Страница 42 из 82
Дома его встретила жена, Асако.
— Вернулся? Проходи… Я тоже сегодня пришла поздно — работаю…
Снимая пальто, Уно заметил разложенные на столе тетради.
— Ведь завтрашний день мы собирались посвятить Фумихико… Вот я и хотела сегодня успеть все закончить, — сказала Асако, поспешно убирая со стола. Она преподавала в начальной школе неподалеку от дома и, видимо, готовилась к уроку.
— Хочешь выпить?
— Да… Немножко.
«Наконец-то дома», — с облегчением подумал Уно, сев за стол. Отхлебнув виски, он с наслаждением ощутил в усталом теле приятную истому. Хотелось лечь и заснуть. Уно тяжело вздохнул. Молча наблюдавшая за ним Асако заботливо спросила:
— Очень устал?
— Да…
— А как же завтра?
— Ты о похоронах Фумихико?… Не надо волноваться!
— Ты уж извини…
— Само собой, разумеется. Я же отец.
— Да… Отец… — повторила Асако, печально глядя на собственное отражение в оконном стекле. Совсем недолго, меньше месяца, Уно был отцом, а она — матерью. Этот маленький человечек внес в их жизнь новый смысл. Счастье тех недолгих дней, когда их обоих переполняли новые, неизведанные чувства, и внезапная нестерпимая боль неизгладимо врезались в память и Уно, и Асако.
— А твои родители?
— Обещали приехать к полудню.
— Живут они далековато…
— Если ты очень устал, давай отложим все на другой день, — стараясь подбодрить Уно, предложила Асако.
Они купили место на кладбище, расположенном примерно в часе езды от дома. Туда нужно было перевезти прах Фумихико, до сих пор хранившийся в буддийском храме рядом с домом родителей Асако. Кладбище тоже было неподалеку от них. Но Асако хотелось, чтобы до захоронения останки ее ребенка еще раз привезли сюда, в дом, где он родился. Вспоминая, как рыдала Асако, когда ее мать, сказав, что прах ребенка не может бесконечно находиться в доме, увезла его, Уно каждый раз с тревогой задавался вопросом: «Сможет ли она когда-нибудь справиться с этим горем?»
— Пожалуй, я завтра сам съезжу за твоими родителями. А потом все вместе отправимся на кладбище, так будет лучше.
— Хорошо. Ты уж извини меня…
Уно снова хотел ответить, что он отец, но слова застряли в горле. Асако забеременела, когда ей было уже за тридцать. Испытав всю тяжесть поздних родов, она наконец-то подарила ему маленького сына. Ребенок родился слабенький и долгое время находился в специальной камере. И вот они привезли его в свой новый дом. Сколько времени он прожил здесь — неделю? Как-то в субботу вечером у младенца неожиданно начались судороги. Уно и Асако срочно повезли его к врачу. Они гнали машину от больницы к больнице, стучали во все двери, молили о помощи, но всюду им хладнокровно отказывали. С трудом отыскали они больницу скорой помощи, где их ребенок умер в тот момент, когда ему наконец-то попытались помочь. Почти полгода после его смерти Асако провела в больнице. Да и после этого Уно часто замечал, как среди ночи, а иногда и до самого рассвета, она плакала, обнимая урну с прахом сына. Сейчас она начала постепенно изживать свою скорбь. Целиком посвятив себя детям в школе, она пыталась находить силы для жизни в работе. Это был нелегкий путь, но пройти его было необходимо. Себя Уно заставлял делать то же самое.
На следующее утро он начал готовиться к поездке, собираясь в девять выйти из дома. Асако, встав еще раньше, хлопотала на кухне — было решено, что после похорон все заедут к ним пообедать. Увидев сквозь открытую дверь, с какой энергией жена занималась подготовкой к обеду, У но почувствовал, скольких усилий и внутреннего напряжения стоило ей сегодня взять себя в руки.
— Ну, я поехал! — сказал он, присев в прихожей на корточки и зашнуровывая ботинки. Асако наблюдала за ним, вытирая о фартук руки.
Вдруг зазвонил телефон. Асако ушла в комнату и оттуда позвала Уно:
— Тебя.
Кто бы это мог быть? Уно нахмурился. Он не планировал на сегодня никаких других дел, кроме похорон сына.
— Кажется, кто-то из учеников! — сказала Асако, передавая ему трубку.
— Слушаю!
— Сэнсэй! Это я, Асао!
Голос доносился издалека, но и сквозь расстояние в нем слышались безысходность и отчаяние.
