Страница 9 из 33
Девушка попыталась подняться, но члены ее, видимо, затекли, она застонала и осталась сидеть.
Конан протянул ей руку: не оставлять же, в самом деле, несчастную на съедение якшам, которые могут вернуться, как только он уйдет.
В ясных глазах существа метнулся страх, тут же сменившейся затаенной надеждой. Она робко притянула узкую ладошку, варвар сжал ее и рывком поставил девушку на ноги.
— Уходи, — махнул он рукой, — там река. Ты свободна. Она посмотрела на него с неясным восхищением, потом глянула на свою ладонь и вдруг пустилась в пляс, высоко поднимая ноги и соблазнительно поводя бедрами, напевая что-то высоким красивым голосом, в котором слышалось журчание ручья и звон серебряных колокольчиков. Зрелище было жутким.
— Ладно, — сказал варвар, — можешь танцевать, если тебе так хочется. Я пошел.
Она вдруг упала перед ним на колени и приникла бледными губами к его руке, заставив киммерийца содрогнуться.
— Господин мой, — заговорила странная женщина по-вендийски, — спаситель мой! Ты освободил меня, нарушив закон варны, да пребудет в тебе мощь слона и бесстрашие тигра, о дваждырожденный!
Склонившись, она поцеловала железный носок афгульского сапога и, подняв уродливое лицо с горящими восторгом глазами, воскликнула:
— Теперь я — твоя, о небесный супруг мой! Конан невольно попятился.
— Послушай, — сказал он сердито, — я нездешний, по-вашему — млеччх. У вас много обычаев, которые кажутся мне странными. Возможно, согласно одному из них, я и должен взять тебя в жены. Что ж, женщины у меня давно не было, но ты сильно ошибаешься, если думаешь, что я так изголодался, что отрублю твою уродливую голову, чтобы овладеть прекрасным телом.
Девушка проворно вскочила и встала перед ним, уперев руки в полные бедра.
— Ах вот как, — заговорила она сварливо, — значит, я для тебя недостаточно хороша? Как бы ты не пожалел о своих словах, чужестранец. Как бы боги, взирающие с небес, не наказали тебя, превратив в насекомое. Как бы не отсохло у тебя кое-что между ног и не завелись желудочные черви в твоих кишках, как бы кости твои не размякли и не выпали ногти…
— Ты спятила, — сказал варвар, не в силах решить, то ли действительно отрубить ей голову, то ли просто плюнуть и уйти.
— Да, да, я сошла с ума! — воскликнула уродка, пританцовывая. — Сошла с ума от счастья! Ты хоть и млеччх и нет на тебе священного шнура, но я уже люблю тебя, безумно люблю! О Таттара-Рабуга, ты внял моим мольбам и послал дваждырожденного, который купит горшок простокваши, черную патоку и бросит в огонь рисовые зерна… Хочешь, юный красавец, взглянуть на мой лоб, который предстоит тебе раскрасить киноварью?
— Я уже взглянул, — проворчал Конан, — его что раскрашивай, что не раскрашивай — лучше не будет.
Она звонко рассмеялась, потом вдруг ухватила себя за покрытые язвами щеки и резко потянула вверх. Зеленая кожа поползла, словно плотный чулок, открывая свежее молодое лицо, а когда девушка отбросила ее прочь, по плечам ее рассыпались блестящие, густые черные волосы.
Теперь варвар мог оценить юную обманщицу во всем ее великолепии. Несколько полноватые губы и бедра, как у всех вендийских женщин, слегка широковатые лодыжки — в остальном же была прекрасной и соблазнительной. Девушка продолжала смеяться и вертелась перед ним, демонстрируя все свои прелести, едва прикрытые узкими полосками полотна. На ней не было никаких украшений, да они оказались бы лишними для юного создания, чья свежесть была подобна едва распустившемуся цветку, покрытому утренней росой.
— Зачем ты таскаешь на голове эту дрянь? — спросил киммериец, совсем растерявшийся от столь чудесного превращения.
