Страница 62 из 64
Основным вопросом послевоенного европейского мирного устройства была судьба Германского рейха. Очень сомнительно, имел ли Черчилль во время войны точные представления об этом предмете. В памяти современников остались его публичные заявления, например, что он «прочтет немцам такую лекцию, которую они не забудут и через тысячу лет» (11.12.1941), и что мир должен быть «суровым и непреклонным» (11.2.1943). Поэтому он решительно отказался вести переговоры с немцами, если те не заявят о своей «безоговорочной капитуляции». В отличие от его позиции по отношению к Италии, но в полном согласии с линией партии лейбористов, он также не был готов давать немцам какие-либо обещания ни открыто, ни тайно. Так называемую «Атлантическую хартию» он объявлял неприменимой к Германии, он хотел чтобы у него и его партнеров по «Великому альянсу» была свобода действий на случай нового большого передела территорий в Центральной Европе. Его основной план по отношению к Германии предусматривал противодействие стремлению сделать ее яблоком раздора между Востоком и Западом, поскольку в этом случае Германия лишалась бы своего политического, военного и экономического значения. И хотя он хорошо представлял себе объем предстоящей работы, все же после короткого сопротивления одобрил план Моргентау, предусматривавший децентрализацию и расчленение Германии. Еще в августе 1938 года Черчилль заявлял Брюнингу: «К чему мы стремимся, так это к полному уничтожению германской экономики». Его собственные мысли по поводу федерации шли в направлении к «регионализации» Центральной Европы, изоляции остальной части Пруссии и созданию «Южного государства» с центром притяжения — Веной. Все эти мысли всякий раз приходили ему в голову, когда он в 1914–1918 годах задумывался о Германии, это были невеселые мысли, но он не раз произносил их вслух и раньше. Было бы в корне неверным приписывать ему жажду мести по отношению к побежденной стране. Конечно, он был резок в выражениях, в его речах нередко содержались и такие заявления, о которых ему позднее не хотелось вспоминать. Но его торжественное обещание, что «в тот момент, когда наступит победа, его ненависть тут же умрет», звучало убедительно, так как оно соответствовало его поведению в подобных ситуациях в прежнее время. Когда противник был повержен, гуманный Черчилль диктовал ему гуманные условия. К этим условиям относилось восстановление «существовавших ранее государств и княжеств Германии, которой так многим обязана мировая культура». Возврат к тому состоянию, к тем «счастливым временам» должен был принести в Европу мир и согласие.
К несчастью, сложилось так, что времена Мальборо ушли в далекое прошлое; в современном обществе, в котором жил Черчилль, условия жизни были совсем другие, к тому же существовал еще «красный русский царь», имевший обо всем свои, очень своеобразные представления. Вопреки легендам, сложившимся в период «холодной войны», Сталин никогда всерьез не думал о разделе Германии. От лидеров западных держав он отличался тем, что при всей жесткости в вопросе репараций он всегда рассматривал Германию как «неделимый фактор» и имел там сторонников, которые поддерживали его, что позволяло ему проводить в «национальном вопросе» конструктивную линию. Это выяснилось, когда он 9 мая 1945 года в приказе по Красной Армии отверг идею раздела Германии — идею, которую западные державы пытались провести еще на Ялтинской конференции. В это мгновение Черчилль снова испытал ужас перед возможным немецко-русским объединением — политическим блоком, предотвращение которого всегда относилось к самым насущным вопросам британской политики. В случае необходимости он был бы согласен смириться, если бы союзническими узами Советский Союз был связан с Балканами, странами Балтии или центральными странами Восточной Европы. Он всегда считал эти страны «сферой влияния» русских. Но он не мог смириться с мыслью о союзе русских с немцами. Он воспринял бы такой союз как сигнал наивысшей опасности. Так отец «Великого альянса» стал отцом «холодной войны».
