Страница 46 из 99
Маседо и Хасбулат должны были пожениться осенью сорок первого года. В нашем ауле свадьбы обычно играют осенью, когда весь урожай собран, а бараны откормлены. Проводив трудовой год, аульчане любят повеселиться. Был бы лишь предлог к этому. А уж где и повеселиться, как не на свадьбе.
Мать начала уже потихоньку шить для Маседо белое свадебное платье, готовить одеяла и кувшины. Шесть кувшинов, шесть одеял, шесть подушек — почему‑то все у нас делают по шесть.
Дед Абдурахман тоже не терял времени даром: ремонтировал свой старый дом, стелил новые полы в двух комнатах, которые предназначались новобрачным. Одну из них моя мать и старая Салтанат даже измерили, чтобы заказать в размер ее ковер. Его должны были соткать к осени.
Я тоже с нетерпением ждал этого дня. Мне вообще нравилось повеселиться, погулять на свадьбах, а уж на свадьбе собственной сестры тем более. Я представлял, как соберется в нашем дворе чуть ли не весь аул. Как будет играть на своей знаменитой зурне Нурмагомед, как придут за моей сестрой друзья жениха. Но тем летом началась война, а с ней кончились и наши ожидания свадьбы. И теперь вот Хасбулат шлет Маседо письмо с фронта. «Интересно, что он там пишет? Может, о том, как ходил на разведку и взял «языка»? Или о том, как дрался один на один с фашистом? Это он, наш Хасбулат, может». Маседо опять улыбается чему‑то, читая письмо, и тайком от нас смотрит на фотографию. Хажа, вот что значит девчонка, теребит Маседо за руку, просит показать фотографию. «Ну, с чего ты взяла — никакой фотографии нет, — улыбаясь, говорит Маседо. — Ну, мне пора за отарой. Вы ступайте, а то дедушка волноваться будет».
— Уже домой?
— Пора, пора, Султан, к вечеру только доберетесь.
— Идите, ребятки, поживей. В горах ночью лучше не ходить, — сказал и удаман Али. — Нате‑ка вот свежего сыра деду возьмите. Скажите — старый приятель садам шлет. Скоро, мол, война кончится, пойдем с ним на отдых. Сыновья вернутся, заменят нас.
Мы завернули душистый сыр в платок Хажи и нехотя отправились в обратный путь.
— Ступайте как пришли, иначе заблудитесь, тропинки путаются, — крикнула вслед нам Маседо и поскакала к отарам.
— Ну вот и обратно отправили. А мне так хотелось с ягнятами поиграть.
— Вот еще, — буркнул я. — Забыла того козла? Он так и ждал, чтобы опять на меня налететь. — Я почесал ушибленное место.
Тропинка бежала вдоль альпийских лугов. От аромата альпийских цветов немножко кружилась голова. Слышалось еще со стороны отары блеянье овец, крики чабанов, а издали, со стороны ущелья громыхали орудия — там шла война.
— Дедушка говорил, что скоро война кончится, и мой папа вернется, — сказала Хажа.
— А мы с мамой после войны обязательно найдем могилу отца, — проговорил я. — В том письме сказано, что она — в каком‑то осетинском селе. — Мои слова заглушил шум моторов. Прямо над нами, сверкая на солнце, низко летели два самолета. Казалось, они вот–вот коснутся земли.
— Ой! — воскликнула Ханса. Она даже пригнулась. — Смотри, красные звезды на крыльях. Наши! Надо же — какие храбрые… Ой, Султан, как мне тоже хочется вот так летать.
— Где тебе! Девчонкам только телят пасти. А вот я, может, даже стану летчиком. Если захочу. Как Чкалов буду.
— А в аул тогда прилетишь?
— В наш?
— Ну да. В какой же? Возьмешь меня с собой?
— Сначала я буду воевать, а когда война кончится, тогда прилечу за тобой, — шмыгнув носом, сказал я.
— Скажешь тоже, — недоверчиво посмотрела на меня Хажа. — Ты вед* еще маленький, такой же, как я. Пока вырастешь, уж всех фашистов разгромят. И даже самого Гитлера повесят.
— Мне бабушка говорила, — ска–зал я, — что Гитлера посадят на осла задом наперед и повезут по веем аулам. Все будут плевать ему в лицо, а дети станут бросать в него камни. А уж потом его повесят.
— Ой! — воскликнула вдруг Хажа и прижалась ко мне.
— Ты чего?
— Посмотри, посмотри — они дерутся. — Хажа показывала рукой куда‑то в сторону. Я обернулся. На скале дрались козлы. На какую‑то минуту они отпрянули друг от друга, а потом вновь столкнулись, сшибаясь рогами. Далеко был слышен стук их рогов. Козлы яростно бились, стараясь сбросить один другого в пропасть, расходились и снова бросались в бой.
