В теснинах гор

— Ой, смотрите, наш беркут! — крикнула вдруг Хажа. Все посмотре‑ли в ту сторону, куда она показывала. Старый беркут медленно летел над лесом.

— Наш беркут! Наш беркут! — радостно кричала Хажа.

— Смотрите‑ка, у него что‑то в клюве зажато, — сказал седой военный.

Но беркут, сделав несколько кругов над нами и видя стольких незнакомых людей, не стал спускаться во двор, а полетел к скале и, сев там, глядел на нас. Я бросился в комнату и вынес пандури. Вот когда я пожалел, что не умею играть на нем. Военные удивленно смотрели на меня.

— Что‑то ты не вовремя играть собрался, — сказал мне один из них.

— Он прилетит сюда, если пандур услышит, — объяснила за меня Хажа.

— Вот оно что, — седой военный взял пандури у меня из рук.

— Играйте, он и спустится, — вытирая глаза, сказала и бабушка Салтанат.

Седой военный уверенно провел по струнам, и мне вдруг почудилось — будто дедушка Абдурахман сидит, как обычно, на своем любимом месте на веранде и перебирает струны. Беркут, услышав музыку, покосился в нашу сторону, поднялся в воздух и стал спускаться к нам. Сел на крыше, и теперь все хорошо видели кусок белой окровавленной материи у него в клюве.

— Да это, оказывается, не простой беркут, — сказал седой военный. — Он, кажется, известие принес. Только вот как его достать?

— Можно я возьму? — вскочила Хажа. — Только вы играйте, а то он улетит. — Она ловко вскарабкалась на крышу, что‑то ласково говоря беркуту. Тот косил на нее глазом и не улетал. Хажа тихо подошла к нему, продолжая ласково говорить с ним. Беркут переступил ногами, словно устраивался поудобнее, и опустил белый кусок материи. Схватив его, Хажа быстро спустилась к нам. Это оказался кусок рубахи дедушки Абдурахмана. На ней кровью дедушка писал, что находится между белыми камнями в Адской долине и не может двигаться. Буквы, написанные кровью, были огромные и шли вкось: видно, рука у дедушки дрожала.

Через час дедушку привезли в сторожку. Все тело у него было разбито о камни, а правая нога сломана. Оказывается, он упал в бурный поток. От холодной воды он вернулся в сознание и, зацепившись за бревно, взобрался на маленький островок, лег между камней, не в силах двигаться. «Смотрел я, — рассказывал дедушка, — на небо, на облака, думал — в последний раз. Но не хотелось умирать, не узнав, пойман ли враг. Как дать о себе знать! Тут, думаю, промеж камней и не увидит меня никто. Вдруг вижу в небе — беркута. Не мой ли, думаю, знакомый? А может, это Азраил летит в образе беркута душу мою забрать? Ну, ему‑то, думаю, не покажу, что ослаб. Собрался с духом да хотел песню запеть. А из груди — один хрип, да и только. А беркут, гляжу, все ниже спускается. Смотрю — точно, мой беркут. Обрадовался я ему. А он сидит, на меня смотрит. Тут я и сообразил. Отодрал от рубахи клочок, царапнул об камень палец, да и кровью написал. И что бы вы думали? Понял меня мой беркут. Клочок в клюве зажал и полетел…

Вот и кончилась эта история. Маседо так и не смогли опаоти, рана была слишком глубокой. Похоронили ее на сельском кладбище, и Хасбулат, вернувшись с фронта Героем Советского Союза, посадил на ее могиле вишню. Каждой весной стоит она в белом убранстве, словно невеста. Десять лет спустя, когда у Хасбулата родилась дочь, он дал ей имя Маседо, а родившегося через год сына назвал Абдурахманом. Дедушка Абдурахман умер уже после войны, прожив почти сто лет. И сейчас его помнят в горах, а знаменитый его пандури бережно хранит сын.

Все это я вспомнил, встретив маленького Абдурахмапа на узкой сельской улице. Загорелый, радостный, он вихрем помчался дальше, а мне хотелось крикнуть вслед ему: «Счастливой тебе жизни, мальчик, расти таким, каким был твой дед…»

ОТЦОВСКИЕ САПОГИ

Каждому свой аул кажется самым лучшим, но скажу вам от чистого сердца, во всей Аварии не найдешь красивее моего Гандыха. Слева от него протекает красавица Силик, белая как молоко, на вид тихая, спокойная. Правда, стоит пройти хорошему дождю, и она пожелтеет, потемнеет, разольется широким потоком, выплеснется из русла и бросится на кукурузные поля, что вокруг. Летом она холодная, а зимой теплая–теплая, потому и мельницы у нас работают круглый год. Из всех соседних аулов приезжают к нам молоть пшеницу и кукурузу.

