Дежа вю (сборник)

На людях с ним никогда не случалось ничего подобного – видимо, организм знал, когда можно прибегать к концентрированным средствам защиты, а когда не стоит.

Антон вошел в здание ратуши, купил билет в музей и минут пять спустя нашел в коридоре закуток, где стояла деревянная скамья и можно было посидеть, подумать…

Он обогнул Новую церковь, вышел к каналу, перешел мостик и на противоположной стороне увидел указатель. Метров через двести случился переулок – нечаянно, будто возник только что, раздвинув собственным узким пространством два шестиэтажных дома. Переулок, похоже, еще кряхтел от неожиданного рождения, когда Антон свернул с улицы и оказался будто на дне глубокого оврага. Здесь он точно никогда не был, ощущение дежа вю не посетило его ни разу на пути к маленькому кафе с красивой зеленой дверью и ажурной вывеской на двух языках – голландском и арабском. Ни тот, ни другой язык не был Антону понятен. Может, это было не то кафе, что ему нужно, но углубляться в переулок не хотелось. Антон толкнул дверь и, переступив порог, понял, что пришел правильно. Знакомое чувство возникло, но быстро исчезло – он бывал здесь, сомневаться не приходилось. Стоя в дверях и оглядывая низкий потолок, стены, выкрашенные в светло-зеленый цвет, длинную стойку сбоку узкого, уходившего в темную даль, зала, стоявшие в шахматном порядке столики с табуретами вместо стульев, он отмечал и отличия. Да, он был здесь, но тогда стены были белыми, столы – квадратными, а не круглыми, но за стойкой и в первый его приход стоял тот же парень – смуглый, с огромными черными глазами, лет двадцати пяти, и звали его… да, это он тоже вспомнил, звали парня Касым, и был он сыном хозяина, имя которого значилось на вывеске… как же его… не вспоминалось.

Заняты были только два столика в глубине зала. Манна Антон не увидел и направился к стойке.

– Касым? – спросил он.

Бармен широко улыбнулся и кивнул Антону, как старому знакомому:

– Добрый вечер, господин, – сказал он по-английски, признав в Антоне туриста. – Что будете заказывать? Пить? Спиртного не держим, но из безалкогольных напитков – все что угодно.

– Я был здесь, верно? – задал Антон традиционный вопрос. – Недавно. Дня два назад.

Касым с удивлением посмотрел на посетителя.

– Вам лучше знать, господин. Возможно.

– Вы меня не помните?

– Простите, – улыбнулся бармен. – Вечерами тут довольно людно…

– Это вы меня простите, – сказал Антон, приходя в себя. – Я просто… Да, стакан апельсинового сока и два кутаба с зеленью.

Он ел кутабы в прошлом году, когда приезжал в Иерусалим, чтобы поработать в библиотеке университета. В Старом городе, на виа-Долороза, куда он зашел специально, чтобы пройти несколько кварталов по пути Иисуса, мальчишка-араб буквально всучил ему пару свежайших кутабов. Он не хотел есть, но разве поспоришь с продавцом, готовым спустить цену чуть ли не до нуля, хотя, на самом деле, ровно до того значения, которое и было реальной стоимостью. Это было так вкусно… Здесь, в турецком кафе, должны быть кутабы.

– Садитесь, господин, – Касым кивнул на один из столиков, ближайший к выходившему в переулок окну. – Сейчас я все принесу.

Поразительно: когда Антон вошел, за столиком у окна не сидел никто, он мог в этом поклясться. Сейчас на него смотрел Манн, положив на столешницу свои длинные руки, а рядом с ним сидела женщина лет тридцати, с тонкими губами и классическими чертами лица, пышная копна рыжих волос была похожа на вспыхнувший утренним светом солнечный восход. Лицо женщины, естественно, показалось Антону знакомым, будто Манн уже представлял ему свою жену, и они даже будто немного говорили о чем-то нейтральном. Да, он вспомнил: о том, что в музее Ван Гога открылась новая выставка произведений художников-модернистов, и там есть несколько уникальных работ, которые непременно нужно посмотреть.

– Вы вошли так тихо, – сказал Антон, присаживаясь к столу. Женщина протянула ему руку, и он, не задумываясь, поцеловал тонкие пальцы, – я не заметил. Будто из ничего возникли.

– У Кристины есть такая особенность, – согласился Манн. – Я слышал, вы сказали Касыму, что бывали здесь раньше. Он удивился. Я хорошо знаю Касыма, память у парня фотографическая. Если бы он вас видел даже несколько лет назад, то непременно запомнил бы.

