Ослепительный нож

Монета показала решето.

- Тьфу! Лучше б не кидал, - сплюнул Василиус.

- Пустые глумы, государь. Игра! - смутился Юшка.

Наскоро устроенная рать бодро пошла под звуки труб, в блеске доспехов, при распущенных хоругвях. Её вели внуки Донского, князья Московский и Можайский, а также князь Боровский, внук Храброго.

Евфимия, преобразившись воином, покинула шатёр. Ногу в стремя и - в седло. Чем не оружничий? И панцирь, и зерцало… Пусть аргамак не аргамак, конь всё же добрый: стрелой примчал к великокняжьему стягу.

- Ты? - округлил глаза Василиус.

- Ух ты! Я ж пошутил. Возвратись в обоз!

- Благоразумно ль в открытом поле встречать превосходящих вдвое? - засомневалась ученица краковской бойчихи.

Вождь не ответил. Взмахнул рукой. Лава понеслась…

Вот островерхая живая крепость степняков. Вот частокол их копий. Вот-вот в этот заплот ударит прибой конницы московской… Ан, нет! Враги оказывают спину. Всеволоже чудится: уж слишком споро оборотились, как по приказу.

- Придержи воев, придержи! - крикнула она в самое ухо пылкому Василиусу, сравнявшись с ним почти стремя в стремя. Помнила рассказы батюшки о старых битвах, когда враги пускались наутёк, дабы расстроить ряды преследователей.

Василиус не отвечал. Рвался вперёд. Настиг поганина. Ударил в запале скачки. Тот - с коня! Бегут, бегут татары! Бегут…

- Прекратите обдирать мёртвых! - негодовал Юшка Драница… Эх, негодует, как в пустую бочку!

- Взять, взять царевичей, обоз! - визжал рубака-парень, обеспамятев с успеху.

И… нет рубаки-парня. Наступал разброд.

Всеволожа исподволь приметила его лихие признаки. Зато Москва ещё преследовала, Орда ещё бежала. Великий князь с победно очервлененным мечом нет-нет оглянется, блестя зубами.. Евфимия страдала не ушибами рук, головы и плеч от паличных ударов, воительница мучилась щемящим сердцем: когда ж всё кончится?

Внезапь обрушилось смятенье. Уж не погоня - сеча впереди! Всадники - в комке. Стук, хряст, проклятья… Татарин сбоку наскочил, за ним - другой…

- Эй! Нас сбивают в мяч! - пришло на память выраженье летописца.

Василиус её не услыхал. Никто не услыхал. Рубились без ума, теряя слух и память…

- Держись, малайка! - прохрипел ощерившийся воин, падая к луке седла.

Как пробуравиться к Василиусу?

Евфимию не слишком осаждали, покуда были супротивники крупней, ядрёнее, забористее. Однако их всё меньше. Битва превратилась в избиенье уцелевших.

- Не разобщайся! Плотней держись! - достиг боярышни срывающийся голос Юшки Драницы.

Татары ринулись на этот голос.

- Спасайся, Всеволожа! - махнул рукой, проскакивая мимо, Плещеев.

Булава обрушилась на его темя. Андрей Фёдорыч упал.

Владельцу булавы копьём проткнули спину. Обоюдоострое железо вышло из груди.

Евфимия невдалеке увидела, как двое поднимают мёртвого. Узнала в нём Можайского Ивана. Нет, он не мёртв, бессмысленно вращает головой. Оруженосцы изловили невредимого коня. Усажен князь…

- Плещеева спасите! - крикнула Евфимия.

Её не слушали. Поддержанный бок о бок вершниками, Можайский быстро удалился. Всё слишком быстро…

Бой разбился на маленькие кучки, на одиночек. Татарам не хватает супротивников. Вон, кучей одолевают одного. Никак не одолеют. Враги сильны числом, храбрец - отчаяньем. Направила туда коня. Куда ступить копытом? Когда-то хвастался Васёныш: «Побывай у реки Куси: одни тулова лежат!» Здесь речка Каменка и - тоже тулова, конские, людские, вперемешку. От них - стон, будто сама земля исходит муками…

А конь выплясывал меж павшими, приближал всадницу к остервенелой стае, одолевавшей одного. Евфимия приметила трёххвостый малахай, чтоб со спины рассечь…

Вдруг сбоку узкоглазый голоус - хлобысть мечом! Удачно отклонилась… Меч обрушился на гриву. Бедный конь! Успела ногу выдернуть из стремени. Другая накрепко застряла… Спина расшиблась оземь. В голове - пасхальный звон!

Враг с торжеством победоносца занёс копьё… Нет, не ударил, прянул с коня, склонился к ней:

- Ты - депка?

Ответить бы: да, девка, девка. Боль в ноге вмиг родилась, созрела, завладела ею. Вместо ответа дёрнула ногой, придавленной конём. Чуть дёрнула, а чувств лишилась… Когда пришла в себя, проворный голоус добил коня, извлёк из стремени ступню.

