Ослепительный нож

- Где пасынок Иван? - спросил Беда.

- Где дети малые? - спросом на спрос ответила Евфимия.

- Пояты государем, как крамольниково семя, - объявил Беда. - Взрастят их попригожу. Где Иван?

- Не ведаю. - Евфимия взирала на Беду, не скрыв ни гнева, ни презрения, как будто перед ней не дьяк, а головник-разбойник.

- Кто сей человек? - метнул Беда взор на Ядрейку.

- Мой слуга.

- Слуг отпусти. Дом с завтрева отписан в государеву казну. Туда же взят удел и все пожалования. Где старший сын пойманного?

- Я сказала, - княгиня оперлась на изразцовый бок печи. - Он не малютка. Углядел шишей и сгинул.

- Мы не шиши! - взревел Беда. - За подлые хулы ответишь!

- Вяжи меня! - шагнула к бывшему подьячему Евфимия. - Ввергай в узилище с супругом и детьми.

- Ух, поймал бы! Нет наказа, - скреготал Беда. - Пристрастный учинил бы доиск о твоём присутствии в гнезде Шемяки в день его конца. Не велено и волоса на тебе тронуть. Тьфу! Чтоб духу твоего в сём доме не было к утру.

Он круто развернулся, удалился вместе с приставами.

Евфимия прошла в столовую палату. Уселась за пустым столом. Подпёрла голову рукой. Ядрейко ступью вошёл следом.

- Прости, Евфимия Ивановна: не оказал заступы. С великокняжьими людьми не совладать. Тебе ж и впредь понадобится моя сила.

Евфимия велела:

- Обожди.

Прошла в мужнин покой. Достала с поставца ларец и принесла Ядрейке.

- Вот деньги, что я знаю. Произведи с наймитами расчёт. Холопами распорядятся похитители. А Дарьицу укрой с Иваном и успокой, как сможешь. Ещё… - Евфимия сощурилась. - Ещё прошу не как Ядрейку, как атамана Взметня: разведай потаимнее, кто нынче главный в Житничных палатах. Я удалюсь к себе, сосну самую малость. Вернёшься, разбуди тотчас.

Ядрейко молча вышел с денежным ларцом. Евфимия отправилась в свою одрину, легла на ложе и оцепенела.

Вот уж она стоит, а не лежит. Над ней смурое небо. Не лето - осень. Ветер не тёплый, а знобящий. Вокруг - погост. За ним - кирпичная стена с тесовым заборолом. Евфимия не раз взводила на неё болящего отца и знала: глубоко внизу, у каменной стопы утёса, на коем зиждится труднодоступный кремник, сливаются две мощные реки. Их воды как бы заперли её с семьёй на этом диком камне. Теперь отца нет рядом. Пред ней кусок гранита, на нём выбито: «Раф Фёдор Всевотожский». И даты жизни, преждевременно оборванкой. На глыбе - крест. Евфимия упала на колени, уткнула лоб в бугор сырой земли, ещё травою не поросший, покрытый не взращёнными, а срезанными, принесёнными цветами. Убоги цветы северной земли! «Встань, дочка, - трогает плечо родительница. - Не дожил кормилец наш до счастья лицезреть родимый дом. А как мечтал! Сожгли мечты следы застенков царских. Пусть и не вечной ссылке обрёк его неправый зластодержец, да слуги рьяные перестарались. Преступно надломили жизнь. И упокоила несчастного не отчая земля - Сибирь. Пойдём, родная, подымись…» Евфимия сильнее приникла к дорогой могиле. «Нет, оставь, матушка, оставь!» - надрывно вскинулась она…

Вскинулась, тревожимая атамановой рукой.

- Исполнено, - сказал Ядрейко. - Наймиты разбрелись довольные. Дарья - с Иваном. В Житничных палатах главный - именем Осей. Он издавна там главный. При всех правителях целёхонек, как ворон на чубу.

Евфимия моргала, стряхивая сон.

- Постой за дверью. Опрянусь к пешему пути. Сопроводишь до Житничих палат.

- Ого! - воскликнул Взметень. Однако возражать не стал.

Он вёл княгиню без светца, в кромешной тьме. Как бы на ощупь знал дорогу. Не доходя железных врат, у тына затаился. Евфимия стучала долго. Семейным делом попросилась к старшому стражи, проживающему тут же. Назвалась свояченицей. Ждала, вооружась терпением. Без лишних спросов провели пришедшую под чёрной понкой родственницу в ту палату, где когда-то была с Бунко и говорила с Гориславой. Тот же Осей, обрюзгший и обвислый, встретил за тяжёлой дверью. Даже не вспомнился молодцеватый парень, что вдавни подвёл коня у врат Фроловских, когда бежала из дому. Бунко же вряд ли бы его сравнил с тем воином, что чуть ли не убил и тут же спас своего бывшего начальника в бою под Галичем. Стар стал Осей и неказист.

- Ты кто? У меня нет свояченицы! - грозно принял он ночную гостью.

Они были вдвоём за крепко притворенной дверью.

Она скинула понку и показалась в лёгкой шубке на беличьих чревах, из-под которой выступала телогрея, отделанная кружевом.

- Вспомни Бунко, что приводил меня к тебе, - истиха молвила Евфимия.

- А, голуба душа? - с трудом изобразил Осей улыбку на заплывшем лике. - Что привело в столь поздний час?

- Желанье видеть мужа.

- Кто муж?

- Василий Ярославич князь Боровский. Осей могуче задышал, как мех.

- Ступай домой. И не ходи с такими просьбами. Княгиня сняла с шеи ожерелье с жемчужным саженьем и яхонтами превеликими.

- Свояченицы нету, наверно, есть подружия? - и протянула дорогой голтяевский поминок.

В узких от жира глазах стража затеплился хороший огонёк.

Спрятав драгоценность на груди, он произнёс: - Главу сую под лезвие ради тебя. Пошли. - И громыхнул тяжёлым ожерельем из ключей.

При давешнем знакомстве с Житничной тюрьмой Евфимия под землю не спускалась. Теперь узрела то, о ем поведывала Богумила в Бутовом саду. По белокаменным ступеням тесным переходом прошли в подземную палату длиной и шириной в семь с небольшим аршин, а высотой в четыре. Сквозь малое отверстие виделась более нижняя палата глубиною в три сажени. Она разделена стеной. В одном из двух тёсанокаменных мешков в мерцании светца Евфимия узнала на лочке соломы супруга. Он при появлении её вскочил, закинул голову.

Евфимия потребовала от тюремщика:

- Оставь светец и нас.

Осей вытянул шею по-змеиному:

- Што-о?.. Шутишь, голуба душа? Пришлось упрямца уговаривать:

- Не трусь, колодника не выну. Дам додаток.

- Добро! Сочту до ста, вернусь…

Едва его шаги затихли, муж воззвал к жене:

- Офимушка!

Оба глядели друг на друга, ища слов.

- Не убивайся, - начал князь. - Государь принял меня ласково, поздравил. Провёл в палату, что именуется среди придворных «западня», ибо её оконца глядят на запад. Поговорили… Он ненадолго вышел рядом, в повалушу. И тут явился новоиспечённый дьяк еда с людьми и объявил: «Князь, пойман ты великим осударем Василием Васильичем всея Руси!» Я встал и отвечал: «В моём несчастье волен Бог да государь. А уд мне с ним пред Богом, что берет меня невинно»…

- Злосчастный друг мой! - Княгиня отирала их. - Ведь дети малые пояты следом за тобой!

- О Боже! - застонал Василий. - Мне их не показали… А Иван?

- Сокрыт надёжно.

- Всё - ошибка! Чей-то недоразум! - успокаивал Василий Ярославич. - Не знаю, на кого грешить. Не приобрёл врагов. Коль сами завелись, поплатятся! Всё станет на места… А ты пока беги, Офимушка, в Литву, спасай Ивана! Можайский получил от Казимира Брянск, затем Гомей и Стародуб. Шемячичу обещан Рыльск. Авось и мой Иван не будет без кормления. Василиус, я верю, всё поймёт. А ныне он в неведении.

Княгиня запротестовала:

- Он всё ведает. Меня не хотел видеть. Сына выслал, соправителя. Нивмолвить, нивпросить!

- Ну, значит, в одержании, - звенел железом князь. - Горит! Его остудят и сестра моя, великая княгиня Марья, и Голтяев, и Плещеевы, и наши богомольцы, святители Московские.

- Беседовала с Троицким игуменом Мартинианом, - вставила княгиня. - Преподобный обещал заступу.

- Надейся и беги, - настаивал супруг. - Можайский в Брянске или Стародубе. Недалече. Сумеешь вырваться?

- Сумею, - уверила Евфимия. И не сдержалась: - Из-за меня проклятый оборотень поймал тебя! Не зря допрежь грозил…

- Грозил, - припомнил князь. - Был против нашей свадьбы. А мы ведь не устраивали кашу…

Евфимия со вздохом перебила:

- С трубами свадьба и без труб свадьба!.. А я, виновница, на подвиг любящего не ответила на брачном ложе. Прокляни меня!

- Господь с тобой, Офимушка! - пытался утешать эоровский. - Ты непременно станешь мне женой не токмо перед аналоем, а и на брачном ложе. Не в сей жизни, так в будущей.