В теснинах гор

Да, да, меня зовут Апанды, что значит, ученый, почетный. Правда, с ученостью у меня слабовато, четверки — редкие гости в моих тетрадках. А единственная пятерка стала позором для меня. Дело в том, что я переделал ее из единицы.

И сначала так здорово получилось! Получил я кол в школе, пришел домой и раз — исправил на пять.

Наутро, перед школой, снова пятерку на единицу переправил. И так трижды переделывал я единицу, пока бумага, видно плохая, на том месте не порвалась. Пришлось засунуть дневник в дымоход. Да как нарочно, бабушка вздумала развести огонь в очаге, там и нашла. Что было! Мама на меня кричала: «Ты позоришь меня (ее тогда как раз орденом наградили), что из тебя получится только!» И отца упрекала, что он не следит за моим поведением. Отец попробовал было защитить меня: «Сам не лучше учился, ребенок, что с него возьмешь!» Он у меня добрый, шутник. Но в тот день родители поссорились не на шутку.

В общем, с учебой у меня слабовато пока. Мама горюет — ну что за ребенок! В 12 лет уже отца перерос, обувь ему покупаю 42–го размера, а ума мало! И что с ним дальше будет! Ну, я насчет ума не беспокоюсь — накоплю как‑нибудь, а вот с ногами действительно нехорошо получается. Мало того, что большие они у меня, так еще любые ботинки прямо горят на них. Как скажет бабушка, самые крепкие босоножки на второй же день рвутся. Принесешь чинить, а мастера смеются: «Что же Аллах тебе ноги смастерил из остатков всяких, видимо, нужного материала не хватило!» Им — смех, а мне — слезы. Пойду в драмкружок или на праздник в новых туфлях, ста шагов не сделаю, так начинают жать, проклятые, что или кричи, или босиком иди! А попробуй в них танцевать или бегать!

А уж как «День черешни» подходит, заранее начинают расстраиваться! «День черешни» — это праздник такой у нас, когда первая черешня поспевает. Со всего района к нам съезжаются гости. Играет зурна, все ноют, танцуют, веселые, нарядные. Мы, школьники, идем в сад собирать черешню. В прошлом году надел я новые ботинки, старые совсем развалились и отправился в сад. И, как вы думаете, тут же ноги стали гореть, как в огне. Пришлось разуться и ходить босиком, а там колючек всяких полно. Все веселятся, поют, пляшут, а я весь праздник на поляне просидел — иголкой колючки вытаскивал из ноги. А одна колючка так засела, что две ночи мне спать не давала. Пришлось к доктору идти и нарыв резать. Ох–хо–хо, как больно было! Врагу своему такого не пожелаю!

В тот день возвращался я из Магди, есть такой хутор на берегу Сили. Когда‑то он принадлежал какому‑то Магди, а теперь там пасут колхозную отару. Впереди легко и быстро шагал Микаил, а я, как всегда, плелся сзади, хромая на левую ногу в больших кирзовых сапогах отца. Микаил ворчал, что я задерживаю его, что вертолет вот–вот должен показаться над ущельем, а мы еще и близко‑то к нему не подошли. Я тоже злился на него — сам виноват — придумал эту «чуял рики».

— Не я виноват, а твои обезьяньи ноги, — угадал мои мысли Микаил, — надо же в таких сапогах ходить на хутор!

Да, легко ему говорить! Ботинки носит 36–го размера. А меня только сапоги и спасают. Отцовские, каждый по 5 килограммов весом!

Вчера пригласили нас чабаны на свой праздник «куй биччай». Аул наш в районе считается передовым — и шифер почти на каждой крыше, и электричество, старики ни одной передачи по телевизору не пропустят, а вот старинные праздники справляются. Так что праздников у нас много — и старые, и новые.

Весна начинается праздником «Первой борозды», потом — «Праздник уборки», «День черешни» — я уже рассказывал, и, наконец, «Вечер начала зимы». Мы, ребята, его больше всех любим. Все собираются на вершину Сили, берут с собой хворост, стручки сухие, сено для костра. На всю Аварию полыхает гандыхский костер! Мы сидим вокруг, радуемся зиме, песни поем, а когда костер разгорится — жарим в золе картошку. Такой вкусной картошки дома не поешь!