— Потому что я — анупра! — воскликнула девушка. — Была анупрой, пока ты не коснулся меня. Никто не может касаться людей нашей касты, не боясь навлечь на себя гнев богов. Такое дозволено только дваждырожденным, носящим священный шнур. В иных землях люди стали забывать древний обычай, берут в жены женщин из низших сословий, даже красивых анупр, потому страшные бедствия обрушиваются на многие княжества. Зная о том, мудрый властитель Гадхары повелел девушкам нашей касты носить маски, скрывая лица, и в земле нашей царит мир и процветание. Лишь немногие счастливицы удостаиваются чести явить достойному свое истинное лицо. Ты не побоялся подать мне руку, прекрасный юноша, и хоть нет на твоем теле сидура, чтобы закрасить мой пробор, ты сможешь срезать бамбуковое дерево, сделать флейту, вылить в огонь топленое масло и связать наши руки стеблями травы куша…
— Постой, — прервал ее звенящую речь Конан, — я неплохо знаю вендийским и понимаю почти каждое твое слово по отдельности. И все же смысл сказанного ускользает от меня. Зачем мне делать флейту и лить масло?
— А ты что же, хочешь просто вымазать мне лоб краской? — возмутилась юница. — Клянусь трезубцем в руках Бхайрави, так не пойдет! Или у тебя на лбу тилак, а на ногах деревянные сандалии? Не для того я страдала и терпела унижения, чтобы теперь выкрасить свои одежды в оранжевый цвет!
— Клянусь дубиной в руках Крема, — передразнил ее киммериец, — у меня на ногах крепкие сапоги, и если ты не перестанешь трещать, получишь хороший пинок в свою соблазнительную задницу.
Девушка сразу же опустилась на колени и простерла к нему руки.
— Ты волен наказать меня! — воскликнула она с таким восторгом, словно Конан только что предложил ей бриллиантовое ожерелье. — Жена должна покорствовать мужу своему!
— Я тебе не муж, — рявкнул варвар, — ты мне не жена! Плевал я на ваши законы. Я беру женщин, когда захочу, и бросаю, когда надоедают. У меня свои обеты.
Эта суровая отповедь вовсе не смутила вендийку. Она проворно вскочила и провела пальцами по своему смуглому животу.
— Может быть, тебе не нравится, что у меня нет трех складок ниже пупка? — спросила она. — Может, груди мои недостаточно велики, а пятки не начищены пемзой? Или тебе больше нравятся насурьмленные старухи, решенные побрякушками? Или ты вообще прячешь где-нибудь желтые одежды, а сюда пришел, чтобы поохотиться на кроликов? Если ты связан обетом, млеччх, я помогу тебе разобрать все три связующие нити!
Варвар уже собирался осуществить угрозу и поучить уму-разуму не в меру болтливую женщину, когда некая смутная догадка заставила его повременить с экзекуцией. Что она подразумевает под «желтыми одеждами»? Рогар был в желтом, когда крутил перед ним своими мечами. И что это за три нити, которая самоуверенная юница обещает разобрать?
Скрепя сердце он пустился в расспросы и, продравшись сквозь многословие и иносказания, выяснил следующее. Раскрашивание лба и пробора, флейта, топленое масло и стебли травы куша — атрибуты вендийской свадьбы. Тилак (мазок желтой краски на лбу) и деревянные сандалии — принадлежность отшельника, которому не запрещено иметь жену. Правда, эти просвещенные люди сводят всю брачную церемонию к ее первой части, то есть мажут кисточкой лоб невесты, потом облачают ее в оранжевые одежды и удаляются с несчастной супругой в дикие места, где единственным развлечением служит собирание дикого меда и пение мантр. Но есть парни покруче отшельников: те связывают себя обетами (тремя нитями, символизирующими Асура, Катара и Индру), облачаются в желтое и служат богам, полностью лишая себя женского общества…
«Например, охраняют гнилые пальмы и кормят лесных клопов в ожидании урожая», — осенило тут Конана.
Слабая надежда замаячила перед варваром, словно далекий фонарь гостиницы перед путником, бредущим сквозь дождливую ночь. Чем Сет не шутит, может быть, бывшая анупра и ведает тайну, которая поможет разорвать невидимые нити, тянущиеся от бесплотных пальцев небожителей?
— Как тебя зовут? — спросил он, обдумывая, с какой стороны приступить к выведыванию главного.
— Ка Фрей, — отвечала девушка, — а тебя, млеччх?
В третий раз за сегодняшний день Конан назвал свое имя. Потом осторожно начал:
— Открою тебе тайну, Ка Фрей. Моя желтая одежда действительно лежит неподалеку. Во связал я себя узами небесных богов не по своей воле. Меня послала сюда сама Деви Вендни. Велика честь, да высока и плата. В чае без тени убил я некоего человека, охранявшего некое дерево… Ты слышала о кальпаврикше?