Письма к Тому

Я почувствовала себя крайне неуютно и подумала: а зачем мне все это нужно, что, собственно, Ванга мне может сказать такого, чего я сама о себе не знаю? Но было поздно. Ванга уже взяла мой сахар и громко спросила, есть ли у меня отец. Я кивнула. Она даже не слышала моего голоса, а уже твердила: «Да, но он умер, вот он тут стоит. А у отца есть брат Иван?» Да, братьев было несколько, и Иван тоже. И ее голос: «Да, но он умер, вот он стоит. А у матери есть еще муж?» Я кивнула. «Да, но он тоже умер, вот он стоит…» И все присутствующие это тоже слушают… Я шепнула Любену, что не хочу, чтобы она говорила о моей судьбе. Ванга как бы это почувствовала и стала разговаривать с Любеном о нем самом, о его науке. Она сказала, что ему не нужно заниматься политикой и писать доклады для других, что он должен работать над книгой по философии, и стала в разговоре употреблять какие-то современные философские термины, которых она и не должна была бы знать. Любен стоял перед ней, как школьник.

А потом, не переключаясь, она заговорила обо мне. Спросила вдруг, почему она видит меня в военной форме, и описала костюм Ангелики из фильма «Щит и меч». Она не знала, что я актриса. Я сказала, что это роль, одна из ролей. Она спросила: «А что ты здесь делаешь?» – «Приехала с театром на гастроли». – «А много ли вас приехало?» – «Человек сорок», – говорю. «Нет больше, я вижу, что там около ста». Потом мы подсчитали, действительно, так оно и было. «А какой вы сегодня играете спектакль?» – «Добрый человек из Сезуана». – «Как по-твоему, есть добрые люди?» Я говорю, не знаю, может быть, и есть. Она мне: «Нет, нет добрых людей. Впрочем, это шутка». Потом встала, обняла меня, сказала какие-то вещи, казалось бы, ничего не значащие в жизни, провела рукой по моей спине и велела не ходить на каблуках, и все будет хорошо. Голос у нее все время был уверенный.

Когда мы вышли от Ванги, Любен закурил, у него тряслись руки. А я думала о том, что неправильно сыграла сцену ясновидения. Нужна была другая сила уверенности и другой голос.

…В Москву вернулась совершенно другой, меня никто не узнавал. Вернулась человеком более спокойным.

Письмо

1 июня 1994 г.

Дорогой Том! Как славно мы поговорили по телефону. Опять у меня эта проблема с кредитной карточкой – кончился срок. И опять Вам придется этим заниматься. Но в этой части Америки ближе Вас у меня никого нет. В Лос-Анджелесе живет одна моя приятельница, Таня Эльмонович, которая жила у меня в Москве перед отлетом в Америку. Ехала она туда с племянником. Ехали «в никуда», т. е. ни к кому. Сами они из Таллина. Но там стало трудно жить, и она решила по еврейской визе эмигрировать. В Лос-Анджелесе, когда у меня был там концерт, они вдвоем пришли после концерта ко мне за кулисы. По их лицам я увидела, какую трудную полосу жизни они прошли. Теперь, слава Богу, все налаживается. Он учится на архитектора, повозили меня по городу – кто-то отдал им старую машину. Она мне пыталась сунуть какие-то доллары, йогурт, крем для рук и еще что-то. Доброта осталась при ней, но мне их стало ужасно жалко. До слез. В Таллине у нее вышла хорошая книжка про Тарковского. А теперь «femme de ménage». Надеюсь – не пропадут. Главное – ему получить профессию.

А сейчас меня судьба занесла в Испанию. В небольшой курортный городок около моря Sitges (это недалеко от Барселоны). Здесь каждый год театральный фестиваль. Мы играем «Федру». Город курортный и народу много. Пляжи песчаные, длинные, как в Прибалтике. Но толпа не раздражает. Никто ни на кого не обращает внимания. Ты в толпе, но ты один. От этого не устаешь. И смотришь только на море и прекрасную старую архитектуру. В Москве же, которую я очень люблю, я перестала ходить по улицам. Все немного ряженые и постоянно осматривают друг друга. И даже не в толпе – толкаются. Почему? Я, кстати, заметила – плохие актеры на сцене всегда толкаются, они не видят себя в пространстве и не чувствуют расстояние мизансцен. От некоторых актрис «Таганки» я всегда стараюсь держаться подальше. Мои мальчики в «Федре» постепенно набирают мастерство. Спектакли проходят неплохо. Если бы не моя усталость от этой роли, «Федру» можно было бы возить много-много лет по разным странам. Все, Том, кончилась бумага. Обнимаю.

