В теснинах гор

— Огонь! — подал команду Атаев. Со стен крепости понесся град пуль. Сааду, вытирая локтем струившийся со лба пот, стрелял уже вторую обойму. Падали убитые и раненые мюриды, шарахались из стороны в сторону испуганные лошади.

Вдруг партизан, стрелявший рядом с Сааду, тихо застонав, упал, выпустив из рук винтовку. Она повисла в проеме.

Абдулатип, не долго думая, бросился к нему.

— Ты куда? — крикнул Сааду.

— Вон того ранило. Или, может, убит? — Абдулатип подозвал Шамсулвару. — Давай оттащим вон того раненого в комнату.

Партизан тихо застонал.

— Бери его под руки, осторожней, — командовал Абдулатип.

Мальчики передали раненого медсестре и, прихватив ящик с патронами, опять подошли к Сааду.

— Молодцы, ребятки. Ну вот и вы дело себе нашли. А мюриды‑то пятки показали. Назад драпают, и знамя свое зеленое бросили.

Атака мюридов действительно была отбита. Партизаны присаживались покурить.

— Э, да я вижу, у нас и помощники объявились, — услышал Абдулатип знакомый голос. Возле Сааду стоял старый Хочбар. Так вот он, оказывается, где. Абдулатип уже давно не видел его в ауле.

— Дедушка Хочбар! Вы, оказывается, партизан? — обрадовался Абдулатип. — А что это у вас с головой, — спросил он, кивнув на забинтованную голову старика.

— Э, да пустяки. Задело тут малость, да у меня все быстро заживает. — Он достал из носового платка щепотку табаку и начал скручивать папироску. — Сам Аллах, говорят, курит после еды, — улыбнулся он. — Правда, поесть у нас сегодня нечего, да зато вон сколько бандитов уложили, можно и табачком побаловаться. — Увидев приближающегося Атаева, Хочбар хотел было подняться, но тот махнул ему рукой: сиди, мол, сиди.

— Что, дядя Хочбар, с едой будем делать? Ребята здорово есть хотят. Может, коня зарежем?

— Мало их у нас. Да и худые они.

— Да… От Самурского и Кара–Караева никаких вестей. Где они? Их полки давно должны быть здесь. — Атаев задумчиво почесал бровь. — И гонцы не вернулись. Неужели мюриды схватили их в дороге?

— Надо бы еще гонцов послать в Голотли. Самурский должен быть там, — уверенно сказал старый Хочбар.

— И сестра твоя что‑то запаздывает, — сказал Атаев Сааду. — Что‑то там, в Хунзахе?

— Парида говорила, что сегодня обязательно придет. Да вот задерживается. Что‑то не похоже это на мою сестричку, волнуюсь я за нее.

Атаев приложил к глазам бинокль.

— Смотри‑ка, Сааду, не Парида ли это? Она! Точно — она! — он передал бинокль Сааду.

— Храбрая девчонка! И на десятерых братьев не променял бы такую сестренку, — улыбаясь, сказал Атаев.

— Я вижу ее! — обрадовался Сааду.

Теперь уже все, кто стоял па стене крепости, увидели на узенькой тропинке, вьющейся над самой пропастью, маленькую черную точку.

— Эка, куда забралась. Не всякий горец, и привычный в горах, на такое решится, — козырьком приложив руку ко лбу, сказал Хочбар.

Тропинка вилась над пропастью, то взбираясь вверх, по отвесной скале, то сбегая вниз, к бурной горной речке, которая, словно сердясь, швыряла в нее острые камешки.

Вот тропинка круто пошла вверх узкой лентой. Осторожно ступая, Парида продвигалась по ней наверх вдоль отвесной скалы. Вот и тропинка, наконец, оборвалась, дальше по скале вверх можно было продвигаться лишь по ступенькам, сделанным когда‑то отважными скалолазами, чтобы собирать мед диких пчел. Теперь Парида должна была подняться по ним туда, где парили орлы. Там, между скалами, была узкая полоска вечнозеленой травы, и аульчане пускали туда коз. Они месяцами паслись там на лужайках, прячась в непогоду в пещерах.

И вот Парида, привязав сумку с провизией для брата и его друзей к спине, сжимая в зубах нож, поднималась по ступенькам в скале наверх, к крепости. Если с крепости, считавшейся со стороны этой скалы неприступной, смотреть вниз, то голова начинала кружиться от высоты. Сколько смельчаков–скалолазов, пытавшихся добраться до меда диких пчел, погибло здесь, сорвавшись вниз. Скольких унесла стремительная горная река, кипящая водопадами на дне ущелья!

