В теснинах гор

— Держите этого сукиного сына, мы с него шкуру снимем! — Тут же трое мюридов бросились на Абдулатипа и, прижав к земле, связали ему сзади руки. Он попытался быстро вырваться, но мюрид прикладом винтовки сбил его с ног. Абдулатип был как в бреду. Он не чувствовал боли от сломанных при падении ребер, не чувствовал ударов приклада. Он словно окаменел. В ушах его еще стояли монотонный шум реки, ржание коня.

— Ведите его на мельницу. — Гусейн сел на коня, положив руки на маузер. Он довольно улыбался в черные, лоснящиеся усы, словно поймал самого опасного партизана.

Абдулатип мельком исподлобья взглянул на него. Как он ненавидел его в эти минуты. «Хоть убей, ничего я тебе не скажу, противная морда», — думал он про себя. Теперь он нисколько не боялся ни плети Гусейна, ни смерти от его пули.

Мюриды привели Абдулатипа на мельницу и привязали к той самой подпорке, к которой еще недавно был привязан глухонемой Хабиб. Гусейн, расставив ноги, встал перед ним, размахивая плеткой. Сначала Абдулатип почти не слышал его голоса, он звучал где‑то слишком далеко, и смысл слов не доходил до него. Мальчик видел лишь тонкий, кривящийся в усмешке рот, злобные, близко посаженные глаза. Постепенно шум в ушах Абдулатипа стихал, и он уже мог разобрать то, что вне себя от ярости кричал брат Издаг.

— Ты что, оглох? Я с тобой разговариваю. Где ты был, повторяю? В крепости?

— Отвечай господину офицеру. — Ординарец Гусейна, уже известный Иса, ударил Абдул'атипа по щеке. — Улизнул от меня в тот раз! Теперь не уйдешь.

— Обыскать его! — приказал Гусейн. — Не иначе в крепости он был. Наверно, Атаев послал за чем‑нибудь. Надеялся, что мальчишку не заподозрят. Ну, уж кого–кого, а этого щенка я знаю. Будешь говорить? — Он ударил Абдулатипа плеткой.

— Ничего я вам не скажу. — Абдулатип закусил окровавленные губы.

— Не скажешь? — Иса так дернул Абдулатипа за ухо, что у мальчика потемнело в глазах.

— Хоть убейте, ничего от меня не узнаете!

— Не беспокойся, убьем как свинью, твоя песенка спета, — и Гусейн, прищурив левый глаз, стал вынимать маузер из кобуры. — Только скажу тебе — умереть не такая уж приятная вещь. Подумай‑ка. Я дам тебе коня и оружие, если все нам расскажешь. Все равно партизанам конец, они окружены в крепости и скоро сдадутся. Атаев через несколько часов будет у нас в руках, его повезут к имаму и там повесят.

— Нет, — крикнул Абдулатип, — все вы врете. Вы не сможете его поймать никогда, никогда! — Он хотел кричать: «Атаеву на помощь идут Кара–Караев и Самурский, они разгромят всех вас», — но, вспомнив слова Атаева, что лучше молчать, когда тебя допрашивает враг, Абдулатип сжал губы.

Ведь Гусейн ждет того, когда Абдулатип заговорит и выдаст секретные сведения.

— Твой Атаев продался иноверцам, — говорил между тем Гусейн. — Он враг ислама и будет наказан. Подумай о своем отце. Ведь из‑за тебя и он может пострадать.

Абдулатип молчал. Он мысленно представлял себе отца. Где‑то оп теперь? Вернулся ли? А вдруг его убили? И во всем виноват этот проклятый Гусейн. Это он арестовал дядю Нуруллу. Гусейн и Горача его убил, и вот теперь мучает его. Ярость ослепила Абдулатипа. Если б не были связаны руки, он бы вцепился в горло Гусейну, никто бы не успел остановить его.

Гусейн, словно отгадав мысли мальчика, видя его горевший бешенством взгляд, невольно отступил.

— А ну, Иса, привяжи‑ка его покрепче.

Иса стянул веревки.

— Ну вот что, — Иса приложил маузер ко лбу Абдулатипа. — Не скажешь все, сейчас же прикончу, никто не узнает, как и где ты погиб.

