Юрий II Всеволодович

«Мудрено чрезмерно!» - воскликнул про себя Юрий Всеволодович, одновременно думая о Васильке, о своих сыновьях и еще об Агаше и взыскуя, как бы их повидать.

-  Смотри, как приветливы здешние небеса, - продолжал меж тем брат, - темных облак вретища с судеб наших совлеклись и светлым воздухом славу Господню исповедают. Это все он же мне открыл, Кирилл Туровский. Неизмерима, говорит, небесная высота, не испытана преисподняя глубина, неведомо таинство Божьего усмотрения. Трепещу, когда думаю, сколь великих достоинств сей человек, каким даром словесным отмечен.

-  А сын твой Василько у себя в Ростове епископом тоже Кирилла поставил из Рождественского монастыря. Прост, но тоже учен, книгохранилище твое обустроил, расширил и пополнил. Монах, а отважен, аки настоящий воин. На последней нашей сече с нами был и облегчал уходы умирающим, веру в ратниках укрепляя. - Так что и Юрию Всеволодовичу было что рассказать брату. - А Ярослав-то, - вспомнил еще, - не пришел на помощь мне! А ведь такая беда землю нашу настигла! Подобно ночи беспросветной навалилась.

-  Сие испытание нам известно, - кратко отозвался Константин.

-  Иль Ярослав наказан не будет? - все волновался Юрий Всеволодович. - Ты вот улыбаешься, что я о справедливости пекусь. Но потщись и меня понять.

-  А я тебя понимаю, - прозрачно и холодно поглядел брат. - Ты хочешь знать о нем? Хочешь?

-  Хочу, - сказал Юрий Всеволодович, не ожидая ничего хорошего.

-  Он правит после тебя. Стал великим князем владимирским.

-  Эх, про княжение-то я совсем забыл! - спохватился Юрий Всеволодович, в то же время чувствуя, как это теперь для него не важно. Но по привычке еще продолжал негодовать: - Вот тебе и справедливость! Я с татарами бился, он сына женил, а теперь мое княжение наследовал.

-  У него есть свои оправдания, что не пришел.

-  Оправдания всегда есть, если захочешь их найти.

-  Тебе неведомо, что крестоносцы и меченосцы объединились и благословение самого Папы получили, поход готовят на западное русское пограничье. Фридрих прусский весьма одушевлен стремлением таким. Мог ли Ярослав не озаботиться такими обстоятельствами?

-  Фридрих может быть одушевлен стремлением своим всю жизнь, но поход то ли будет, то ли нет, а Северо-Восточная Русь уже погибла под пятой татарской.

-  Русь не погибнет, - спокойно сказал Константин. - То, что случилось, не навсегда.

-  Это, конечно, утешение. Но неужли Ярослав хотя бы гонца не удосужился мне послать: так, мол, и так, сам в обстоянии тягчайшем? Ведь мы все-таки родня! Лучше ли ему теперь меж двух столь сильнейших врагов обретаться?

-  Мы - родня! - со значением поглядел Константин. - Только, видно, родство мало что для нас, русских, значит.

Жар бросился в лицо Юрию Всеволодовичу: это ведь он Липицу поминает... Но Липица - совсем-совсем другое. Разве тут можно сравнивать?

-  Ярослав, возможно, в затруднении, возможно, в большом затруднении. Но не настолько же, чтоб никак не откликнуться. Меж тем затруднения не помешали ему свадьбу сыну сыграть великую и пышную. Даже до меня, в леса ко мне дошли слухи о свадьбе сей.

- Но что ты теперь-то горячишься, Гюрги? - возразил брат. - Тебе от гонца новгородского легче, что ли, стало бы? Каждому свое испытание назначено, и каждый его пройдет.

-  В конце концов, жених Александр мне такой же племянник, как Василько. Почему ж он не со мной? Отставил бы меды-то свадебны да подсобил дяде!

-  Ты думаешь, мне за Василько, первенца моего, не больно? Но и Александра не трогай и не суди. Он, как и Василько наш, свят станет, и имя его на Руси в вечной славе полководческой просияет.

-  А Ярослав икону Владимирской Божьей Матери поновить велит, - вставил Симон.

-  Разве тебя самого, Гюрги, мало упрекали за Василько? Когда ты его на Калку послал, он, мол, только до Чернигова добрел да и застрял там, в Марию-княжну влюбившись. Хорошо тебе было это слушать? А потом как судьба сына нашего повернулась? Память добрая о нем не иссякнет.

-  А Михаил Черниговский? - вспомнил Юрий Всеволодович. - Он мне перед битвой на Сити в тонком сне являлся, стонал премного и меня стращал. Он как?

-  Умучен будет вскорости татарами и обезглавлен. Внук мой, сын Василька, юные годы Свои у татар заложником проведет, - бесстрастно перечислил Константин. - Но оставим. То дела не нашей воли, и мы их не обсуждаем.

