В теснинах гор

— Сколько их тут! — прошептал кто‑то.

И тут послышался тихий плач женщины. Они не заметили ее, стоящую на коленях, с растрепанными волосами. Ее слезы орошали землю, а перед нею лежала голова мальчика лет десяти; кровь с его лица была вымыта слезами, черные глаза смотрели как живые.

— Вот мой орленок, мой единственный Самед! — причитала женщина, поднимая руки, как два дрожащих лепестка к небу. И она поведала им свою историю.

После гибели брата — Ибрагим–хана поклялся Надиршах отомстить горцам. «Воздвигну гору из голов этих дикарей, — говорил он, — пусть будет славный памятник брату». Приказ шаха гласил — убивать встреченных на пути — детей, стариков, женщин, голову отрубать и складывать в этой лощине. Пусть все знают, что шах держит свое слово. И вот гора стала быстро расти на устрашенье всем.

Бедная женщина рассказала, что сын ее был пастушонком, пас отару овец и однажды в горах встретил отряд шаха. Воины и кони еле передвигались — так измучила их жажда. Схватили они пастушонка и велели привести их к роднику. Но мальчик быстро сообразил, что делать. Повел он вражеский отряд по непроходимой тропинке, по колючим кустарникам все дальше и дальше от родника. Долго бродили персы, пока наконец поняли, что их обманули. Люто били они пастушонка, а потом отрезали ему голову и принесли в лощину.

— Не плачь, мать, — говорил Магдилав. — Сын твой умер, как настоящий горец.

— Я горжусь им, — ответила женщина, — но сердце мое обливается кровью. Он у меня один. Если б возможно было сложить мою седую голову вместо его.

Мать брала голову сына, прижимала ее к груди, целовала мертвые губы. Магдилав отвернулся — слезы застилали глаза. А ведь совсем недавно казалось ему, что уже ничто не в силах заставить его плакать. «Клянусь Аллахом, небом Дагестана, этими горами заплатить врагу сполна за материнские слезы! Пока останется хоть одна капля крови в моих жилах, сила в моих руках, буду мстить, мстить, мстить».

— Благослави, Аллах! — прошептал он и ударил ногами по вспотевшим бокам коня: «Неси меня, мой добрый друг, по следам врага…»

Р1 шли кони по следам отступавшего врага. «Раненый зверь злым бывает», — предостерегал Магдилав своих воинов. И был он осторожен, как барс, издали чуял засаду врага, пронюхивал каждый куст, заглядывал в каждую пещеру.

А совсем близко, впереди пробирался вражеский отряд, прикрывающий Надиршаха. Скверное настроение не покидало шаха. Подолгу сиживал он в своем роскошном шатре, который несли воины. Перебирая четки, закрыв глаза, размышлял: «Полмира завоевал я. Индия, Средняя Азия, монголы — все подо мной. Я так богат, так могуч, передо мной не устоял никто, я стремился овладеть миром, быть богом на земле, и вдруг этот каменный мешок — Дагестан, населенный варварами, как кость застрял у меня в горле. В чем же сила этих диких, необузданных полунищих людей? Они в четвертый раз заставили бежать моих воинов, они убили моего брата Ибрагим–хана, моих лучших военачальников. И теперь вот я сам бегу от них…»

Надир стиснул зубы: «Я еще вернусь сюда, я разобью каменный мешок, каким бы крепким он не был. Я разорю аулы, сровняю крепости с землей. Лучших солдат врага я возьму в свою армию. Остальных уведу, как скот, в Иран, в вечное рабство. Я покажу им, как могуч Надйршах и как надо служить ему…»

Было над чем размышлять Надиршаху, с трудом глотал он горькую обиду неудач. Потерять все войско, оставить на полях сражения дорогое оружие, погубить чистокровных лошадей, верблюдов, мулов. Шах видел, как упал моральный дух оставшихся в живых, в каждом воине он видел теперь труса и предателя. Любой шорох, даже скрип колес, цоканье копыт раздражали его, вызывали подозрения. Вино, которое он пил, казалось ему отравленным и не опьяняло его, чарующие взгляды персиянок и турчанок, прекрасных наложниц шаха, не отвлекали от тягостных дум.

В сумерки, когда по склону, покрытому сосновым лесом, на левом берегу реки Калии проходили воины шаха, заметил их отряд Магдилава. Был вечер, солнце зашло, и из глубоких ущелий начала выползать темнота, простирая свои черные крылья над долиной.

— Шатер Надира несут! — сообщил горец, который поднялся до самой макушки высокой сосны, — люди тащут его арбу. А кругом воины.

