Страница 179 из 227
Семантику наделенности долей может иметь и слово «смерть», восходящее «к индоевропейскому ряду *mer- / mor- / — mr-, который ставится в связь с такими „культурными словами“, несущими значение „части“ (доли. — М. В.), как греческое „мойры“ и восточнославянское Мара»; соответственно, «доля» «есть смерть и есть жизнь, голод и кормление, нищета и богатство» <Седакова, 1991>. О. М. Фрейденберг перечисляет в ряду «конкретно-образных» воплощений доли «май» (топимую или разрываемую в весенне-летних обрядах зелень), мару, двойника человека и др. (см. МАРА).
Представлениям о «смерти — Божьей воле» соответствует вера в «назначенность» времени и места смерти — «кому умереть, какою смертью и когда — Бог на роду написал» (Костр.); «против смертного часа никто не волен, он от Бога» <Попов, 1903>. «При рождении человеку назначается участь, записываемая в книгу» (Орл., Волог.); Бог «пишет судьбу» новорожденного (Ирк.); «„вздрогнуть“ означает, что кто-нибудь прошел по тому месту, где вздрогнувший будет похоронен» (Ворон.). Сходные представления прослеживаются и на Урале — не внимающий предостережениям ангела-хранителя пьяница лишается и его покровительства, и назначенного ему Богом места успокоения <Железнов, 1910>.
Узнать час своей смерти можно было, гадая «у церковного замка» (держась за замок церковных дверей) (Сев.). Такой способ гадания считался, однако, одним из самых опасных и «нежелательных» (подвергающих смертельному риску гадающего и безусловно осуждаемых с точки зрения канонического христианства).
Понятия об однозначно определенных времени и месте смерти нашли яркое отражение в популярном сказочном сюжете «Смерть в колодце»: молодой человек, которому при рождении «назначена участь» утонуть в колодце, все же умирает на предусмотрительно закрытом его родными колодезном срубе.
По-видимому, представлениям о «смерти, назначенной Богом» в крестьянских поверьях XIX — начале XX в. соответствуют понятия о «своей смерти» (в том числе незримо пребывающей за плечами каждого из людей).
Тем не менее «божественная предначертанность» времени, места и характера смерти, всего жизненного пути человека оказываются в неизбежном конфликте с необходимостью вновь и вновь объяснять внезапные, нелепые, трагические кончины, так или иначе согласовывая их с «Божьей волей». И здесь понятия об источниках и воплощениях смерти наиболее неодноплановы.
Безвременная смерть вследствие тяжкого заболевания, эпидемии (так же как и сама болезнь, эпидемия) в XIX–XX вв. чаще всего понимается как проявление «воли Божьей», но уже наказующей, преследующей или, напротив, испытующей (избирающей и даже «убирающей» «лишних» людей). Болезни (как и сама смерть) оказываются здесь своеобразными «помощницами и пособницами Бога»: «Если Бог не накажет, то и без предосторожностей холера не придет» (Волог.); «Бог если захочет, кары не допустит» (Арх., Казан.); эпидемии — «гнев Божий», «наказание Божие» (Арх., Волог., Яросл., Рост.) (ср. также распространенное выражение «Бог простил» — о выздоровевшем). Иногда Бог посылает болезни и «любя» (Ряз.). В названиях некоторых заболеваний прослеживаются представления о них как о следствии непосредственного вмешательства («посещения») высших сил: состояние умопомешательства иногда определяется как «Божье посещение» (Влад.) <Попов, 1903>; божевольный — помешанный (Курск., Пск.), божье — падучая (Тульск.) <Буслаев, 1861> и т. п.
В тесной связи с понятиями о направляемых божественной волей болезнях и «избирающей людей» смерти находятся представления о безвременной кончине детей: «Жив, так и не тронь, живет; а умер — так Бог прибрал, святая душенька будет!» <Покровский, 1884>. «Народ полагает, что „хорошие“ (умные, послушные) дети умирают, потому-де хороший ребенок и Богу нужен» <Демич, 1891>. «Население считает „грехом“ противиться „воле Божьей“. Приходится слышать такое рассуждение: „Бог дал утеху родителям поласкать детей и потом посылает „госпочку“ (оспу), спешит в назначенное время убрать лишних, чтобы не стало тесно остальным“» (Забайк.) <Болонев, 1978> (представления о «праведной» смерти от оспы были особенно распространены среди раскольников — см. ОСПА).