-  Только еще одно, брат, - спешил Юрий Всеволодович. - Скажи про Мстислава Удатного. Свижусь ли с ним?

-  Соскучился, что ль?

Оказалось, при всей братниной благости насмешка ему вовсе не чужда.

Епископ же Симон сделался недоволен и отчитал ворчливо новоприбывшего великого князя:

-  Ты о ком спрашивашь-то и где находишься? Подумай! В великодушии своем щедрее самого Господа хочешь быть? Heim, старожилам, и то еще не все открыто. А ты, едва явился, сразу все вызнать хочешь. Что ты такой прыт- кай? Не хуже Ярослава.

Юрий Всеволодович обиделся и замолчал.

-  И чего ты теперь обиделся? - тут же подхватил Симон. - Что тебе такого обидного сказано? Тут не своевольничают. Ну, ладно уж! - Таков был Симон: не умел долго сердиться. - Утешу тебя. Свидишься скоро с другом своим давним Петром Муромским и супругою его Февронией, коя предобра видом, какого и цветы не имеют.

-  Каким Петром?

-  Иль забыл, Давид в схиме Петром стал, а супруга его - Февронией?

-  Забыл, владыка. Конечно, Петром. Как же я мог забыть?.. Но вот Петра-то и постыжуся, - сник Юрий Всеволодович.

-  Что так? - удивился Симон.

-  Он мужеством воинским славен. Как предстану перед ним, потерпев такое поражение? Что скажу в оправдание свое? Стыжусь, владыка. Непереносно побитым с поля возвращаться.

-  Победитель не тот, кто временно осилил в борьбе, но тот, кто явил силу духа и воли, кто больше жизни и себя любит то, что вечно и неизменно, - веру Христову. Сам увидишь, еще много к нам прибудет душ воинов убиенных за слово Божие, за любовь к земле родной. И Василько белыми одеждами убедится и венцом золотым оправдается - символом победной награды.

-  А деды мои и батюшка?

- Туда нельзя покамест тебе.

Юрий Всеволодович покосил взглядом: что Костя, не смеется ли над ним, не осуждает ли?

Но тот смотрел светло, хотя несколько остраненно.

Не прежняя, но иная, другая любовь горячо затолкла сердце князя.

-  Брат, - сказал он, - я даже представить себе не мог никогда, сколь сладко прощение и примирение. Только дети, наверное, это знают. Они ведь легко прощают.

-  Вот потому и призывал Христос: будьте как дети. А мы? - с улыбкой говорил Костя, протягивая навстречу руки.

«А мои-то сыновья? - опять обожгло Юрия Всеволодовича. - Почему про них не сказывают ничего? И почему я не смею спрашивать?»

-  Хан Батыга предлагал Васильку веру сменить и ему служить. Но он отказался. Ты его хорошо воспитал, Гюрги.

-  И епископ Кирилл его воспитывал, отцом духовным ему был, - подсказал Юрий Всеволодович, надеясь, что брат подробнее разъяснит хоть про Кирилла. Его веселое обмороженное лицо так и стояло перед глазами.

Но Константин только сказал с сочувствием:

-  Долго еще ему труждаться и терпеть. А Василько мой за дерзость перед ханом терзаем был премного, до изнеможения и брошен умирать в Шеренском лесу без покаяния и помощи лечебной. Его не Кирилл нашел, как тебя, а просто женщина одна с мужем. Это они уж Кириллу сообщили... Видишь, Гюрги, как исполняется: сеется в тлении - восстает в нетлении. Василько печален, но здрав и как прежде прекрасен. Память о нем не сгаснет. Скажут: кто ел хлеб его и пил с ним чашу, уже не захочет стать слугою иного князя.

-  Сеется в тление, восстает в нетление может быть понимаемо и еще в одном смысле, - вмешался Симон. - Слово сеется в тленную тварь, и если прорастет в ней, восстает она с ним для духовного вечного бытия. Сейчас епископ Кирилл также в испытаниях пребывает и о радостях не помышляет никак. Трудно и вообразить ему, что настанет время, когда почитаем будет знатнейшими татарами, исцелит одного из них от нездравия и даже обратит его в веру христианскую. Но буди сие. «А мои-то сыновья? - мысленно взвыл Юрий Всеволодович. - Где они? По какую сторону?..» О себе самом он вовсе не думал, с поистине детской верой утешаясь, что за него все управят и решат по справедливости и милосердию, а ему остается только ждать. Но сердце не покидало сострадание. Он хотел выкрикнуть о нем и... не смел. Он теперь знал, что страсти всем назначены, и знал зачем. Все терпят и молчат. А если бы возопили - потряслася бы сама вселенная. За терпение же и послушание столь великую светоносную любовь приемлют, что мир с его муками - лишь призрак отдаленный. Без испытания нет и воздаяния. За что воздавать, коли не испытаны? Вот когда он понял древнее речение: о всем благодарите... Как это верно! Без пользы мудрования - нужна лишь простота сердца.