Страница 74 из 135
Теперь же в селе Ослебятеве тягостная княгиня изнывала от тоски. Две госпожи с прислужницей занимали одну избу Старостиных хором. В другой - через мост жили братья Юрьичи. Часто вхож к ним был Андрей Фёдорович Голтяев. Допрежь он случайно заметил Всеволожу в обозе, с коим двигалась кареть. Весьма удивился. Благодарствовал за спасение из великоустюжского несчастья. Узнав в ней невесту Красного, поздравил и пожелал всех благ. Более не говаривали, пока не прибыли в Ослебятево, людное село под самым Белёвом. Здесь долетал до неё зычный глас Голтяева из мужской избы. О чём шла речь, было не понять. Софьины жалобы заполняли уши: «Пошла в задец, а там во-о-от такая крыса!» - показала она зверя величиною с зайца. «На крытом дворе сапожок утонул в грязи, прискакала на одной ноге!» Ну что ты с ней будешь делать! Вот и сейчас упрекает не прямо, а исподволь подводит к тому, что именно из-за Всеволожи претерпевает несличные княгине мучения. Своего Митю не винит.
Евфимия не находит слов для успокоения. Все мысли о сумрачном женихе. Накануне приходил к ней в боковушу-истобку, печалуясь: многочисленная рать, вверенная братьям, не оставила от Москвы до Белёва ни единого селения в целости. Воины всюду грабили, отнимали скот, имение, нагружали возы добычею. «Не воевод видит в нас народ, а разбойничих атаманов!» - сетовал младший Юрьич. Брат не радел о порядке, Голтяев и Лобан Ряполовский не управлялись с полчанами. А уж сам он и того паче. «Не воист я, любезная Евфимия. Не гожусь в вожди», - вздыхал Дмитрий. «Вижу, всё вижу, любый мой, - гладила руку князя невеста. - Истомилась от безнарядья. Шемяка попустительствует крадежникам. С какой стати? Ведь конец будет отвечать началу. Это ли ему потребно при тайной вражде к Василиусу?» От такого предположения Красный ещё более мрачнел. Чем утешишь?
А тут Софья с плачущими очами, с жалобными речами:
- Слыхивала от здешней старостихи: татары терзают русских, как волки стадо овец. Люди падают ниц пред погаными, ждут решения судьбы. А им отсекают головы, расстреливают в забаву. Иных избирают в невольники, иных обнажают, оставляют несчастных в жертву страшному холоду, неизбежной смерти. Пленных связывают, аки псов на смычке, гонят пред собой человек по сорок…
- Тише, Софьюшка, - прервала Евфимия. - Слышишь, в мужеской избе вновь собор?
- Говорят, в Белёве татары православный собор в мезгит превратили, в мечеть, - продолжала своё княгиня.
- Хочешь, послушаем воевод? - предложила боярышня. - Взлезем на избу, под крышу, откроем заслонку в печной трубе… Слышно, будто рядом стоишь.
- Нужно-то мне любоперье слушать! - возмутилась княгиня, видя в воеводах лишь ярых спорщиков.
Всеволожа взошла на избу одна. Голос татарского мурзы был искателен, даже подобострастен. Он предлагал через нашего толмача:
- Царь отдаёт в залог сына своего Мамутека. Сделает всё, что требуете. Когда Бог возвратит ему царство, будет блюсти землю вашу, перестанет брать дань…
- Испугались? - перебил голос Шемяки. - Передайте Улу-Махмету: великий князь отвергает его посулы. Нас много, вас мало, говорить не о чем.
Евфимия оспешйлась сойти с избы до ухода татар. В боковуше-истобке ворчала Софья: - Где твоя «чесотка да таперичи»? Пусть несёт поесть.
- Тотчас биться будут, - сообщила боярышня. - Сдвинутся под Белёвом две рати…
- Кому биться, а кому есться и питься, - возразила княгиня. - Капусты квашеной хочу, яблок мочёных!
Когда ж от недальних белёвских стен долетел до села, проник в избяную тишь тысячегорлый рёв рати, Софья забыла про капусту и яблоки.
- Митя! Митенька мой! - пала она с воплем на одр.
