Страница 43 из 65
Иван Васильевич обладал непомерным аппетитом, любил много и вкусно покушать. Но самым излюбленным его блюдом был заливной поросенок под хреном. К нему, к этому блюду, он питал какое-то страстное, неодолимое влечение.
В описываемое время в соседней Пруссии случился «мясной голод», сейчас же отразившийся на нашей стороне границы страшным, небывалым подъемом цен на всякую живность, в особенности на свиней, за которых пруссаки стали платить по сто и более рублей. Все хозяева, и крупные, и мелкие, усердно принялись за разведение этих животных, и для Ивана Васильевича настали трудные времена: поросят никто ни за какие деньги не хотел продавать. Ругательски ругал он и немцев, и местных хозяев, но нигде ни одного поросенка не мог раздобыть, несмотря на все старания и поиски. Но вот, к его счастью – а вернее – к несчастью, как увидят читатели, – один помещик – приятель сжалился над стариком, подарил ему пару поросят. Обрадованный Иван Васильевич, полюбовавшись маленькими животными, приласкав, приголубив их, быстро решил судьбу одного из них: в тот же день несчастный, приправленный хреном, очутился в объемистой его утробе. Разлакомившись, старик, как только покончил с первым поросенком, сейчас же приказал приготовить ему на следующий же день к обеду и второго поросенка. Но тут в его защиту выступила жена Ивана Васильевича, славная, добрейшая старушка и хлопотливая хозяйка Дарья Петровна, всегда умевшая повлиять на своего капризного и привередливого мужа.
– Конечно, Ванечка, если тебе уж так хочется, твое желание будет исполнено. Но, друг мой, выслушай меня. Ведь второй-то поросенок – свинка. Жаль ее бедную, такую маленькую резать. Пусть бы лучше пожила у нас, подросла бы, стала бы она водить нам поросяток, а ты их кушал бы себе да кушал, сколько твоей душеньке угодно!
Как ни заманчива, ни соблазнительна была для Ивана Васильевича перспектива кушать поросят без счета, однако жаль и нелегко ему было отказаться от любимого блюда на завтрашний день, и долго, долго еще пришлось убеждать его Дарье Петровне. Но, наконец, сраженный силою ее неотразимых доводов, скрепя сердце, уступил.
Прошло без малого год времени. Как-то осенью, за вечерним чаем, Дарья Петровна серьезным, деловитым тоном обращается к мужу:
– Ванечка, мне нужно с тобою поговорить. Наша свинка Машка уже выросла, стала большая, а сегодня я заметила, что она уже кнура[26] хочет…
– Ах, матушка, мало ли чего там хочет твоя Машка! Мне-то что за дело! Сама знаешь: у меня служба! – внушительно ответил Иван Васильевич.
– Ванечка, да я, друг мой, для тебя же стараюсь. Если не дашь ты Машке кнура, она не даст тебе поросят.
– Да как она смеет! Целый год ее поим и кормим! А вот я возьму да и прикажу ее зарезать! Буженину, если хорошенько поджарить с луком, можно с удовольствием есть.
– Да ты не сердись, Ванечка, обсуди все хладнокровно. Чем же виновата Машка? Не может же она принести нам поросят не обгулявшись с кнуром! А сама где она его возьмет? Вот ты и прикажи сотскому где-нибудь раздобыть и пригнать к ней кнура. Ну что тебе это стоит? Только слово сказать. А зато у нас свои поросятки будут. И ты же сам будешь их кушать, под хренком, а то и с кашею можно будет зажарить.
– Нет-нет, с кашею не надо! Только под хреном, заливное. Прошу тебя, Даша, непременно под хреном.
– Ну хорошо, хорошо! Прикажи только кнура-то пригнать. Да чтобы сегодня же, на ночь, а то у Машки охота пропадет.
Вышел Иван Васильевич в канцелярию. Там уже сотский и десятские с вечерним рапортом. Торжественно и важно выслушав доклады подчиненных и сделав кое-какие служебные распоряжения, Иван Васильевич обратился к сотскому со своим обычным, не терпящим возражений тоном:
– Послушай, братец, вот тебе еще поручение: сегодня же разыщи ты где-нибудь кнура, сегодня же доставь его ко мне во двор и на всю ночь запри его в хлеве, к свинье. Понял?
Сотский удивленно выпучил глаза, но, не смея «рассуждать», молчал.
– Понял? Спрашиваю тебя?! – грозно повторило начальство.
