В теснинах гор

Он радовался, как ребенок, который смотрит в чистую гладь воды, где купается луч солнца, и пытается поймать его. Только протянет руку, а он вздрогнет и убежит. Магдилав слышал ее голос, нежный, ласкающий его ухо, вселяющий в его сердце радость, он видел перед собою черные глаза, которые горели, как звезды на небе в черную ночь, такие лучистые, такие глубокие и чарующие. Он повторял ее слова. И душа его заполнилась счастьем, он витал в облаках. Ему улыбался весь мир. Он забывал о боли, о слабости своей, хотел обнять и эти деревья, и горы, схватить с неба солнце, и тоже прижать к своей груди, а главное, убивать всех тех, кто покушается на эти горы, на это прекрасное солнце.

Юноша чувствовал такой прилив силы, что казалось — шагни — и он достанет Седло–гору, крикни во весь голос — задрожат скалы, встряхнет землю — вся нечисть, невзгоды смоются с ее лица и останется одна любовь и свобода!

Неожиданно раздался стук копыт коней и стрельба у ворот крепости.

Это возвратились с войны старшие братья Тайпус. Один из них был ранен в схватке с иранцами у Ак–Бурджи, другой — Аликадир вернулся здоровым, но был он худ и зол. С ними вместе приехал и сын Сурхай–хана, племянник Нуцала, Муртазали. Был он одет в папаху из густой бараньей шкуры, в богатую черкеску с газырями. Подтянут, в плечах широк, а в талии узок, взгляд его выражал высокомерие, и держался он хозяином.

Мужчины сидели на веранде на мягких подушках, по–турецки поджав ноги, пили чай, которым угощала их прекрасная Тайпус, и вспоминали недавние военные действия.

Сыновья Исилава, один стройней другого, сидели в ряд, а в середине сам Исилав. С ними были верные друзья из Турутли. Из своей комнаты Магдилав слышал весь разговор, хотя и говорили мужчины приглушенными голосами.

Итак, после нападения Сурхай–хана на Дербент, потом разгрома персов в Шимахи, Надиршах принял решительные меры, выслав многочисленные войска на подавление мятежа в южном Дагестане. Дербент был снова взят, а с восставшими жестоко расправились. Часть дагестанских феодалов, испугавшись, изъявила желание повиноваться шаху, платить ему дань, как бы она ни была тяжела. И лишь немногие феодалы, в том числе Сурхай–хан, мужественно отвергли предложения посланца Надира.

Такой ответ казикумухского хана взбесил иранских военачальников, они самовольно стали грабить аулы. Горцы сопротивлялись изо всех сил, в селении Джаро–Белокан восставшие перебили иранских воинов–грабителей. И то, что им удалось собрать, отняли горцы, нападая на обозы на дорогах.

Поэтому летом 1737 года брат Надиршаха, наместник Дагестана, Ибрагим–хан во главе тридцатидвухтысячного войска двинулся в Джанаки–Белоканы; он хотел построить крепость на дороге, в местности Ак–Бурджи, — крепость, которая служила бы базой для военных операций против горцев. Узнав о намерениях Ибрагим–хана, горцы близлежащих к Ак–Бурджи аулов стали тщательно готовиться к отражению неприятельского наступления.

А правители джарских племен Ибрагим–Диван и Халил, объединив свои силы, построили свои отряды в Дефим, через который должны были пройти войска шаха. Туда же должен был двинуться и отряд Муртазали, состоящий из горцев аварского ханства. Пока еще собрано только четыреста воинов. Они в пути, из каждого аула приходят в отряд воины. Вот Муртазали пришел сообщить об этом Исилаву и попросить у него помощи, может, из турутлинцев найдутся еще добровольцы, желающие сражаться против персов, защищая святую землю Дагестана, помогая соседним племенам, над которыми нависла смертельная опасность.

Всю ночь не спалось Магдилаву; он думал над своей судьбой. А утром ржание коней, разговор парней, которые подковывали их, приход–уход женщин — во дворе Исилава все говорило о быстрых сборах на войну. Сам Исилав чистил винтовку, а Тайпус в коре пекла чуреки на дорогу братьям и отцу. Все удивились, когда Магдилав вышел на веранду.

— Ты что это, сынок?! — сказал Исилав. — Еще слаб, раны твои не зажили.

— Пустяки, — отмахнулся Магдилав. — Когда мужчины едут воевать, не могу же я сидеть в тени.

— Вах! Значит, хочешь ехать с нами? спросил Муртазали.

— Как видишь, — с некоторым оттенком неприязни ответил Магдилав. — Думаю, я не помешаю вам?