Всеволоже было известно, что к Белёву пришло двадцать тысяч москвитян, десять тысяч рязанцев, столько же тверичан. Все они бросились на Улу-Махметовых воев, вышедших для защиты города. Боярышня, содрогаясь, ждала вестей об исходе битвы. У неё был в мыслях свой Митенька…
Наконец он явился, уксусно-потный, грязный.
- Одоление! - закричал с порога. - Вогнали в крепость татар. Убили зятя царёва!
Евфимия молча приникла к его груди. Следом вошёл Шемяка, обнять свою Софью.
- Смутен, брат? - удивлённо оглядел его при светце младший Дмитрий.
- Не смутен, спокоен, - возразил старший. - Что мне, в любвах ваших с вами веселиться?
- Впору замириться с Улу-Махметом, - оторвалась от жениха Всеволожа, обращаясь к Шемяке.
- Умна больно! - фыркнул тот. - У нас сила, у него слабость.
- Сила-то неурядлива, слабость-то отчаянна, - возразила боярышня.
- К нам воевода мченский Григорий Протасьев прибыл с большим полком, - радовался Красный. - Какой тут мир! Ты не права, любезная.
- Что её слушать? - Шемяка тянул брата за руку. - Идём, сгадаем с Протасьевым про завтрашний приступ. Григорий ждёт.
- Мченский воевода не московский, литовский подданный, - сказала вдогонку Евфимия. - Литва ищет не помогать Москве, а мешать.
Шемяка с порога состроил рожицу. Софья прикрыла за воеводами дверь.
- Оставь, ясынька. Им виднее.
Раина внесла естьё, в том числе яблоки и капусту. Потрапезовали неспешно.
- Чесотка да таперичи, - обратилась к простолюдинке княгиня, - было ли тебе «привидение» про завтрашнюю нашу победу?
Раина, будто и не умевшая обижаться, тихо ответила:
- Победа пятками к врагу.
- Ну как тебе это любится? - возмущённо обратилась Софья к Евфимии.
Боярышня не успела взять свою девушку под защиту. Нежданно взошёл Дмитрий Красный.
- Солнце моё, Голтяев просит тебя в мужской разговор.
Удивлённая Всеволожа вышла за женихом.
В первой избе их ждали пятеро воевод: князь Андрей Иванович Лобан Ряполовский, Руно, Русалка и Шемяка с Голтяевым. Шестым был неказистый ляховицкого вида муж с бритой бородой. Не лях, но подделавшийся под сяха. Должно быть, он и есть Протасьев. Встрет появление женщины, как пёс муху: отмахнулся, отошёл в угол. Руно с Русалкой глянули на неё с любопытством. Шемяка - почти что с ненавистью. Голтяев же с добротой.
- Ведаю о твоём любомудрии, дочь боярина Иоанна, - начал он выспренно. - У нас же здесь любоперье: спорим, гневимся, поучаем друг дружку. Разреши нашу брань добром. - И обратился к Протасьеву: - Повтори свои речи, воевода Григорий.
- Твоя просьба мне в оскорбление! - отвернулся Протасьев.
- Друг, прибывший нам в помогу, только что объявил, - молвил за Протасьева Дмитрий Красный, - будто бы его государь прислал с новым наказом: не биться ему с Улу-Махметом, а примириться и полки распустить. Не так ли? - обратился князь к литовскому подданному.
Тот молчал, гордо держа голову.
Евфимия ощутила жар, приливший к груди.
- Лгач лукавый! - гневно произнесла она. - Не было тебе вестей, был изначальный наказ: сорвать наши мирные докончания с ханом, а уходом внезапным ослабить нас. Докажи обратное!
Протасьев даже не обернулся. Шемяка принял беспечный вид:
- Докажи, воевода, не чинься.
Руно с Русалкой попросили наперебой:
- Докажи!.. Докажи!.. Литовский пришлец произнёс:
- Пусть она уйдёт. Евфимия вышла.
В боковуше на её одре сидела Раина, сжав лик в ладонях. Покачивалась со стороны на сторону, пела постным голосом:
- Что с тобой, друженька? - попыталась обнять её Всеволожа.
Раина высвободилась.