— Что с тобой? Что случилось?
— Сэнсэй, помогите! Он… дядюшка… отправляет меня! Силы самообороны!
— В Силы самообороны?
— Да! Он говорит, что я безалаберный, а армейская закалка меня исправит!.. Сделайте что-нибудь, сэнсэй! Я не хочу!..
— Тебе надо просто наотрез отказаться.
— Это бесполезно. Он заодно со своим приятелем — они не станут меня слушать…
— Этот знакомый — из Сил самообороны?
— Не знаю… Он уже не раз советовал дяде отдать меня на военную службу…
— Вот как… — Уно на мгновение задумался. Он видел перед глазами обеспокоенное лицо Асако.
— Прошу вас, сэнсэй, придумайте что-нибудь!
— Да… Не знаю, что и делать… Подожди минутку!
Он зажал ладонью трубку и взглянул на Асако.
— Моего ученика заставляют идти на военную службу…
Лицо Асако как будто окаменело. Она отдала все свои душевные силы подготовке к сегодняшнему событию и сейчас болезненно пыталась понять смысл сказанного Уно.
— Ты едешь к нему? — спросила она, стараясь справиться с собой. Прежде всего Асако была педагогом.
— Прости меня, но… — начал было Уно. Жена отвернулась.
— Тебе лучше поторопиться, — сказала она.
Уно, вздохнув, заговорил в трубку:
— Я сейчас выезжаю. Наберись мужества и категорически отказывайся! Все будет зависеть от того, насколько сам ты сможешь быть твердым!
Подставляя лицо встречному ветру, Уно мчался на велосипеде. Шоссе в воскресный день было почти пустым. Он все дальше и дальше удалялся от дома, и его беспокойство об Асако все более сменялось тревожными раздумьями о Юдзи. В памяти промелькнуло лицо дядюшки Исиды. Он понимал, что этот замысел Исиды, сводившийся к нехитрому принципу: раз испачкался — устроим-ка тебе хорошую головомойку, представлял собой серьезную опасность. И контратаку необходимо было начать именно с Исиды, который по собственному невежеству даже не сознавал, в какие сети затягивали и его, и племянника. Уно взволнованно думал о том, как помочь им вырваться из этих пут.
А с неба ярко светило солнце, напоминая о приближении весны. Но и зима пока не сдавалась — почки на деревьях еще оставались твердыми. На привокзальной площади среди недавно отстроенных огромных зданий банков и универмагов беспечно толпились люди, целыми семьями пришедшие на открытие праздничного воскресного базара. И в этой мирной суете велосипед Уно, тихонько поскрипывая, медленно пробирался к станции.
Кимико Сато
В баню
Автобус отошел, и в воздухе вихрем закружилась пыль. Синобу несколько раз чихнула, прикрывая лицо рукавом теплого пальто. И почувствовала резь в горле. Еще не прошел насморк: простудилась она дней десять тому назад, когда возвращалась домой после бани. Последнее время она часто простужалась, почти каждый раз, как возвращалась от матери. И не удивительно: выкупав мать, она второпях мылась сама, а потом, не остынув, бежала домой, целый час тряслась в автобусе, а потом еще на пронизывающем вечернем ветру брела по дороге в гору. Синобу с мужем жили на холме, на северо-востоке Нагой, а мать — здесь, на побережье залива Исэ, то есть на противоположном конце города.
Синобу подняла воротник пальто и зашагала вперед, выпрямив худую спину.
Какой сильный ветер! Он разогнал плотные свинцовые тучи, и вдали на юге стали видны по-солдатски выстроившиеся в ряд огромные дымящиеся трубы. Дым красновато-коричневой краской раскрасил небо. Там — промышленный район, воздвигнутый на осушенном побережье полуострова Тита. Когда ветер меняется, трубы исчезают, словно испаряются. Под тяжелыми плотными облаками тянется вереница невысоких муниципальных домов, последние пять — семь лет эти старые деревянные лачуги не раз перестраивались. Черные жестяные крыши покрывали шифером, пристраивали низенький второй этаж, добавляли комнатушку без окон. Когда в просвет между тучами прорывается слабый луч заходящего солнца, видна каждая щель. На повороте Синобу взглянула в сторону. И сразу заметила: что-то изменилось. Торговка окономияки,[31] жившая по соседству с матерью, надстроила второй этаж с крышей из серой жести. Нижняя, черная крыша почти не видна из-за свисающих со второго этажа голубых труб сушилки для белья.
31
Окономияки — несладкое печенье с овощами.