— Убивай! — закричал Абдулатип. — Ничего от меня не узнаешь, проклятый! — и Абдулатип закрыл глаза, ожидая выстрела. Почему‑то вспомнились ему в эту минуту слова бабушки. Она говорила, что после смерти душа отделяется от тела и улетает к небесам, к душам родных. Может, и его душа встретится скоро с душой бабушки и матери. А тело его партизаны все равно найдут и похоронят. И Атаев обязательно скажет речь на его могиле: «Он славный был партизан, этот Абдулатип, он не испугался мюридов, достойно носил красную звезду, и на могиле его надо высечь звезду». А потом партизаны молча дадут залп из винтовок. И Парида принесет потом цветы на его могилу. А Шамсулвара будет плакать. Бедный Шамсулвара. Кто теперь защитит его от мальчишек? И отец, наверно, тоже будет плакать по нему. Только Издаг будет радоваться его смерти. Остаться бы жить назло ей… Дядя Нурулла говорил: лучше умереть героем, чем жить трусом. Жаль только умереть, досыта не поев шашлыка.

Абдулатип стоял с закрытыми глазами, ощущая на лбу холодный металл маузера. «Чего он медлит? — думал мальчик. — Почему не стреляет?»

— Гусейн, Кара–Караев уже в крепости. Быстрее! — услышал вдруг Абдулатип чей‑то голос.

— Эй, Иса, заставь поговорить этого щенка. А будет по–прежнему упрямствовать — брось через скалу в реку. — Сунув маузер в кобуру, Гусейн вскочил на коня.

Абдулатип открыл глаза. Он увидел спину Гусейна. Мюриды в растерянности бегали по мельнице. «Так вам и надо, — думал Абдулатип. — Это я сообщил Караеву, что Атаев просит его помощи. А вы] от меня ничего не узнали». И вдруг ему стало страшно. Ведь Иса убьет его. Теперь, когда красные наступают и вот–вот будут здесь, ни за что не хочется умирать. Обессиленный Абдулатип уронил голову на грудь.

— Ну–ну, не подумай, что я про тебя забыл, — Иса ударил мальчика сапогом. — Уж я‑то жалеть не буду, щенок.

— Ты сам собака! — Абдулатип сплюнул кровью. — Вот, подожди, придет мой отец, отомстит за меня.

— Ха! Чем испугал! Ему тоже не долго жить осталось А ну, говори, куда тебя Атаев послал? Чей конь у тебя? Говори, щенок. — Удары один за другим сыпались на Абдулатипа. Мальчик уже потерял способность чувствовать их, он был почти без сознания. Упрямство его еще больше бесило Ису. Скрипя зубами, он начал засучивать рукава черкески. — Ну, подожди! Я не таких заставлял говорить. Ты еще узнаешь Ису. — Он, очевидно, решил во что бы то ни стало вырвать признание у Абдулатипа.

Вдруг шум шагов у дверей заставил Ису повернуться. Не успел он прийти в себя, как неожиданно появившийся Хабиб изо всех сил ударил его поперек лица толстой палкой. Мюрид схватился было за кинжал, но Хабиб, не давая ему опомниться, дубасил его по рукам, по груди. Мюрид упал. Абдулатип сделал знак Хабибу: развяжи, мол, меня. Глухонемой закивал, быстро вынул из ножен мюрида большой острый нож и развязал веревку, которой был связан Абдулатип. Потом бросился было к Исе, жестами показывая другу, что хочет зарезать мюрида, но Абдулатип также остановил Хабиба. «Свяжи его», — показал он Хабибу. Мальчики разоружили обессиленного мюрида и связали. Взяв его кинжал и винтовку, ребята бросились вон из дома.

«Иди за мной», — жестом показал Абдулатип Хабибу. И тот послушно пошел за ним вдоль канавы наверх, в сторону кладбища.

Около кладбищенской ограды Абдулатип услышал чьи‑то мужские голоса.

— Мюриды‑то удирают, говорят, Атаеву помощь подоспела, слыхал? — говорил один.

— Слыхал, — отвечал второй.

Абдулатип и Хабиб притаились за кустом. Когда односельчане удалились, Абдулатип, пригнувшись, направился в сторону кладбища, таща за собой Хабиба.

«На кладбище, там, — показывал он, — пулемет есть: та–та», — объяснял Абдулатип. Хабиб кивал, он прекрасно понимал друга.

Пробравшись между могилами, ребята добрались наконец до могилы шейха. Абдулатип хотел было уже войти в часовню, где был спрятан пулемет, но вдруг увидел стоявшую на коленях около памятника старуху. Она молилась. Присмотревшись, Абдулатип узнал мать одного из мюридов.

— Ты проси Аллаха, шейх–Саид, — молила она, — пусть сбережет моего единственного сына от пуль этих гяуров.

Услышав шаги, старуха поднялась, но, увидав Абдулатипа и Хабиба, продолжала молиться.

Ребята незамеченными вошли в часовню, вытащили пулемет и поволокли его на край кладбища. Установили его между памятниками, направив дулом в сторону аула.

«Наши придут, будут из него стрелять», — жестами объяснил он Хабибу.