Страница 82 из 86
Помня, что те - отменные разведчики, Храбрый посылал их во все концы собирать сведения. Так Карп Олексин разведал, что ордынцы обманом захватили Кремль, только не знал бывший засечник Рясско-Рановской сторожи, что внутри Кремля были его жена Алена и матушка Игнатия Стыря…
Многие на Руси тогда полагались на волю Господа Бога: смерти предаст или жизнь сохранит, значит, так и надо… Но иные, такие как Владимир Храбрый, оставаясь истинным христианином, все же повторяли и не только про себя: «На Бога надейся, но и сам не плошай…»
Уж своим-то дружинникам князь хорошо внушил это правило - они проявляли со смекалкой и изобретательностью свою самостоятельность.
Надо еще сказать, что князь Серпуховской не был жесток, но за халатность, безалаберность в ратном деле карал сурово, а уж предателю мог и сам снести мечом голову. Дисциплина в его войске была крепкой, и это знали те, кто хотел быть у князя ратником. Да и нельзя иначе, когда кругом ходила смерть. Она могла настигнуть любого из-за каждого дерева или куста в виде пущенной врагом стрелы. Поэтому дозоры всегда находились начеку.
Однако дозоры дозорами, но Храбрый выбирал для своей стоянки место, к которому не просто было подобраться. Сейчас его военный лагерь располагался у слияния рек Ламы и Городенки.
Вскоре стало известно, что ордынская рать, которая двинулась по Владимирской дороге, захватила и разграбила города Переяславль, Юрьев, более мелкие городки и окрестные селения, а рать, ушедшая в сторону Звенигорода, разорила Дмитров, Боровск, Рузу, Можайск и стала продвигаться к Волоку Дамскому.
Устроив смотр своему войску, Владимир Храбрый произнес перед ратниками небольшую речь:
- Братья! Настал, кажется, и наш час. Однако не час жертв, кои были уже принесены, а час битвы. Мы должны сражаться, как на Куликовом поле, чтобы не думал Тохтамыш, что на Руси не осталось достойных воинов. Смерть или победа!
- Лучше победа, князь! Умереть успеем, - крикнул окольничий Яков Григорьевич Новосилец.
И ратники, услышав слова Новосильца, повторили на одном дыхании:
- Только победа!
- Благодарю, витязи русские, иного от вас я и не мог услышать! С Богом!
- С Богом! - прокричали снова ратники. Отряд на Волок Ламский вел опытный воин мурза Карача. Когда разведка доложила, что там стоит со своей ратью Владимир Андреевич Серпуховской, мурза призадумался: он был наслышан об отчаянной храбрости и умении воевать этого русского князя.
Зато Серпуховскому имя ордынского мурзы ничего не говорило, это уже позднее он узнал о нем[100]. Но князь считал, что хан простака не поставил бы во главе трех туменов, правда, сюда шло намного меньше: почти десять тысяч ордынцев рассыпались, занимаясь грабежом близлежащих селений.
Князь понимал, что эти воины Карачи не представят для русских ратников серьезную угрозу: ордынцы, обремененные привязанными к седлам тоболами с награбленным, будут больше заботиться о том, как все это сохранить и увезти. Он заявил на совете своим воеводам, что надо устроить Караче малую Куликовскую битву, ибо местность позволяла это сделать.
- Мурзу нужно заманить на поле, где стоит наш лагерь. Это поле огорожено двумя реками, а сзади та дубрава, как на берегу Дона. Часть войска спрячем там, а другая будет стоять, ожидая подхода врага. Как только он подойдет, начнем битву. Если ордынцы потеснят нас, помогут запасные полки, Но, сражаясь, вы не думайте о подмоге - биться нужно до последнего.
Никто специально не оповещал о предстоящем сражении, но войско князя Владимира пополнялось: шли смерды, жители мелких городков, держа в руках цепы, вилы, топоры; шли в лаптях, сапогах, чунях, а то и босиком.
Серпуховскому срочно пришлось налаживать переправу через Ламу и Городенку, её потом разрушили. И слова Храброго при этом были такие же, как слова Дмитрия Ивановича после сожжения мостов через Дон; теперь не будет ни одного помышляющего об отступлении: если побьем врагов - то все спасемся, если умрем - то общею смертью.
Начальствовать над запасными полками Владимир Андреевич назначил окольничего Якова Новосильца, помощником - дружинника Игнатия Стыря. А последний взял к себе Карпа Олексина.
Даже время с Куликовской битвой почти совпало - на рассвете туман рассеялся, и увидели русские стоящее напротив ордынское войско.