P.S. Том, карточку пришли на мой адрес в Sitges.

Письмо Тома

14 июня 1994 г.

Алла!

Надеюсь, что получишь карточку (внутри). Позвони, как только получишь это Письмо, и если нас не будет дома – оставь, пожалуйста, записку на автоответчике.

Я проверял и проверял адрес – никто здесь не знал «Парк» в SITGES; но, наконец, испанское туристическое бюро в Нью-Йорке подтвердило, что адрес правильный. (Значит, мое имя «Томас» недаром дано).

Заканчиваю проверку книги (первых отпечатков). Сделал много исправлений. Потом будет второй отпечаток, и после этого сопоставлю славянские тексты с английским переводом. И, конечно, включу иллюстрации.

Не пишу стихотворений в эти месяцы, но есть какие-то фрагменты для будущего. Если вы приедете сюда, непременно надо зайти в мой клуб и читать русские стихотворения для моих друзей. (Я буду читать переводы.)

Читаю вашу книгу «Тени зазеркалья» каждую ночь перед тем, как сплю. Все еще думаю о рецензии в «Новом русском слове». Собираюсь начать с впечатлений о вас в «Федре», о вызове сыграть две роли на сцене, одну – классическую героиню, а другую совсем модерную, современную женщину, которая пишет эту фразу. Одна страдает и эмоционально выражает то, что испытывает другая. Проблема перемены эмоционального темпа – между этими образами, должно быть, была большая, и только «grande artiste» смогла ее преодолеть.

Конечно, интересно, и крайне интересно читать ваши замечания об отношениях между актером и режиссером (Тарковским, например), и замечания Смоктуновского о Мышкине и т. д. Но буду писать мои впечатления попозже, когда действительно и подробно изучу вашу очень интересную и забавную книгу.

Лучше было бы, если Vida написала рецензию, а не я, потому что она эксперт по кино. Может быть, ее попрошу.

Ремарка

Мы с Димой Певцовым приехали в Афины в Театр Теодора Терзопулоса играть «Квартет». В это время в Афинах был Юрий Любимов – ставил там очередной спектакль.

6 декабря 1994 года я сидела с Любимовым в садике Колонаки (фешенебельный район Афин) и тихо разговаривали о наших разных взглядах на театр. Недалеко на скамейке сидел Дима Певцов, не замечая нас (наша с ним гостиница была недалеко), вдруг увидел нас и сразу же незаметно ушел. Любимов пригласил к себе домой – на квартиру, которую ему снимает Катя Дундулаки, с которой он делает, по-моему, уже третий спектакль. Заварил чай, играл в радушного хозяина. Я старалась мягко обходить острые темы театра.

8 декабря – встретилась с директором «Мегарро» (они дают деньги на «Медею») – я отказалась участвовать в этом проекте. Они отменили завтрашний приезд Давида Боровского и Глаголина на переговоры. Потом, видимо, подсчитали затраченные деньги и решили продолжать проект уже без меня.

Правда, мой отказ произошел не без влияния Теодора Терзопулоса. Он, понимая, какие большие деньги «Мегарро» дает на эту постановку, решил перехватить этот проект, думая, что для «Мегарро» главное – мое участие. Может быть, в начале переговоров так оно и было, когда Ломбракис (хозяин «Мегарро» после «Электры» предложил мне любую работу в Греции, но по истечении времени они все же решили делать ставку на «Таганку».

А с Теодором мы потом сделали вместе «Медеюматериал» по Хайнеру Мюллеру и объездили с этим спектаклем полмира.

Из дневников 1994 года

Декабрь 1994 г.

Том!

Homo Sovetikus – новый тип людей, независимо от национальности, образования и воспитания. Сформировался этот тип, приспосабливаясь к тяжелой жизни. Бегающие глаза в непривычной обстановке – боятся, что кто-то обманет, или готовность самому обмануть. Как только понимают, что обстоятельства привычные, – моментально хамеют и распоясываются, например, разуваются, когда ждет в холле аэропорта в Милане свой рейс, – они уже как бы на своей территории, во всяком случае, рядом. Актер N, как только сел в самолет из Лиссабона (в 1-й класс), стал орать: «Наконец-то своя территория!» Он тут хозяин. А до этого тушевался, заискивал, молчал.