В теснинах гор

— Что отец! — говорил Аджар, лукаво улыбаясь. — Сам Петросян проиграл бы нашему Джабиру, жаль только, он не участвовал в мировом чемпионате.

Еще я узнал о том, что братья с матерью едут в Крым, в дом отдыха «Золотой колос». Едут от Каспийского моря к Черному, и что Аджар хотел во что бы то ни стало лететь, но у матери больное сердце, и самолет она не выносит, поэтому и решили ехать поездом. У Джабира испортилось настроение, когда я отказался играть с ним в шахматы. Ему не верилось, что такой большой дядя не умеет играть даже в шашки. Зато Аджар начал с охотой задавать мне вопросы.

— Еду к сестре в гости, — ответил я, — вот второй год не видел ее. У нее тоже сын теперь первый класс окончил. — Я вынул фотографию сестры с сыном.

— Сестра совсем на вас не похожа, — удивился Джабир. — А как зовут вашего племянника?

— Андрей.

— Андрей? Русское имя?

— Ну мало ли теперь горских ребят с русскими именами, — ответила за меня их мать Фариза. — Сестру‑то как звать?

— Полиной. А мы звали ее Паридой.

— Полина? — удивилась теперь Фариза. — Аварка?

— Русская аварка, — улыбнулся я.

— Как «русская аварка»? — спросил Аджар. — Разве бывает такое?

— Ага. Я знаю, — сказал Джабир. — Сначала она была Парида, потом поехала учиться, и стала Полиной. Да?

— Совсем не так, — ответил я. — Сначала она была Полиной, потом стала Паридой, а теперь опять Полиной.

— Что‑то непонятно, — покачала головой Фариза.

— Все станет вам понятно, когда я расскажу, как она стала нашей сестрой.

Ребята, разинув рты, удивленно смотрели на меня. И я начал свой рассказ.

Суровой выдалась военная весна 1944 года. Нас было трое братьёв — самому старшему Магомеду в тот год исполнилось одиннадцать лет, среднему — Саиду — девять, а мне — восемь. А самой младшей в семье и единственной нашей сестре Асе было всего шесть. Трех лет ей не сравнялось, когда мы всем аулом провожали отца в армию. Он был шофером. Перед войной наш колхоз начал строить на речке Ганзах электростанцию. Отец возил туда то камень, то оборудование. Здание электростанции было уже почти закончено, когда отец в черной бурке на коне вместе с мужчинами аула уехал на фронт. До самой границы аульской земли мы с матерью проводили его. А Ася все смеялась, сидела на коне, весело подпрыгивала, ей, бедняжке, и невдомек было, куда едет отец. Она все просила его привезти ей куклу с такими же косичками, как у нее самой. «Папуля, еще не забудь конфетки, знаешь, такие холодненькие, в бумажке», — говорила она, прижимаясь к нему. «Привезу, родная, привезу, — отвечал отец и крепко обнял нас. — Вы, мужчины, берегите маму и Асю». Только и сказал нам на прощанье.

С тех пор каждый день я первый встречал почтальоншу Гоарше, все гадал, нет ли в ее сумке отцовского письма. А Ася приставала то к маме, то к бабушке с вопросами, когда вернется отец с куклой и конфетами. Мама с утра допоздна работала в колхозе, бабушка все гадала на девяти камешках, успокаивала нас, что скоро мы победим и приедет отец живым и невредимым, вся грудь в орденах. Но отец все почему‑то не возвращался, только присылал письма из разных городов, а в письма вкладывал свои фотографии. Был он снят в военной форме с медалями, красивый, улыбающийся. Одна из фотографий до сих пор в рамке висит у нас на стенке в бывшей бабушкиной комнате. Вообще‑то бабушка никогда никаких плакатов, фотографий и рисунков не разрешала развешивать у себя. Говорят, в Коране написано, что нельзя людей и животных рисовать, и поэтому считала она рисование грешным делом. Но вот фотографию отца бабушка повесила у себя над постелью.

— Вот мой ангел–хранитель, — говорила она, — он дороже мне всех других ангелов на свете.

Каждый день после молитвы она разговаривала с фотографией отца: «Когда же ты, мой сокол, вернешься, хоть бы раз взглянуть перед смертью на тебя. Я так по тебе соскучилась», — и все просила Аллаха, чтобы поберег он сына от шальной пули.

