Мерфи (другой перевод)

Он крутился на спине в постели, тоскуя по Мерфи так, как будто никогда прежде не тосковал ни о чем, ни о ком. Перевернувшись и зарывшись лицом в подушку, закрутив ее углы так, что они сошлись у него на загривке, он не мог не отметить, как приятно было для разнообразия почувствовать давление зада на живот после стольких часов в обратном положении. Но, продолжая лежать, решительно зарывшись головой в подушку и закрывшись ею, он стонал:

— Le pou est mort. Vive le pou![75] — И немного погодя, почти задохнувшись к тому времени: — Неужели нет такой блохи, которая, когда ее наконец поймают, умерла бы, не оставив потомства? Никакой ключевой блохи?

Как раз с этого соображения и пустился Мерфи, когда он еще не был и ребенком, на уловление самого себя, не с гневом, а с любовью. Это был гениальный подарок судьбы, которого Нири, ньютонианец, никогда не мог сделать себе сам и не мог вынести, чтобы ему сделал его кто-то другой. Для Нири, кажется, действительно остается очень мало надежды, он, кажется, обречен надеяться бесконечно. В нем есть что-то от Гюго. Огонь не покинет его глаз, влага — его рта, в то время как он, почесываясь, будет избавляться от зуда в одном месте только затем, чтобы зуд начался в другом, до тех пор пока он не сбросит своей смертной чесотки, если допустить, что это позволительно.

Значит, Мерфи, помимо самого себя, фактически необходим пятерым. Селии — потому что она любит его. Нири — потому что он наконец считает его Другом. Мисс Кунихан — потому что ей нужен хирург. Куперу — потому что он для этой цели нанят. Уайли — потому что он смирился, решив в недалеком будущем оказать честь мисс Кунихан и стать ее мужем. Она не только выделялась в Дублине и Корке совершенно исключительным человекообразием, но и имела личные средства.

Заметьте, что среди всех этих причин одна любовь не поддавалась изменениям во имя своей цели. Не потому, что это была Любовь, а потому, что она не располагала никакими средствами. Когда целью был Мерфи, исправленный и преображенный, удачным образом заловленный в какую-нибудь оплачиваемую рутину, недостатка в средствах не было. Теперь, когда целью стал Мерфи любой ценой, в каком угодно виде или форме, лишь бы можно было его любить, т. е. он присутствовал бы лично, средства отсутствовали, как Мерфи и предупреждал. Женщины — поистине нечто изумительное, в том, как они пытаются один пирог и кошке отдать, и у себя держать. Они никогда не убьют до конца то, что, как им кажется, они любят, а то мог бы захиреть их инстинкт искусственного дыхания.

Поскольку Гауэр-стрит была расположена удобнее, если двигаться от Брюэри-роуд, чем Эрлз-Корт, где Уайли подыскал себе небольшую гостиную-спальню, Купер сперва поспешил к мисс Кунихан с известием о том, что наконец удалось выследить женщину Мерфи, и проницательным комментарием к этому известию, что там, где находится женщина какого-то мужчины, будет также и этот мужчина, это только вопрос времени.

— Кто сказал, что она его женщина? — прошипела мисс Кунихан. — Опиши эту суку.

Купер, как подсказал ему безошибочный инстинкт, увильнул, сославшись на сумерки, на напряженность ожидания, на расстояние, на котором ему приходилось держаться, на вид сзади (явно очень слабая отговорка) и так далее. Ибо что бы ни было сказано — а насочинять о женщине Мерфи можно было тьму всякой всячины, от восторгов до отвратительных вещей, — не нашлось бы среди них ни одной, которая не причинила бы боли мисс Кунихан. Потому что либо ей предпочли шлюху, либо существовала женщина изысканнее ее — любое из этих утверждений было слишком мучительным, чтобы снести его из уст мужчины, даже если этот мужчина — всего лишь Купер.

— Ни слова ни одной душе, — сказала мисс Кунихан. — Какой, ты сказал, там номер на Брюэри-роуд? Запомни, это был просто еще один бесплодный день. Вот тебе; по-моему, флорин.