Но особенно трудно было подниматься здесь вверх по утрам и в пасмурные дни, когда тучи собирались между скал словно на отдых и, досыта набрав влаги, неслись дальше, проливаясь дождем, или исчезали в небесной синеве, растаяв под лучами солнца. Рассказывают, как один пьяный сархинец[17] прыгнул в пропасть, приняв стелющийся по ней белый туман за груды хлопка, и родным пришлось косточки его собирать. Но аульским ребятишкам по душе была другая легенда. Рассказывалось в ней, будто однажды пастушонок из аула, пасший у стен крепости овец, поскользнулся и упал в пропасть. Уже родители оплакивали его, а дед взял хурджины и пошел кости его собирать. А пастушонок‑то, оказывается, жив остался. Была на нем рваная фуфайка, вот она‑то возьми и зацепись за выступ скалы, слегка только ушибся мальчишка. И хоть Абдулатипу, когда он смотрел с крепости вниз, в пропасть, всегда приходила на память эта легенда, он все‑таки весь сжимался от страха — не дай, Аллах, сорваться туда. И теперь Абдулатип с удивлением, затаив дыхание, смотрел, как пробирается по скале Парида. Ей некогда было ждать, когда ветер унесет туман из ущелья, здесь, в крепости, ее братья–партизаны, они голодны, и никто, кроме нее, не принесет им еды. А мюриды идут и идут в атаку, там, в крепости, она хорошо знает, немало раненых, и, может быть, брат ее, Сааду, тоже ранен. Вот почему спешит в крепость Парида. Она уже почти у цели, ползет вдоль крепостной стены к воротам, до них — метров двести. Но тут мюриды заметили дьявола–девчонку. Да–да. Именно дьяволом называли они бесстрашную Париду, ведь обычный человек не поднимется по такой скале. Мюриды открыли огонь. Парида неподвижно застыла в маленьком ровике у стены. Сааду хотел было броситься к ней, но Атаев остановил его.

— Не надо, Сааду, уверен — она обманывает их, делает вид, что убита. Не надо тебе под пули лезть. Лучше стреляй вон в тех, у моста, отвлекай их от Париды. — Сааду открыл огонь, и под прикрытием его Парида быстро поползла к воротам. Последние несколько шагов она не выдержала, побежала, и тут же чьи‑то свои руки быстро втащили ее в ворота. Парида, с трудом переводя дыхание, вытерла прилипшую к лицу грязь и улыбнулась.

— Ой, и Абдулатип здесь? — удивилась она, стягивая со спины тяжелую сумку с едой.

— Еще вчера ночью эти герои прибыли сюда, — Сааду обнял сестру, взял тяжелую сумку у нее из рук.

Парида расплела косу и вытащила из нее бумажку–донесение Атаеву.

— Смотри, она, оказывается, разведчица, — шепнул Абдулатип Шамсулваре. — Вот бы и нам тоже.

— Я бы не смог вот так… по скале лезть, — вздохнул Шамсулвара.

— Днем, конечно, страшно, мюриды могут заметить, а ночью — другое дело.

— Как ночью? — испуганно спросил Шамсулвара.

— Раз Парида смогла, значит, мы сможем. Знаешь, как Атаеву разведчики нужны. И вообще — бойцы. Эх, дали бы мне винтовку. Я б показал этим мюридам. И в аул бы пробрался. Раненым лекарства нужны, вот и дядю Хочбара ранили…

Вечером, когда с обеих сторон стихла стрельба, Абдулатип разыскал Сааду. Он сидел в комнате Атаева. Там же был и кт русский с серыми добрыми глазами, которого Абдулатип хорошо помнил. Все трое склонились над картой и не заметили, как вошел Абдулатип.

— Ну, хорошо, — Атаев провел рукой по карте, — сюда, в Карадах мы пошлем Париду, а в Голотли, к Кара–Караеву, кого? — И он в раздумье прошелся по комнате и тут заметил Абдулатипа, тихо стоявшего у двери.

— А, герой. Зачем пожаловал? — спросил Атаев.

— Дайте мне винтовку. Я тоже в разведчики хочу… Как Парида, — и хоть Абдулатип и не решался взглянуть в глаза Атаеву, голос его звучал твердо.

— В разведчики, говоришь? — суровое лицо Атаева смягчилось, глаза улыбались. Он что‑то тихо сказал русскому, и тот тоже ласково взглянул на мальчугана.

— Товарищ командир, его попробовать можно. Сообразительный паркишка. И на разные птичьи голоса свистеть умеет. Вот и меня освободил, вокруг пальца мюрида обвел, — и Сааду подмигнул Абдулатипу.

17

Сархинцы — одна из народностей, населяющих Дагестан.