— Наоборот, ты поможешь нам, багадур, такие, как ты, так нужны теперь, — не замечая неприязни, обрадованно ответил Муртазали.

— Раз ты решил, мы ничего против не имеем, — согласился и Исилав. — Только здоров ли ты, сынок? Не одну ночь придется провести под открытым небом, и дороги наши трудные.

— Свежий воздух и вода горных источников целебны, — улыбнулся Магдилав. — Только вот винтовки у меня нет.

— Все будет — и винтовка, и шашка, и одежда! — засмеялся Исилав. — Тайпус! Принеси‑ка чуху, которую ты сшила для багадура.

И Тайпус вынесла нарядную чуху из серой сугуры с газырями и подала Магдилаву. А тем временем Исилав принес ему огромную шашку как раз к его рукам. Видимо, ее смастерил местный кузнец, пока багадур лежал больным.

— А ружье вот свое дарю, — говорил Исилав. — Пусть оно будет прицельным, Магдилав. Не пришлось нам вместе охотиться на горных туров, а вот за вражескими воинами уж поохотимся!

Все засмеялись, улыбнулась и Тайпус, любуясь Магдилавом: как шла ему чуха, которую она сшила, коротая бессонные ночи. И она положила, как и братьям, в его хурджины чуреки с брынзой и мясом, сама привязала их к седлу красного скакуна и вышла во двор с кувшином на плече, полным водой, чтобы постоять на пути для счастливой дороги дорогим братьям, отцу и любимому Магдилаву.

— Настал наш час, — сказал Исилав, — да пошлет Аллах нам удачу!

Каждый раз, когда выхожу из дома, я гляжу на крону той высокой пальмы, будто она приносит мне счастье, а у ворот меня встречает дочка.

— И она приносит счастье?

— Да, сынок, надеюсь, и тебе она принесет счастье.

— Дай Аллах! Я бы всю жизнь молился Аллаху, чтобы всегда вот так провожала меня из дома… Тайпус…

— Тайпус — она вся в мать, и та была доброй души человек.

— Как бы я хотел, Исилав, чтобы вы считали меня сыном. Знаю, я говорю не то, как в бреду. Но не могу выйти за этот порог, не сказав вам этого. Я беден, как то дерево, и одинок, у вас есть все…

— Правда, не время, Магдилав, для такого разговора, но раз ты начал его, то я должен ответить тебе, что не нужно мне ни твоего богатства, тем более его у тебя нет, ни твоей славы, правда, она у тебя есть.

Лишь бы в груди у тебя было чистое сердце. Я сам такой, сынок, ты не красней. Вижу, и Тайпус ты по душе пришелся, да и мне нравишься.

Дай Аллах нам удачи покончить с врагом, сыграем вам свадьбу. Только отец твой будет против, он еще считает меня своим врагом, хоть вражду между мной и моим лучшим другом сеял Нуцал.

— Отец знает это, Исилав, только упрямится, против Нуцал–хана боится и слова враждебного сказать.

— С Нуцал–ханом, сынок, мы рассчитаемся. Вот придет время, отомщу за все, он стрелял в мое сердце и отнял моей же рукой лучшего друга у меня. Такое не прощается. Думаешь, он от души приглашает меня в гости, на охоту? Хитрит лиса. Но и я не дурак, дай Аллах удобного случая, наступлю на хвост лисе… Итак, сынок Магдилав, если Аллахом суждено, станешь моим восьмым сыном, братом моих сыновей. Этим восстановим мы разрезанную нить дружбы с твоим честным родом.

От радости сердце замирало в груди Магдилава, казалось, оно вот–вот вылетит к голубому небу. Он стоял такой большой перед Исилавом, а казался себе таким маленьким.

— Ну, сынок, выходи с Аллахом впереди, а хозяин должен последним покинуть двор, — подтолкнул его Исилав. — И Тайпус тоже ждет, наверное, нас.

— Бисмилахи рахмани рахим[28], — сказал Магдилав, выходя из открытых ворот и тут же увидел Тайпус, стоящую с полным кувшином на плече. Она растерянно улыбнулась, увидев счастливое лицо Магдилава, и все поняла. Отец потрепал ее по щеке.

— Что же, доченька моя, сегодня провожаешь отца, братьев и вот жениха. По глазам вижу, любишь его. Аллах свидетель, я только добра тебе желаю и здесь не хочу соблюдать обычаев — выдать тебя только по моей воле… До свидания, дочка, береги себя и наш дом.

28

Пусть начало пути будет удачным.