Страница 62 из 99
Я со злостью сорвал со стены рисунок и порвал его на мелкие кусочки.
— Что ты там делаешь, Апанды, мой мальчик? — спросил дедушка Залимхан с веранды. — Физзарядкой занимаешься?
— Гантели выжимаю, — ответил я.
— Занимайся, занимайся, закалка — хорошая штука. Бывало, мы Зимою снегом натирались, когда в партизанах были. Ни насморк, ни простуда нас не брали. Видно, этот наш кунак не из ленивых, встает рано, по радио зарядку делает. Вот сейчас с твоим отцом отправился, говорит, может, помочь надо, и посмотреть интересно, как каменщики работают.
— Пусть камень на его голову упадет, — говорю тихо, чтобы дедушка не слышал.
— Апанды, а Апанды, какая оказия вчера случилась. Хадижат от злости барашка у Заринат камнем убила. И откуда такую злость люди берут? Все у них есть сейчас, живут светло, хорошо, все за них машины делают, а злость в сердце осталась.
— И что же теперь будет, дедушка? Суд?
— А кого судить? Хадижат отказывается. Свидетелей нет. Я утром ходил к ним, хотел помирить. Так Зарипат говорит: пусть Хадижат мне барашка отдает, и слова те, обидные, что вчера сказала, обратно берет. И Хадижат клянется, что не она убила. Кто же это мог сделать — ума не приложу. Кому помешало бедное животное?
— Может, дедушка, сам упал барашек и разбился, — схитрил я.
— Ну, что ты, откуда же ему упасть на гладкой улице.
— А может, кто‑нибудь убил и притащил сюда.
— Не думаю. Кто это мог сделать? Бывало, раньше коней уводили, кровника убивали, но на безоружного не нападали. Если встречали врага без оружия — говорили ему: «Иди, вооружись, я хочу биться с тобой!» Это по чести, а тут невинную скотину убивать. Плохой человек это сделал.
На душе у меня стало опять скверно. Отвернулся я от дедушки— стыдно мне и сам себе противен. А тут дверь открывается и заявляется сама Зарипат. И ко мне:
— Апанды, сынок, ты бы написал мне заявление в суд, у тебя почерк, наверно, хороший.
— Зачем тебе суд, глупая? — говорит дед. — Мы и так уладим дело, по–соседски.
— Нет, Залимхан, я это дело так не оставлю, — затрещала Зарипат, — до Москвы дойду, а управу на Хадижат найду. Все напишу: и какие родители у нее были, какие родственники…
— Зачем тебе это? — улыбается дедушка. — Самой потом стыдно станет за эти жалобы. Ведь Хадижат — хорошая женщина.
— Хорошая?!
— Ты лучше, конечно. Об этом не может быть разговора. Только скажу тебе, она не виновата.
— Так ты считаешь ее не виноватой, а ты знаешь…. — И пошло, пошло. Не остановить теперь Зарипат.
Я воспользовался моментом и выскользнул на улицу. Не хватало еще заявление писать в суд!
Ох, что же я натворил? Если дедушка узнает, отец, мать, позор мне! Вдруг Джамбулат им расскажет. А может, он уже отцу все рассказал? С чего же он вдруг с ним потащился? Скорей к отцу. Что бы ни было, буду отказываться. Как бы Микаил поступил? Все свалил бы на Джамбулата, мол, он убил, а на него наговаривает.
Отец со своей бригадой строил на окраине аула пекарню. Теперь у аула собственная пекарня будет. Отца я увидел еще издали, он стоял на подпорке с молотком в руках, а рядом вертелся Джамбулат.
Отец знал свое дело. Люди говорили: «Золотые руки, настоящий сын Султап–Ахмеда». А дед Султан–Ахмед был известный во всей Аварии каменщик. В ауле и сейчас показывают стены домов, сложенные дедушкой. Такие они ровные и гладкие. И человек он был хороший, добрый, с радостью обучал других своему мастерству. Султан–Ахмед тесал над–гробные камни, они и сейчас стоят на кладбище, охраняя покой умерших. Когда нагрянули деникинцы, богач Темирхан выдал им раненого партизана Султан–Ахмеда. Мой отец родился на третий месяц после его гибели. Был он последним сыном в семье, и когда вырос, взял в руки молоток деда.