– Так точно, ваше вб-дие, а только дозволите доложить…
– Не рассуждать! Мое приказание ясно и подлежит точному и беспрекословному исполнению. Можешь идти!
Но сотский не уходил, а с растерянным видом продолжал стоять, переминаясь с ноги на ногу.
– Ты что же стоишь? Тебе сказано: можешь идти! – прикрикнул Иван Васильевич.
– Ваше вб-дие! – взмолился сотский. – А ежели он не пожелает к свинье, значит? Ежели супротивляться будет?
– Кто это сопротивляться будет? Кнур?! А палки, веревки на что?!
– Ваше вб-дие! Базар нынче, его теперича не сыскать, – попробовал было еще раз «возразить» сотский, но, увидев грозно насупливающиеся брови начальства, поспешил добавить: – Ночью нешто! Слушаю, ваше вб-дие.
Сотский ушел.
Прошел вечер, наступила ночь. Только что улеглись старики на покой, как во дворе послышались громкие голоса, перебранка, возня. Иван Васильевич перетрусил.
– Даша, что это? Ты слышишь?
Дарья Петровна прислушалась.
– Да это, наверно, кнура пригнали. Постой, тише… Ну так и есть: слышишь, около хлева возятся, загоняют его, вон свинья закричала… А вот и дверь захлопнули, заперли кнура… Ну, Ванечка, теперь у нас будут свои поросятки, будешь ты их себе кушать в охотку… Ну а теперь спи!
– Только смотри, Даша, непременно чтобы заливное с хреном да со сметаною.
– Ладно-ладно, и с хреном, и со сметаною, спи только!
Но лишь только что заснул Иван Васильевич, как страшный стук во дворе, свиное визжание и крик заставили его испуганно приподняться на постели.
– Даша, Даша! Да проснись же! Боже мой, что же это такое!
Прислушалась Дарья Петровна: шум на дворе стал потише.
– Да успокойся ты, Бога ради! Это же в хлеву кнур с Машкою играет. Вот обгуляются, и все будет тихо. Ну успокойся, Ванечка, спи себе. Поросятки у нас будут. Подумай себе о поросятках и засни.
Уснуть-то уснул Иван Васильевич, а все-таки еще не раз приходилось ему просыпаться: не унимался кнур в хлеву, стучал, возился. Но под утро, как и предсказывала Дарья Петровна, все утихло.
– Ну, Ванечка, поздравляю тебя, – проснувшись, обратилась она к мужу, – теперь-то уж наверно, наверно будут у нас свои поросятки. Слышишь, как тихо в хлеву?
– А что же это значит, Даша?
– А это значит, что Машка с кнуром отлично обгулялись, вдоволь наигрались. Устали, вот и спят теперь, отдыхают. Это хороший, верный признак. Вот подожди, придет время, вдосталь накушаешься ты поросят, да не каких-нибудь, а своих, собственных, доморощенных!
– Так тогда, Даша, пожалуй, кроме заливного под хреном, сделай еще мне рулядку из одного поросенка!
– Хорошо-хорошо, придет время, все сделаю. А теперь иди-ка в канцелярию да возьми у сотского ключ от хлева. Кнур-то, верно, проголодался, жрать хочет, вот я ему кухонные помои велю вынести.
Веселый, полный радостных надежд, Иван Васильевич вошел в канцелярию. Сотский, смущенный и с видом провинившегося человека, стоял уже здесь.
– Ну вот спасибо тебе, братец! – весело и милостиво обратился к нему Иван Васильевича. – Хорошего кнура ты достал: знает свое дело. Только, проклятый, всю ночь он не давал мне спать; все со свиньей возился… Спасибо, спасибо, братец!
– Рад стараться, ваше вб-иe, а только дозвольте доложить, он очень недоволен, говорит, жаловаться буду.
– Кто это жаловаться будет?
– Да этот самый… как его? Кнур, ваше вб-диe!
– Что за чепуху ты несешь? Не проспался, что ли?
– Никак нет, ваше вб-диe! А только он говорит, это большой срам для меня. И как я есть германский подданный, говорит, то беспременно до самого Бисмарка дойду, а этого самого дела, говорит, ни за что не оставлю! И твой пристав, говорит, беспременно отвечать должен, потому как я германский подданный, говорит.
– Да ты с ума сошел, черт тебя возьми совсем! Что ты меня пугаешь? Что за ерунду городишь? Толком говори! Кто это такой германский подданный?
26
Кнур – местное общеупотребительное название борова.