— Неужели самого Надира увижу, — обрадовался Магдилав. Решение созрело тут же. Напасть неожиданно. А ведь никто не думал, что попадется Надйршах. Уже вторые сутки отряд искал Герей–хана. А вот чуть не напоролись на самого шаха.

— Их так много, может, сообщим нашим, — засомневались некоторые.

— Тогда упустим Надира. Медлить нельзя. Нас мало, и враг нас не видит. Пропустим их до той лощины, подойдем тихо, без коней, без винтовок, с саблями — рассчитаемся с Надиром и тут же исчезнем.

Так и сделали. Раздвинулись густые ветви сосны, вышел с обнаженной саблей залим–великан, и воины Надира, бросив шатер, разбежались. Магдилав в миг очутился около поверженного шатра.

Злобно кричал Надир, визжали его жены — от внезапного удара об землю наконец дверь открылась, и Надйршах в ужасе окаменел. Его маленькие глаза налились кровью, он схватился за саблю, но взмахом левой руки Магдилав сорвал ее с шаха. Сам шах свалился к ногам багадура.

— Поднимайся, Надир, пришел твой час, ответишь теперь за все, — спокойно приказал Магдилав. Он поднял шаха за ворот халата той же левой рукой, ибо в правой он держал обнаженную саблю. Надиршах кричал что‑то на своем языке, а маленькое тело его подпрыгивало и корчилось в смертельной муке.

И вдруг прогремел выстрел. Зашатался Магдилав — проклятая пуля сразила великана. Слабеющая рука разжала ворот ханского халата, взмах его огромной сабли пришелся по голове телохранителя шаха. Раздался еще залп и рухнул Магдилав па родную дагестанскую землю, орошая ее своей алой кровью.

С тех пор много раз гремел гром в Дагестанских горах, много воды унесли быстрые горные реки к седому Каспию. То убыстряя ход, то замедляя, будто поднимаясь по склонам, проходила жизнь, вечный конь, которому нет начала и конца, который не знает ни старости, ни усталости.

Шло время, изменяя и природу, и человеческую жизнь, и где‑то вдали остались события, которые происходили двести с лишним лет назад, когда Надиршах, великий владыка, четырежды совершал походы в страну гор и четырежды возвращался разбитый и побежденный.

Папаху хана, которую Надир потерял в горах, вместе с золотым седлом и саблей, говорят, нашли горцы на том самом месте, где убили Магдилава, и потом передавали из рук в руки, чтобы сберечь, как память о пораженном завоевателе. Сабля сохранилась до наших дней. В краеведческом музее Дагестана покоится она под стеклом. На ней высечены слова: «Принадлежала завоевателю Тимуру 1328 г. Спустя более 330 лет ее обладателем был Надиршах. 1739 год».

А легенды о славных битвах горцев с иноземцами живут до сих пор, как эхо далекой ушедшей жизни, передаются из уст в уста, из поколения в поколение. Остались и разрушенные сторожевые башни, крепости далеких времен, среди них и Турутли. Стоит он на высоких скалах, заброшенный и угрюмый, храня в себе печальную повесть о семи братьях и изменнице сестре. Помнят люди и Магдилава. Многим новорожденным давали его славное имя. Теперь носит его и молодой инженер. Правда, он не великан, не багадур, он не карабкается по скалам в поисках меда диких пчел. Этот Магдилав — гидроинженер и работает на плоскости, занимается оросительной системой родного совхоза, куда перекочевали славные гондохцы, променяв тесную, скудную землю предков на просторные богатые поля. Пусть будет достоин он имени Магдилава–багадура.

И вы, дорогие читатели, я думаю, желаете того же молодому инженеру, будущему герою моей новой повести…

ПОЛИНА–ПАРИДА

Не успел я войти в купе, как оказался в окружении Аджара и Джабира. «Эти маленькие друзья из братского Азербайджана ехали с матерью в том же направлении, куда и я. Аджар был годом старше своего брата Джабира, но оба они были одень похожи друг на друга, только Аджар был на голову выше брата. Большие, живые глаза их горели, как черные угольки. Вскоре я узнал о них все. Аджар был заядлым футболистом, болельщиком бакинской команды «Нефтчи». Он знал не только своих футболистов, как они играют, где живут, кто и когда и какие ошибки допустил в игре, но и футболистов всего мира, начиная с Пеле и кончая Рудаковым — вратарем сборной команды СССР. Сам Аджар играл в школьной команде, о чем из‑за скромности сначала умолчал, зато Джабир так обрисовал игру своего брата, что он показался мне чуть ли не самим Яшиным. Аджар — лучший вратарь в школьных командах Баку. А сам же Джабир, ученик пятого класса, увлекался шахматами. Отец ребят — известный азербайджанский писатель Исмаил–оглы часто проигрывал ему.