В холодный зимний день видно, как легкий белый пар стелется над рекой, это потому, что у подножья Силинской горы впадает в нее вода из горячего источника. С севера Гандых ограждают от бурь и ветров невысокие горы с волнистыми вершинами — Сили, сплошь покрытые сосновыми лесами, а на западе и юге аула раскинулись яблоневые сады. Говорят, раньше здесь были непроходимые леса. Моя бабушка, пусть она теперь наслаждается в раю, как говорят старики, ибо нелегкую она жизнь прошла, часто рассказывала мне легенду о появлении нашего Гандыха.

Говорят, давным–давно, лет триста тому назад, у одного богатого кородинского (есть в Аварских горах такой аул) купца заболел единственный сын. Кого только не приглашал купец к больному — из старого Дербента прибыл известный лекарь, из Грузии знахарь, но никто не вылечил Гаджи–Али — так звали сына. Как‑то один мудрый старик посоветовал купцу увезти сына в горы, пусть, мол, больной напоследок подышит воздухом родных гор, попьет сладкой воды из горных источников. Купец так и сделал. Вот однажды пришли они к нашим горам и остановились на ночлег. Положили слуги купца носилки с больным под дикой яблоней, а сами развели костер. Наступила ночь. Совсем близко из леса доносился вой голодных шакалов, где‑то рядом бурлила река. Вещ ночь не спали слуги — сторожили коней, а купец спал в своем шатре. Рано утром проснулся купец, вышел из шатра и глаза протер — не поверил глазам своим. Стоит у яблони сын и улыбается первым солнечным лучам, пенью птиц, игре утреннего ветерка в зеленой листве. «Что за чудо! — крикнул купец. — Мой Гаджи–Али выздоровел за ночь! Он стоит на собственных ногах и улыбается». А сын обратился к нему: «Отец, я впервые спал спокойно и видел чудесный сон! Будто красавица в белой шали прибежала с гор с кувшином на плече и подала мне напиться».

«Вот, молодец, тебе целебная вода. Выпей и станешь здоровым, как будто мать заново тебя родила». Взял я кувшин у девушки, выпил. Просыпаюсь утром и хвори, как не бывало!»

Закричал от радости купец: «Это горный воздух и вода вылечили тебя, сын мой!» Схватил он кирку и ударил в то место, где спал больной. «Тут я построю дом для тебя!»

Созвал купец каменщиков, плотников и построил дом у подножья горы.

«Смотри, отец, как Сили стоит она под небом». Так и нарекли гору, а Сили по–аварски значит столб, подпорка.

На радостях стал купец всех звать к себе. «Приезжай ко мне, — говорил он, — я нашел райскую долину в горах». А по–аварски «ко мне» звучит как «ган дыхе». Стали съезжаться люди со всех сторон, построили дома, развели сады, стали распахивать землю. Встречные спрашивали их, куда, мол, путь держите, добрые люди?

— Идем к купцу, зовет ган–дыхе, отвечали те. И постепенно слились два слова в одно и получилось «гандых». Так и стал называться наш аул.

— Суровой была, внучек мой, жизнь горцев, — рассказывала бабушка, — каждый аул что крепость. Трижды дотла поджигали Гандых враги. То Тамерлан, то Надиршах, а в последний раз турки. В четвертый раз чуть было не сожгли нас деникинцы, да, хвала Аллаху, партизаны не дали. И снова заново поднимались стены домов, рождались сыновья, и Гандых жил и живет! Только жизнь‑то у него теперь совсем другая, и солнышко по–другому греет, и птицы другие песни поют. Ох как завидую я вам, внуки мои, что жизнь вам радостная, счастливая досталась. Правда, досталась она кровью отцов и дедов. Посмотри вон на наши Сили — там в скалах штыком написаны имена тех, кто сложил свою голову в гражданской войне. Там прочтешь и имя своего дедушки Султан–Ахмеда. Шестерых деникинцев уложил он в неравном бою, раненого, истекающего кровью, захватили его враги и потащили на расстрел — сам он идти не мог. Все помню, внучек, как вчера это было. Я стояла и смотрела, как он принял смерть. «Не плачь, Апидат, не показывай слезы врагам, из нашей алой крови вырастут цветы новой жизни!» Это были его последние слова! А еще посмотри, внучек, на ту каменную доску, что стоит под самой аркой у аула. Золотыми буквами там написаны имена тех, кто погиб в последнюю войну. Есть там и имя твоего дяди, среднего моего сына, Ананды. Даже могилки его я не видела, знаю только, погиб он, освобождая Прагу. Друзья прислали мне его ордена. А имя его дали тебе, будь достоин его, Апанды!