Говоря все это, она вынимала шпильки и расстегивалась. Она явно очень торопилась освободиться от своих одежд. Надо отдать ей должное, ей и в голову не приходило, что при всех своих недостатках Купер — мужчина, такой же, как все остальные мужчины, с совершенно такими же, как у них страстями, т. е. созданными, чтобы ответствовать ее страстям.

— А завтра, — сказала она, — переступая через край натягиваемых предметов туалета, — ты, как обычно, выйдешь утром, но не на розыски Мерфи — вот тебе, держи, проклятье, я заплачу полкроны, — а на розыски миссис Нири. Миссис Нири, — повторила она на октаву выше, — Ариадны чертовой Нири, несчастно-урожденной Кокс, несомненно, она скорее пепин, чем апельсин, хотя лично, — со вздохом и помягчевшим голосом, расстегивая корсет, — я ничего не имею против этой бедняги, если только ты не получишь других указаний.

Беседа с Уайли была для Купера не столь изнурительным делом, но и менее прибыльным, так как Уайли до следующего свидания с мисс Кунихан исчерпал свои ресурсы.

Мозги Уайли принадлежали к тому же великому разряду, что и мозги мисс Кунихан.

— Брось Мерфи, — сказал он, — забудь его и пускайся на поиски этой Кокс.

Купер ожидал остального, но Уайли надел шляпу и пальто, сказал:

— После тебя, Купер, — и далее ни слова, покуда не спросил на улице: — Ты куда теперь, Купер?

Купер не задумывался об этом. Он наугад показал в какую-то сторону.

— Тогда я прощаюсь, Купер, — сказал Уайли. Но через несколько шагов он остановился с видом человека, что-то вдруг вспомнившего, постоял с секунду как вкопанный и тогда повернул назад, к тому месту, где ждал Купер, не пребывавший ни в нетерпении, ни в приятном удивлении.

— Чуть не забыл, — сказал он, — когда ты увидишь мисс Кунихан — ты ведь сейчас увидишь ее, не так ли, Купер?

Искусство, с которым неграмотные люди, в особенности же воспитывавшиеся в Ирландии, обходят препоны, вызванные страхом перед словесным выражением, поистине изумительно. Вот и лицо Купера, хотя, казалось, в нем не дрогнул ни один мускул, собрало в этот миг и отбросило прочь в единой гримасе тончайшие оттенки нерешительности, отвращения, собачьей преданности, кошачьей осторожности, усталости, голода, жажды и запасов силы в ничтожную долю времени, которое потребовалось бы на красноречивейшую речь для гораздо менее искусной увертки, не подставив притом своего владельца, так как не дало возможности неверно процитировать его слова.

— Да, я знаю, — сказал Уайли. — Но просто на всякий случай, если вдруг увидишь, запомни — ничего нового, сообщать не о чем. Ты же знаешь, каковы женщины, когда дело доходит до женщин.

Если Купер не обладал таким знанием, то не потому, что не подвернулось случая, прискорбного случая, самым плачевным результатом которого было, пожалуй, то, что из двух единственных добрых ангелов, к которым он когда-либо был способен неровно дышать одновременно — такое ему выпало счастье, — одна, мисс А, тогда брюнетка, в настоящее время вот уже семнадцатый год отсиживалась в известном заведении его величества, тогда как вторая, мисс Б, также в прошлом брюнетка, еще не согнулась под гнетом наветов и других повреждений. Тем не менее знание это не было, собственно говоря, его знанием, оно не представлялось ему как повседневное предостережение, каким оно было для Уайли, для Нири и, по существу, для большинства мужчин, хотя они приобретают его гораздо дешевле и даже в некоторых случаях a priori. Ибо жестокий удар был как раз того рода, о котором говорилось выше, — с великими стараниями он был почти совершенно позабыт Купером и вряд ли с меньшими в почти совершенной полноте восстановлен Нири. Что первый все еще мог припомнить, потому что это не причиняло ему боли, а последний никогда и не знал, поскольку это его не интересовало, — это одна-две простые нежные сценки с мисс А до того, как он повстречал мисс Б, и вновь то же самое с мисс Б до того, как она повстречала мисс А.

— Я говорю, ты же знаешь, каковы женщины, — сказал с нетерпением Уайли, — или вся твоя жизнь прошла в Корке?

75

Вошь умерла. Да здравствует вошь! (фр.)