Этот переход он совершил уже не как глава правительства, а как лидер оппозиции. По его собственному признанию, он наслаждался каждой минутой войны; он стремился к местам военных действий с восторгом, свойственным юноше, впервые участвующему в битве. С каким желанием он принял бы участие в операции высадки союзников в Нормандии. Если бы все зависело от него и война могла бы продлиться еще на некоторый срок, то прежде всего сохранилось бы «правительство национального единства» как символ того, что ему всегда хотелось видеть в «национальном собрании». Но как только война в Европе вступила в свою завершающую стадию, партия лейбористов заявила о своем выходе из правительственной коалиции и стала настаивать на проведении новых выборов. Поскольку внешнеполитические вопросы не должны были стать — в соответствии с межпартийным соглашением — предметом предвыборной борьбы, Черчиллю оставалось поставить на карту только свой престиж «архитектора победы», он не мог предложить своим избирателям, ожидавшим от него ясных представлений о будущем страны, ничего, кроме общих рассуждений. Счет за 10 мая 1940 года был предъявлен, и результаты выборов могли удивить только непосвященного. Уже в 1940 году, в разгар «битвы за Британию», американские наблюдатели увидели в Эрнесте Бевине, нескладном на вид рабочем лидере и видном деятеле конгресса тред-юнионов, того, кто придет на смену Черчиллю. Все силы, которые начиная с 1933 года — сначала незаметно, а потом все более открыто — оказывали Черчиллю поддержку, делали этот нелегкий для них шаг с явным намерением получить фигуру, способную вести неизбежную войну с гитлеровской Германией. Когда эта задача была выполнена, то ему, последовательному и непреклонному стороннику тори, настроенному крайне реакционно, пришлось с почестями уйти на отдых. Именно это и произошло 26 июля 1945 года. В час его наивысшего триумфа кандидатура «вождя нации» не прошла на выборах: консерваторы получили немногим больше трети мест в Вестминстере.
Уже тогда были предприняты попытки представить результаты выборов 1945 года как поражение консерваторов, дискредитировавших себя в глазах общества своей примиренческой политикой, а не личным поражением Уинстона Черчилля. Эти аргументы кажутся малоубедительными, так как, если правда, что народ и парламент на протяжении пяти лет как один человек поддерживали «национального лидера», что в течение пяти лет он был диктатором милостью народа и между ними не было каких-либо значительных разногласий — не так, как в 1914–1918 годах, что в адрес его лично и в адрес его как политика не раздавалось ни одного критического замечания и что он мог без усилия получить вотум доверия, причем почти без голосов «против», то что же было на другой чаше весов? Только одно: что «правление» Черчилля должно вести только к победе, но не в будущее. С победой над гитлеровской Германией закончился срок действия его мандата. Если бы он был в действительности только актером, то сейчас, находясь, несомненно, на вершине своей карьеры, окруженный ликующей и благодарной нацией, он сошел бы с политической сцены. Но и он должен был знать, что есть только один зенит, а все то, что за ним следовало, могло называться только закатом (Antiklimax).
Черчилль держался за политическую власть, основываясь на глубоком нравственном чувстве, и поэтому должен был продолжать выборную борьбу в неблагодарной, порой даже отталкивающей роли партийного политика. Понятно, что консерваторы теперь цеплялись за него, хотя он никогда не был всерьез одним из них, они понимали это и никогда до конца не доверяли ему; менее понятно, на первый взгляд, почему «великий старик», национальный лидер, вдруг отвернулся от тех, кому он раньше полностью доверял, почему теперь он старался оклеветать их самым нещадным образом. Высказывались предположения, что за всем этим стоял его друг Бивербрук, но такое объяснение кажется маловероятным. Черчилль всегда оставался верен только самому себе — и тогда, когда он снова хотел собрать нацию перед угрозой извне, и в то время, когда переносил несовременные понятия о свете и тьме на сферу внутренней политики, когда связывал свои надежды с широкими массами народа, в которых всегда видел самую надежную опору трона и власти аристократии. Война подтвердила, что британскому народу по его характеру была свойственна беззаботность, добродушное барство — качества, отличавшие в полной мере и самого Черчилля. Не исключено, что он получил их в наследство из елизаветинской эпохи. В гораздо меньшей степени они были рассудочными буржуа. Но теперь на повестку дня встали вопросы личного благополучия каждого британского гражданина в отдельности, а на них герой войны ответов не знал. Английский рабочий многому научился со времени победы Черчилля на выборах в Олдеме в 1900 году.