Отец вернулся только весною 1944 года. Я в это время нас телят с соседними мальчишками на поляне за аулом. Телята резвились где‑то рядом на зеленой траве, а мы, ползая на коленях, играли в ножички. Каждый по очереди должен был бросить нож то через руку, то через плечо, да так, чтобы падал он на землю только острием и вставал ручкой кверху. И вдруг, когда ножик взметнулся над землей, раздался радостный крик брата Магомеда. С самой высокой крыши аула он кричал: «Эй, Жамал, скорей домой, наш папа возвращается!» Как резвый жеребенок я припустился к дому. А там уже собрались соседи, поздравляли бабушку. Маленькая Ася все прыгала, как стрекоза: «Папа возвращается с куклой для меня!» Братья спорили, кто с конем, а в колхозе тогда был один–единственный конь, пойдет встречать отца к речке. Через речку проезжали все машины в горные районы. Матери еще не было дома. Она появилась потная, красная, глаза ее сверкали от радости. Задыхаясь, она села на лестнице, говорила: «Вот отдышусь!», а потом все спрашивала: «Неужели это правда?» Ей Магомед несколько раз повторял, как по телефону сам отец позвонил из города секретарю сельсовета Магди, что приезжает, а Ханзадай — сторож Совета — тут же, будто ветром ее сдуло, побежала на поле сообщить маме радостную весть.

— Надо чем‑то отблагодарить Ханзадай, — сказала мама.

У нас обычай такой — одаривать тех, кто первым сообщает радостную весть. Вот моя мать тоже вынула из сундука свой шелковый белый китайский платок и набросила его на голову Ханзадай: «Носи, родная, на здоровье, дай Аллах, чтобы твои уста только радостную весть несли людям». Правда, вторая моя бабушка (по матери) косо посмотрела на мать, будто говорила: «Можно же было подарок попроще дать, от радости голову потеряла моя дочь, самую лучшую шаль подарила».

Но мама даже не взглянула на бабушку, она все гадала, как там отец, ранен ли он, цел ли. «Вот беспокойная моя невестушка, — говорила другая бабушка, — какое у тебя сердечко доброе. Раз он сам позвонил, значит, здоров. Только надо будет встретить его. Магомед, родной, ты бы попросил у председательши коня». — «На коне сама председательша уехала в район, — возразил Магомед. — Я без коня пойду встречать».

— И я, и я! — закричала Ася.

Не успели мы подойти к границе аульского поля, как на дороге показался папа. Да, это был наш папа. Я первым узнал его. Шел он в военной форме, в одной руке держал чемодан, а в другой — ребенка. Мы в недоумении остановились. «Если это наш папа, то откуда ребенок?» — засомневался Магомед.

— Сейчас многие носят военную форму. Это, наверно, чужой человек.

— Разве ты забыл папину походку? — сказал я и побежал вперед. И действительно, это был наш папа. Я уже видел его улыбающиеся глаза, черные усы. Но кто же в самом деле эта девочка? Когда я подошел, отец опустил девочку на землю и крепко обнял меня. А тут и братья подбежали. Подоспела и Ася. Папа взял Асю на руки и прижал к груди, где сверкали ордена и медали.

Ася через плечо отца подозрительно смотрела на девочку.

>— Что же вы не поздороваетесь с сестренкой? — спросил отец, улыбаясь. А девочка серыми испуганными глазами смотрела на нас и вдруг бросилась к папе и прижалась к его ногам.

— Папа! Папуля! — заплакала она.

— Не бойся, Полина, это твои братья и сестра, — успокаивал ее отец.

Тут подбежала запыхавшаяся мама и наши родственницы. Все радостно и удивленно смотрели то на девочку, то на отца.

— Что вы все уставились на нас, это наша девочка, разве вы не получили мое письмо? Я ведь ее с поля боя подобрал, — сказал отец.

— Никакого письма мы не получили, — тихо ответила мама. Потом она взяла девочку на руки, поцеловала ее и шепотом спросила отца: «Где же ее родители?»

— Длинная история, нет у нее родителей, погибли, — так же тихо ответил отец. И мы все тронулись в аул.

Поздно вечером, когда мы наконец остались одни, отец рассказал нам историю нашей новой сестренки.