- Яман! Яман!

Ах, это «плохо» по-татарски. Он стянул сапог, сорвал онучу, поднял гачу, согнул ногу в колене, ощупал и… как дёрнет за стопу, ударив в то же время по кости!

Истошный крик боярышни затмил все стоны поля. Боец-лечец ткнул в грудь её, потом себя и вымолвил по-русски:

- Моя!

Евфимия забыла боль, вскипев от гнева: голоус её брал в плен! Борьба с Бонедей на ковре восстановилась в памяти во всех приёмах. Мгновенье - враг лежит. Евфимия стоит. Стопе почти не больно.

Осталось подхватить упавший меч. Едва нагнулась, удар ногой пришёлся на здоровую лодыжку - снова рухнула. А голоус уже вскочил, рванул из ножен креноватый нож.

- Собака! - занёс он руку… и повалился на лежащую, хватая воздух ртом.

С трудом поднявшись, боярышня увидела в пленителе стрелу. Под самую лопатку угодила, оперённая! О, птица смерти! Кто её послал?

На поле брани там и сям, и полустоя, и на четвереньках, по-шакальи, крадёжники ощипывали равнодушных мёртвых, добивали раненых. «Свои - своих!» - впервые Всеволожа с презрением подумала о соплеменниках. Татары тоже рыскали, искали знатных пленных, алкачей же, сползшихся из ближних деревень, лениво отгоняли.

Единственная женщина стояла неподвижно, опиралась на высокий лук, потом пошла к Евфимии. Та устремилась к ней, узнав Раину. Споткнулась о лежащего Плещеева. Склонилась - Андрей Фёдорович жив! Дышал с трудом и тормошенья не почуял.

- Господь с тобою и в аду, боярышня, - присела рядышком на корточках Раина. - О, жив наш спутник!

- Ты стреляла? - благодарно обняла Евфимия лесную деву. - Меткая!

- Шишишка краковская зря не хвалит, - отозвалась Раина о Бонеде.

Боярышня вновь обратила взоры туда, где волчья стая одолевала одиночку… Там всё кончено. Татары, положив щиты на копья, тащили побеждённого. Живого или мёртвого? Кто он? Один из воинов, идущих за носилками, вскинул хоругвь. На ней - вооружённый всадник, копьё остриём вверх. Это хоругвь великокняжеская! Несут Василиуса! Затрепетавший при внезапной вести о врагах, ратился один с десятком! Евфимия рванулась к венценосцу. Раина удержала:

- Чем поможешь? Этого бы вынести таимно, - указала на Плещеева.

- Как вынести? - задумалась боярышня.

- Ляг наземь, - рассудила дева. - Затаимся. Ищики пройдут, мы с передышками снесём страдальца в ближнюю деревню.

Всеволожа тут же увидала: замысел негож. Их окружала со спины Раины цепь татар.

Лесная дева, оглянувшись, обомлела.

Её стали оттеснять. Принятую за алкачку, обдирающую павших, отогнали плётками. Напрасно толковала, что служит при боярышне. Не понимали!

Евфимии же не уйти. Доспехи обличали в ней воительницу. Пленители поцокивали языками: девка в мужеском деле! Шишак свалился при падении с коня. Локоны, лик нежный - сомнений не было в её девичестве. Сквозь гомон проступало вдавни слышанное слово:

- Харем! Харем!

Неужто заточению в гареме обрекла её судьба? О сём поганом заведении у многоженцев поведывал отец, вернувшись из Сарая.

Кисти рук спереди скрутили сыромятными вожжами. Повлекли, как телку в поводу.

Плещеев застонал некстати. Ему соорудили такие же носилки, что и Василиусу.

Довольные, пошли татары с необычной пленницей и знатным пленником. Боярышня, чуть припадая на ногу, не поспевала. До отказа натянулась сыромять.

Краем глаза угадывалась позади Раина. Издали сопровождала боярышню лесная дева. Чем поможет?

Вошли в раскрытые врата Евфимьева монастыря.

Стройный кудряш в кольчатой рубахе вышел из привратницкой. Татарского в нём - лик да очи, а так - придворный щап, по коем сохнут удельные дворянки. Глянув на Плещеева, махнул рукой, дескать, несите далее. Увидев же Евфимию, схватил за сыромять и потянул к себе. Татары, судя по сряде, знатные, вышедшие с ним, переглянулись с откровенной завистью. Только один, высокий, что постарше, не обратил внимания на пленницу и возбуждённо говорил с дрожащим коротышкой. Тот, обнажив бритую макушку, непрестанно кланялся. Должно быть, господин беседовал с рабом. В рабском алалыканье мелькнуло обращение «Ханиф». Евфимия насторожилась. Память подсказала имя той, что часто, мучаясь тоской, произносила: «Ханиф! Ханиф!» И Всеволожа, ни к кому не обращаясь, громко выговорила: