Страница 180 из 227
В таких поверьях, пожалуй, наиболее отчетливо прослеживаются не христианские представления о стихийности (даже неопределенности), непредсказуемости, «своевольности» влияющих на человеческое бытие существ и сил, которые могут становиться воплощениями (орудиями) не только непредопределенной Богом смерти, но и смерти внезапной, неотвратимой, непостижимой, случайной, «поскольку Церковь допускает источником ряда бедствий не грехи человека, но действие беса, это создает основу для колебания в оценке жизненной ситуации. <…> В различных местных традициях ответственность за бедствие возлагается либо на самого человека… либо на внешние силы, причем характер беды может быть в том и другом случае одним и тем же» <Адоньева, Овчинникова, 1993>.
В XIX — начале XX в. представления о нежданной, «не своей» кончине (изначально считавшейся, по-видимому, следствием похищения, избрания или вселения какого-либо духа, божества опасного или благодетельного) переосмысливаются как результат нежелательных и несоотносимых обычно с «Божьим попущением» (и предопределением) действий нечистых духов, даже их «игры».
Причиной гибели утонувших, пропавших без вести (заблудившихся) в крестьянских поверьях XIX — начала XX в. остаются разнообразные лесные, водяные и прочие духи, способные «забирать» к себе не только неосторожных, неосмотрительных (или «греховных»), но и соблюдающих предписанные правила поведения, то есть гибнущих «не от своей вины» людей (см. ВОДЯНОЙ, ЛЕШИЙ, РУСАЛКИ, ПОКОЙНИКИ). По наблюдениям Г. Виноградова, в смерти людей нередко «обвиняется нечистый в разных видах» (Ирк.) <Виноградов, 1923>. Ф. Буслаев подчеркивает «двуличный» характер деятельности нечистых духов (именуемых шутами) — народные поверья приписывают таким существам, с одной стороны, шутливость и забаву, а с другой — несчастья, болезни, смерть <Буслаев, 1861>.
Нечистые духи (в том числе «играющие») могут становиться предвестниками перемен в человеческой жизни, предвестниками (воплощениями) смерти (последнее особенно характерно для поверий, связанных с домовым) (см. ДОМОВОЙ, ПОКОЙНИКИ, РУСАЛКИ).
Трактуясь в основном как «стихийно-самостоятельные», вызывающие «случайную смерть», действия нечистой силы могут пониматься как противонаправленные «воле Божьей» (реже — соотносимые с ней). Понятия о противодействии нечистых духов светлому, благодетельному началу (здесь они однозначно отождествлены с силами зла) отражены в представлениях о всех видах самоубийства, считающегося следствием дьявольского наваждения (соответственно, «поддавшихся» ему самоубийц «забирает к себе» (избирает) черт, Дьявол) (см. ПОКОЙНИКИ).
Для поверий XIX — начала XX в. характерно и сохранение двойственного восприятия некоторых случаев «одночастья» (внезапной или насильственной смерти): это или «кара Божья», или «Господь к себе призвал» (Костр.) <Смирнов, 1920>, то есть так или иначе знак особой отмеченности скончавшегося (конкретно трактуемой в каждом отдельном случае).
Представления о внезапной, но исходящей от высших сил «карающей-избирающей» смерти своеобразно отражены в поверьях, связанных со «смертью от грозы». Преследуя нечисть, гроза, именуемая во многих районах России «Божьей волей», «Божьим милосердием», может погубить невинного человека, попадающего, однако, прямо в рай (см. ПОКОЙНИКИ).
Подобная «исходящая свыше», но и «случайная» смерть не кажется тем не менее предопределенной; вызывается сиюминутным вмешательством божественных сил в течение обыденной жизни. В отличие от смерти «стихийной», приравниваемой к похищению нечистым духом или персонифицируемой им, «случайная смерть» здесь посылается Богом. Это — свидетельство сложного соотношения понятий о предопределении и случайности, «предопределенной и случайной смерти», и ее обличьях даже в рамках сравнительно «христианизованного» народного мировосприятия.