И тут вдруг я узнал в одном из них своего обидчика, того самого старого козла с шишкастыми бровями. Против него стоял высокий черный козел со скрученными рогами.
Мы по дат л и поближе к ним.
— Ой, они убьют друг друга. Надо их разнять, — зашептала Хажа.
А я стоял и с удовольствием смотрел на это зрелище. Я и раньше видел, как дрались козлы, но такой азартной драки еще не видел никогда. Сначала мне казалось, что серый одолевает черного, потому что черный то и дело норовил уйти, а серый упорно его преследовал и опять бил рогами. Вот они стоят, скрестив рога, и налитые кровью глаза серого козла — мне его виднее — горят от злости. Вдруг черный сильным рывком отпрянул назад и нанес серому страшный удар. Серый с криком отлетел.
— Давай его, давай! — в азарте кричал я. Черный мне нравился все больше. Вот он снова бросился на моего обидчика, приподнялся на задние ноги и еще раз с налета ударил серого рогами. Тот не удержался и полетел в пропасть.
— Вай! — закричала Хажа. Тут, крича что‑то, прибежал и Хаджи–Мухамед, прискакала Маседо.
— Вай! Погиб старый вожак, — вздохнула сестра. — Все твоя беспечность, Хаджи–Мухамед. Погубил старого козла, — ругала она молодого чабана.
— Старый да глупый, — шмыгнул носом Хаджи–Мухамед. — Сидел бы себе спокойно в стойле, а он — нет, прибежал к отаре и ну — нового вожака задирать. А новый не дурак — на глазах барашек позориться. Вот и сцепились.
— Что ж ты вовремя драку не остановил? Ведь видел, как они к пропасти мчались, — ругала Хаджи сестра.
— Да надоел мне этот серый со своими капризами! Давно хотел его проучить. Только не думал, что этот новый так с ним разделается.
— Будешь отвечать перед правлением, — поворачивая коня, сказала Маседо.
— Я его, что ли, убил? Он сам на рожон лез, а мне отвечай! — сердился Хаджи–Мухамед. — Он от старости совсем из ума выжил, вот и лез ко всем. Сами за него отвечайте, а я вообще уйду. На фронт поеду! — он бросил ярыгу.
— Ну, ладно! — смягчилась Маседо. — Если надоело тебе пасти овец, иди к удаману и сдавай отару, а то отвечать будешь за каждую потерянную овцу. Эх, ты… Правда, говорят, непутевый, — уже ласково сказала сестра. — А вы что тут делаете? — прикрикнула она на нас. — А ну домой — живо! Видите, тучи какие. — И на самом деле на краях скал, откуда ни возьмись, застелился туман. Словно ночевал где‑то в пещере, а теперь вот вылез и ползет к вершинам. Маленькие облачка, сливаясь друг с другом, быстро росли и, поднимаясь, окутывали небо.
— Ой, пойдем скорее! Дождь скоро начнется, — дернула меня за руку Хажа.
— Это здесь в горах дождь будет, а внизу — ясно. Видишь! Бежим лучше посмотрим старого козла.
— Жалко мне его, — вздохнула Хажа. — А как мы туда спустимся?
Я дорогу знаю. Еще давно с Хаджи–Мухамедом за крапивой туда ходил. Там у красных скал самые первые подснежники бывают.
— Ну пошли, — согласилась Хажа. Уж лучше бы она не соглашалась! Тогда бы мы не свернули к тому покрытому мелким кустарником ущелью, на дне которого бежит, далеко отбрасывая брызги, горная речка. Тогда бы мы не оказались там…
Держась за руки, мы спускались все ниже, к краю леса. За нами тянулись серые дождевые тучи. Они быстро бежали, гонимые ветром. Осторожно ступая, мы скоро очутились у самого края пропасти. Там лежал разбившийся серый козел, а над ним стояли две собаки. Нам показалось, что собаки рвали тело козла, стараясь оттащить его подальше к кустам.
Мы вышли из‑за камней и хотели уже было подойти ближе, как собаки подняли морды.
— Волки! — вырвался у меня крик. Мы стояли, боясь пошевелиться. Правда, мы находились выше их, и под ногами у нас были камни. Но ведь можно и промахнуться. А волки, обнажив клыки, уже шли прямо на пас. Их было трое: одного мы сначала не заметили. Те двое, которых мы заметили сразу, видно, не подпускали его к козлу, и теперь третий, улучив момент, бросился к своей жертве и вырвал большой кусок мяса. Тогда один из двоих побежал обратно к нему, а другой шел на нас.