Балансируя между верой в предопределение и естественным желанием спасти близкого человека, «взаимоотношения со смертью» в подобных случаях не имеют даже оттенка «борьбы», «игры» и т. п. Иногда, стремясь определить его конечную участь, опасно больного сознательно помещают «на пограничье» жизни и смерти: «В Вятской губернии народ достает у церковнослужителей „сорокообеденный“ ладан и золу из кадила; последнюю настаивают золой и щелоком; поят ею с ложечки больного ребенка, отчего тот или скоро выздоровеет, или же, если ему так суждено, скоро умрет» <Демич, 1891>.
В некотором конфликте с понятиями о «божественном происхождении» эпидемии находится бытующий вплоть до начала XX в. и сопровождающийся изгнанием, отогнанием или закапыванием смерти обычай опахивания (см. ОСПА, ХОЛЕРА).
Стремление искоренять опасные, внезапные, эпидемические заболевания «сверхъестественными способами» (посредством разведения «живого огня», опахивания, обращения к знахарям и т. п.) соотносится с представлениями об их сверхъестественном происхождении, не связываемом, однако, лишь с «волей Божьей». Согласно крестьянским поверьям XIX — начала XX в., одной из основных причин опасных, влекущих гибельные последствия заболеваний продолжают оставаться действия разнообразных нечистых духов, которые могут и персонифицировать болезни, отождествляться с ними (это, по-видимому, очень давнее поверье нашло отражение в «Повести о скверном бесе» — см. БЕС).
Естественно, что подобные воззрения, хотя и неискоренимые на протяжении столетий, переинтерпретированы под влиянием христианства. Согласно одной версии, болезни (как и смерть) насылаются Богом, но пребывают в непосредственном ведении Дьявола. Болезни «живут между небом и землей, в доме из железа и стали, с медными дверями, двенадцатью замками, наложенными на них от Бога печатями и с ключами у Дьявола» (болезни выпускаются по указанию посылаемого Богом ангела) (Орл.).
Согласно несколько иному толкованию, болезни повинуются преимущественно Дьяволу, «проживают у него в аду (Смол.). Иные признают Дьявола даже как бы отцом всех болезней, обязанных ему повиновением, и потому-то такие болезни, происходящие от чертей, и являются самыми трудными и неизлечимыми (Калуж.). Иногда нечистая сила способна навести всякую болезнь, иногда только повальные болезни, иногда же роль ее ограничивается почти исключительно сферой психических и нервных заболеваний» <Попов, 1903> (см. ДЬЯВОЛ, САТАНА, ЧЕРТ).
В соответствии с одной из наиболее распространенных в XIX — начале XX в. точек зрения, болезни исходят от Дьявола лишь вследствие «Божьего на то попущения» — «за грехи человека и чтобы показать людям пагубную волю злого для предостережения людей от него» (Волог.). «Содействующие смерти болезни», как и сама смерть, могут быть автономными от «воли Божьей» или противонаправленными ей.
Нередко опасные болезни и смерть — результат преследования человека или вселения в него (встречи с ним) мало соотносимых с проявлениями «Божьей воли» или «стихийных», неуправляемых по своей природе существ (см. ВОЛОС, ЗМЕЯ, ПРИТКА, ВЕТЕР). Заболевания, иные пагубные события могут считаться следствием «подшута» (колдовства), порчи (см. КОЛДУН).
Иногда причины заболевания так и остаются неясными, неистолкованными, необъяснимыми. По замечанию Ф. Буслаева, общее понятие о болезни может выражаться словом «взяло» (Оренб., Перм.) — «его шибко взяло». «Этот безличный глагол намекает на ту таинственную силу, которую народные суеверия стремятся определить множеством слов мифического значения» (ср. также выражения «надуло», «подступило», «подвалило» и др.) <Даль, 1984>. «Неведомая сила, поражающая человека в болезни, удачно выражается томским словом „тайник“, обозначающим черную немочь, падучую, родимец» <Буслаев, 1861>.