А осенью, перед отправкой отары на зимние пастбища, чабаны проводят праздник «куй биччай». Отбирают лучших породистых овец и пускают их в отару, чтобы был ранний окот. Все, чьи бараны в отаре, к вечеру собираются у чабанов и начинается пир. Праздник открывается состязанием чабанов. Чабаны становятся в ряд, берут из отары по одному барану и по команде старшего начинают стрижку. Кто пострижет быстрее всех, да притом и красиво, аккуратно, тому почет и уважение. Затем чабан должен быстро и правильно зарезать барана и освежевать его. Победителя состязаний выбирают тамадой пира.

Вот и вчера был такой пир. На ковре у хутора Магди собрались чабаны и аульчане, взрослые и дети. Столько было всего вкусного, фруктов, сладостей, что глаза разбегались, но больше всего мне понравились чабанские сарисы, это такая колбаса из бараньих внутренностей. Тамада сам распределяет ее каждому гостю, а гость при этом должен говорить какой‑нибудь шутливый тост в адрес чабанов, а если не мастер говорить, то должен спеть или сыграть и сплясать в честь чабанов, а если и этого не умеешь, то хоть петухом кукарекай, только не молчи и не стой, как истукан.

Старый Муса–Хаджи, вечный сторож колхоза (вечный потому, что сколько я живу на свете, он всегда сторожем), взял у тамады сарисы и рог гапдыхского красного вина (да, да, у нас и виноградное вино есть — сами гонят) и произнес такую речь:

— Желаю дорогим чабанам никогда не видеть перед своим домом три кареты. — Все переглянулись между собой, какие еще кареты выдумал старый Муса, уж не рехнулся ли старик?

А вечный сторож усмехнулся в усы и продолжал:

— Карета «скорой помощи» — раз, карета милиции — два и карета пожарной команды — три! — И довольный выпил рог. Все засмеялись, захлопали, а Муса–Хаджи добавил: — Все сегодня перед нами есть — пусть беднее этого не будет у чабанов на обеденном ковре. Пожалуй, не хватает только моченых груш тети Муминат.

— Да, — вздохнули все, вздохнули, потому что знали, что Муминат раздает свои чудесные груши только раз в году — 20 марта и еще лишь тому, кто заболеет в ауле. Я быстро представил себе маленькие моченые груши на тарелке. В прошлом году, когда я простудился и тяжело заболел, добрая тетушка Муминат прислала мне несколько своих груш. Я до сих пор помню их вкус. Слаще меда. В ауле говорят, что никому, старая, не раскрывает секрета их обработки, а держит в закрытых кувшинах где‑то в подвале.

Впрочем, я вскоре забыл о моченых грушах и даже о халве с орехами, так искусно приготовленной нашей соседкой Хавой. Запел Султан–Мурад, а когда он поет, то забываешь все — так говорят взрослые. И действительно, вижу я, Микаил даже на халву не смотрит, как заслушался.

Султан–Мурад пел, похаживая по ковру, держа в руках бубен, высокий, стройный. Пел он старинную аварскую песню о семи братьях и сестре. Очень я люблю эту песню, и готов слушать ее тысячу раз! В ней поется о том, как Надиршах напал на Дагестан и никак не мог взять одну крепость. А крепость защищали семь отважных братьев и сестра–красавица Вавсарат. Хитрый Надиршах подослал к девушке старуху. Старая карга расписала красоту и смелость шаха, говорила, что, если Навсарат станет его женой, кончатся войны и братья девушки будут друзьями, а не врагами шаха.

Юное сердце Навсарат воспламенилось любовью, и она согласилась помочь иноземцу. По указке старухи сестра налила в ножны братьев соленую воду и обрезала тетивы луков. Утром, когда полчища Надиршаха начали штурмовать крепость, схватились братья за луки и увидели, что обрезаны тетивы, а сабли не могли они вынуть из ножен — заржавели. Один за другим погибали братья, и поняла тогда сестра, что жестоко обманута. Бросилась она к ногам последнего, оставшегося в живых брата и рассказала все как было. Не простил сестру брат, схватил он изменницу, вскочил на коня и ринулся сквозь вражеские ряды вниз, в пропасть. Много–много лет прошло с тех пор, а люди и теперь проклинают неверную сестру, ведь предательство страшнее смерти.