«Случайная смерть» в крестьянских поверьях XIX — начала XX в. может быть и почти безличной, связываться с гибельным влиянием на людские судьбы «злых» («худых») часов (в XIX–XX вв. — минут, секунд и даже полусекунд), а также «дурных» («благих») мест (пространств — следов, тропинок нечистых духов и т. п.). Такие поверья сформировались на основе «конкретно-вещественного» и синкретичного восприятия пространства-времени (неравного или неровного, доброго и недоброго) (см. ПРЕДИСЛОВИЕ).
«Недобрые», обладающие неопределенным местоположением отрезки неровного пространства-времени существенно влияют на бытие человека или становятся средоточием неподвластных Богу влияний, сил. Ср.: «Попритчилось ему, будто в дурное место ступил» (Пенз.); у каждого человека в течение суток есть свой «худой час» (Калуж.) и пр. В некоторых поверьях порождения и воплощения опасного пространства-времени и воплощения смерти могут отождествляться (см. ПОЛУДНИЦА, ПРИТКА).
Сохраняющиеся в поверьях крестьян представления о «смерти случайной», думается, изначально несоотнесены с осмыслением событий жизни человека как предопределенных высшими силами или «сужденных», «связанных судьбой» <Сахно, 1994>; с восприятием случая как «непредсказуемой части судьбы» <Топоров, 1994>. Их возникновение обусловлено своеобразным преломлением понятий о причинности в мифологическом мышлении, обращающем преимущественное внимание на внезапные, разрозненные и неординарные события, «лежащие вне цепи явлений» <Леви-Брюль, 1937>. В подобном восприятии «случай» («случайная смерть») предшествует предопределению или судьбе как выстроенной, объяснимой цепочке событий (см. ПРИТКА). Здесь характерны представления, связанные с приткой (случаем, событием и существом одновременно) (см. ПРИТКА). К притке относят все то, что случается с человеком внезапно (Пенз. и др.); приткой, притчей называют случай, событие, судьбу <Буслаев, 1861>; приткой именуется смерть. «Притка-смерть», таким образом, — причина смерти, воплощенная гибельная случайность.
Понятия о подобных, вызывающих или воплощающих «случайную смерть» существах — устойчивы в крестьянских поверьях XIX–XX вв.: они предполагают необходимую для традиционного (обычно трактуемого слишком «механично») мировоззрения гибкость, вариативность осмыслений трагических коллизий жизни и смерти.
Многоликость (от персонифицирующего силы уничтожения скелета или соотнесенного со стихией разрушения чудовища — до вьющейся в небе птицы) смерти в народных поверьях обусловлена и не тождественными лишь христианским, неоднозначными понятиями о душе, о «посмертных состояниях» человека (см. ПОКОЙНИКИ); и сложной историей развития постоянно переосмысливаемых народным мировоззрением представлений о «своем и не своем», «естественном и неестественном», предначертанном высшими силами и «случайном» конце человеческого бытия.
Возникающие в разные исторические периоды понятия о смерти и ее обличьях в поверьях XIX–XX вв. находятся в сложном, с трудом поддающемся «расчленению и классификации» взаимодействии. Они могут воплощаться в одном многозначном, полифункциональном образе (белая женщина, Бог) или проявляться во множественных образах «воплощенных смертей», то есть многочисленных существ-губителей, похитителей, искусителей, предвестников.
Граничащая с неуловимостью обликов многозначность связана с отмеченной выше взаимопронизанностью жизни и смерти в народных воззрениях, где одни и те же силы, существа (властвующие над всеми областями бытия — и земного, и «иного») могут выступать распорядителями и жизни, и смерти людей. Ср. общераспространенное до наших дней выражение о кончине кого-либо — «Господь прибрал». Неопределенность обличий Смерти обусловлена и неизбывной для всех времен непознаваемостью явления смерти «до конца».
СМИРЕНЕЦ, СМИРЕНЧИК — детская болезнь, родимец; тихонький; дух, вызывающий болезнь, или персонификация болезни (см. РОДИМЕЦ, ТИХОНЬКИЙ).