Нашу школу построил мой отец. Там, в стене есть большой тесаный камень, а на нем написан год постройки и в углу маленькие буковки С. — А. X. Это значит Султан–Ахмед Хочбаров. Я очень горжусь, когда вижу такие буквочки на стене клуба или на отдельных домах. Но самому мне не хочется быть каменщиком. Отец часто говорит: «Прежде всего что нужно человеку в жизни? Хороший дом». Я согласен с отцом, но профессия каменщика кажется мне уж очень заурядной, а я хочу в жизни совершить что‑нибудь героическое, необыкновенное. Эх, скажете, какой герой — собак боится! Ну, что же, стану взрослым и бояться перестану, и врать не буду, и уж такое совершу, что не только на тесаном камне, а во всех центральных газетах будет моя фамилия напечатана, и портрет, конечно, — Апанды сын Султан–Ахмеда из аула Гандых! Да, все это мечты, а в действительности стою я сейчас перед отцом и стараюсь догадаться — рассказал ему Джамбулат о моем позоре йли нет?
— Ага, пришел наконец отцу помочь, — улыбнулся он, и по его доброй светлой улыбке понял я, что ничего он не знает, что за птица его сын.
— А вот и кунак твой, он уже с утра трудится.
— Ему надо, они много мороженого едят даром в городе, — смеется молодой каменщик отца Саид. Он только что из армии вернулся, оказывается, и там учат строить стены, возводить мосты. Вот он сразу и пошел в бригаду к отцу.
— Ив городе даром мороженое не едят, — отвечает Джамбулат.
— Чем же ты зарабатываешь, — не унимается Саид.
— Я пока родителям помогаю, а вот окончу восьмилетку, пойду в художественное училище.
Саид обернулся ко мне:
— А ты, герой, кем будешь, нам на смену придешь?
Я не успел ответить, как Джамбулат перебил меня:
— Апанды охотником надо быть, меткий глаз у него. — И засмеялся. У меня прямо дух перехватило: «Все пропало, сейчас расскажет». Но тут вмешался отец:
— Охотник — это не профессия, одна забава.
— Я пошутил, — опять засмеялся Джамбулат. — На, Апанды, передай отцу камень, — а сам отправился за раствором.
Я скорей схватил камень, — целый день, думаю, работал бы, не разгибая спины, только бы никто ничего не узнал. Украдкой я делал ему знаки руками — молчи, мол, а он только плечами пожимал, ничего, мол, не понимаю, о чем ты? Старался он изо всех сил, я невольно засмотрелся, как умело и ловко обращался он с раствором и камнем, подражая в движениях отцу и Саиду. «Ну надо же, что за парень, всем он интересуется, все умеет». Я тоже работал на совесть, куда и лень пропала. Заметил, как отец, довольный, подмигнул Саиду, — смотри‑ка, мой тоже не промах! И мне вполголоса, чтобы Джамбулат не услыхал:
— Хороший парень, наш кунак, не мешало бы тебе подружиться с ним, видишь, в городе тоже не все ребята одинаковые! А этот стоящий, что надо. Поедешь в город учиться, а у тебя там друг будет. Хороший друг — дороже любого клада!
Джамбулат кричит:
— Давай, Апанды, соревноваться Ты с Саидом, а я с твоим отцом. Будем у них в помощниках, и сами научимся стены класть. Идет?
Я не успел ответить — раздался знакомый свист. Это Микаил. Вот уж некстати. Я сделал вид, что не слышу, но разве он отстанет. Еще громче свистит, по–соловьиному. На нашем языке — у него важное дело ко мне. Пожалуй, выйду на минутку. А он уж стоит, ждет меня у ворот Амирхана. Улыбка во весь рот.
— Скорей беги за мной, — прошептал он и быстро двинулся в сторону колхозных строек. — Узнаешь — обрадуешься, — говорил на ходу Микаил, — посмотрим еще, кто над кем будет смеяться, Хабсат над нами, или мы над ней. Подумаешь, чем хвалится. Джамбулат, видите ли, свою надувную лодку собирается ей оставить.
— Ну, что ты придумал? Говори скорей, а то неудобно кунака оставлять одного.
— Ха–ха–ха, одного! У твоего кунака лучший друг — девчонка. Хорош, нечего сказать — мужчина, называется. Еще ты не знаешь, что он о тебе болтает! — Я остановился как вкопанный. Что?! Неужели о моем позоре. А вдруг и Хабсат уже знает, и Микаил…
— Что болтает?
— Потом, потом расскажу тебе. Сперва сделаем то, что я придумал. Узнаешь — ахнешь! Помнишь, о чем мы вчера с тобой договаривались? Ох, и голова у тебя, Апанды, как тыква. Мне за тебя приходится думать. Ничего не поделаешь, верный друг. А у меня и верно, совсем пустая голова стала, одна только мысль и засела в ней.