- За Можайск!
- За Рузу!
- За Боровск!
- За Москву!
Сшиблись грудь с грудью кони, щиты со щитами, скрестились копья с сулицами, и звон пошел от секущихся мечей. Падали замертво наземь и ратники Храброго, и ордынцы Карачи. Сами они не стояли поодаль и не наблюдали, как Мамай с Красного Холма на поле Куликовом, а сражались в первых рядах, как великий московский князь. Только они были в своих доспехах, и можно сразу было различить, кто предводитель орды, а кто - русской рати. Завидев друг друга, Храбрый и Карача стали пробиваться навстречу, чтобы сразиться в поединке. Но князя плотно окружали рынды, а мурзу - богатуры, так что не сразу Храбрый и Карача оказались лицом к лицу. Мурза взмахнул саблей - словно молния, блеснула она в его руке, но князь успел подставить червленого цвета щит. Видно, Карача вложил в этот удар всю мощь: сталь не выдержала, и сабля сломалась.
Мурза схватился за копье, но меч князя перерубил древко; ордынец не мог воспользоваться луком, ибо противник находился совсем близко. Увидев перекошенное от гнева лицо Храброго, безоружный мурза ударил в бока коня каблуками сапог и кинулся наутек.
Кто-то из богатуров пустил стрелу в князя, но промахнулся, и она впилась в шею его жеребца. Тот споткнулся, упал на колени, но Храбрый успел спрыгнуть и устоять на ногах.
И тут раздался громовой клич из дубравы:
- За Дмитрия!
- За Храброго!
- За Москву!
Ордынцы смешались и побежали - кто к высокому берегу Ламы, кто к Городенке. Многие прыгали вместе с лошадьми в реку, пытаясь доплыть до противоположного берега…
Победа была ошеломляющей. Сам мурза, переправившись через Городенку, остался жив, но от туменов осталось лишь несколько сотен. Узнав о его разгроме, хан Тохтамыш, собрав остатки своего войска, спешно покинул Москву и удалился в сторону Коломны. Проходя через рязанское княжество, он нарушил данное Олегу Ивановичу слово: пожег городки, посады и селения и увел в полон много рязанцев.
Сам Олег со своим двором в очередной раз схоронился в мещерских болотах. Зная, что измены московский князь ему не простит, он, выбравшись оттуда тайно, покинул Рязань, направившись в Литву.
Тяжело было Дмитрию видеть сожженный Кремль средь обугленных черных его стен, жаль ему было погибших людей, тысяч потерянных навсегда рукописных книг, опечалило Донского предательство рязанского князя. Сколько сил и труда они с Боброком приложили, чтобы уговорить его действовать заедино. И ведь вроде удалось это: не стал же Олег в Куликовской битве выступать за Мамая, а вот Тохтамы-шу вышел навстречу и показал броды через Оку.
Дмитрий созвал княжий совет и на нем решил послать брата с войском в Рязань. Он даже повелел привезти Олега в Москву в цепях, но потом, подумав, это повеление отменил.
Однако не знали в Москве, что Олег уже сбежал из своего княжества.
В Серпухове князь Владимир вызвал к себе Стыря.
- Игнатий, Олег Рязанский снова прячется в мещерских болотах. Ты как-то рассказывал мне, что бывал там. Как прибудем - станешь проводником.
- Княже! - взмолился Стырь. - Я же тогда за Аленой следил, думал, она наведет на то место, где прячется Олег, но потерял её из виду. В Мещере Алена родилась и выросла, вот бы её взять с собой. Если она осталась жива.
- Скажи своему другу Карпу - путь съездит домой. Ежели не погибла эта женщина при нашествии Тохтамыша, пусть берет её и догоняет нас.
Вспомнил Игнатий и о своей матушке - ведь она и Алена рядышком на Яузе жили - дома-то по соседству. Наказал Карпу, если жива - поклон ей от меня…
Приехав на берег Яузы, Карп со слезами на глазах увидел обугленные головешки, - все, что осталось от его дома и дома Игнатия. Вдруг дверь одной землянки, сделанной в виде омшаника, куда прячут на зиму ульи с пчелами, отворилась и на пороге - Карп даже вначале не поверил своим глазам - появилась Алена. Та сделала несколько шагов, потом в изумлении остановилась, а затем бросилась навстречу мужу.
[100] Чудом избежав гибели в битве под Волоком Дамским, Карача был потом первым послом, которого Тохтамыш из Сарая послал в Москву к великому князю требовать у него дань и в залог старшего сына Василия.