожно вглядывались в даль, с тревогой следя за темным дымом, небольшая дружина спешно натягивала брони и готовила оружие, бабы волокли в подполье детей и припасы.
Один лишь воевода не терял головы. Зареченцы еще не осознали до конца все случившееся, а в Киев одвуконь спешил с недоброй вестью гонец.
Иванок пообвык к жизни в селе. Приученный сперва приемным отцом, а потом и тревожной жизнью на заставе, он вставал рано поутру, сам шел проверять, не захворала ли за ночь скотина, настоялось ли в кадках тесто и твороги, занялись ли делом холопы. К тому времени как поднималась Зелга, он уже успевал обойти весь двор и возвращался в дом. Там его встречала молодая жена, и маленький сын, переваливаясь, бежал навстречу. Зелга по осени опять должна была родить. Она раздобрела, налилась свежестью и красой зрелой женщины и иногда так живо напоминала Иванку княгиню Ирину Тугоркановну, что у него тревожно и сладко замирало сердце при одной мысли о ней. Мать Зелги, Марфа, жила с ними, но держалась тихо, все еще оплакивая смерть сына и свою загубленную жизнь. Лишь внук служил ей утешением, но большую часть времени она сидела в своей светелке и молилась или вышивала что-нибудь для церкви, куда ходила, не пропуская ни одной службы.
После завтрака Иванок отправлялся в объезд своих владений - то поглядеть, каково смерды правят свою работу, то полюбоваться на строительство новых изб, то глянуть на недавно возведенную деревянную церковку, то проверить табун и стада, а то просто промчаться по лесам и полям, дыша свежим ветром, выехать на днепровскую кручу и долго стоять, глядя на великую русскую реку и мечтать. Возвращался он иногда к обеду, а иной раз ближе к вечеру и после вечери сидел с женой и сыном. Хозяйство было большим и богатым, подаренное боярином Данилой Игнатьевичем село Старое имело более пяти десятков дворов, и за всем нужен был глаз да глаз.