– Я знаю… – пробормотал Антон. – Всякий раз говорю себе: подумай, прежде чем задавать дурацкие вопросы, на которые сам знаешь ответ. Но это…

– Само спрашивается, да? – сказала Кристина, и Антон понял, что Манн уже рассказал жене о странном посетителе, и ему не придется повторять для нее свою историю – об убитом художнике, в том числе.

Касым принес на большом подносе высокий графин с апельсиновым соком, три тарелки – одну с кутабами для Антона и две с длинными поджаренными колбасками – люля-кебаб, как определил Антон, никогда это блюдо не пробовавший, но ощутивший сейчас послевкусие, будто только что проглотил аппетитный кусок. Должно быть, Касым знал, что обычно заказывал Манн, и принес, не спрашивая.

– Приятного аппетита, – пожелал он и отошел, бросив сначала на Антона внимательный изучающий взгляд. Запомнил. Теперь на вопрос «не виделись ли мы?» он и через полвека ответит положительно и даже назовет дату.

– Давайте, – сказал Манн, – сначала поедим, а потом закажем кофе – здесь, кстати, лучший кофе по-турецки во всем Амстердаме, хотя Кристина с этим не согласна. Закажем кофе и поговорим.

– Есть что… – начал Антон и замолчал, остановленный взглядом детектива.

Кутабы оказались восхитительны, сок обволакивал нёбо, Кристина медленно, выделяя каждое слово особой интонацией, рассказывала о том, как брала интервью у Макса Димайера, о котором Антон слышал впервые, но рассказ все равно показался ему знакомым.

– И мы расстались, очень довольные друг другом, – заключила Кристина, отправив в рот последний кусочек мяса.

– О ком бы Криста не говорила, – заметил Манн, положив ладонь на руку жены, – она всегда заканчивает повествование этой фразой. Не помню случая, когда бы она сказала: «Это был ужасный человек, и мы расстались, очень друг другом недовольные».

– Ах, – улыбнулась Кристина. – Ты никак не можешь удержаться от своей обычной реплики по этому поводу.

– Традиции надо соблюдать, – сказал Манн и, подняв руку, щелкнул пальцами – подал знак Касыму принести кофе.

– Так, – продолжал он, когда бармен поставил перед каждым из них по маленькой, с наперсток, чашечке, от которой исходил терпкий запах, меньше всего напоминавший о кофе, а больше – о заморских пряностях. – Теперь я вам кое-что скажу, господин Симак.

– Нет, сначала я, – вмешалась Кристина. – Антон, вы случайно не родственник Клиффорду Симаку, который…

– …Писал фантастику, – подхватил Антон. К этому вопросу он тоже привык, ждал, когда его об этом спросят, но Манн не спросил; видимо, не был поклонником фантастики. – Нет, и даже не однофамилец.

– Как это? – удивилась Кристина. – Вы ведь…

– Симак, да. Но, понимаете, я из России, в Израиль переехали, когда мне было семь. На русский фамилию Симака, так повелось еще с советских времен, переводили, как Саймак. Русский читатель Симака с фантастикой не отождествляет, поверьте. Конечно, я читал и любил Саймака, но мне в голову не приходило, что мы с ним, оказывается, однофамильцы.

– А я так надеялась, что родственники, – с нарочитым разочарованием сказала Кристина, и Манн рассмеялся.

– Все, – сказал он. – Полагаю, мы покончили с традиционными вопросами и репликами, и можем перейти к делу.

– Да? – Антон поднес ко рту чашечку, но пить не стал, тяжелая черная жидкость показалась ему неприятной. – Вы что-то узнали?

– Есть в Амстердаме художник по фамилии Ван Барстен…

– Ты о Якобе? – вставила Кристина.

– Именно. Утром по вашему описанию я его узнал, оставалось выяснить подробности.

– Девушка…

– Погодите. Дойдем и до девушки. Итак, Ван Барстен. Лично мы не знакомы, хотя, спасибо Кристине, я знаю очень многих художников. Поэтому навести справки оказалось легко. Неплохой художник – из новых, которые предпочитают примитивизм и полагают этот стиль самым сложным в изобразительном искусстве. Это как бы высший виток спирали. Можно примитивно рисовать, ничего больше не умея. А можно уметь все – от классического портрета в стиле Рембрандта до кубических женщин Пикассо – и весь свой наработанный багаж положить на алтарь примитивизма, который, на мой взгляд, не становится от этого менее примитивным, а, по мнению Ван Барстена, смотрится совсем иначе.