Страница 21 из 101
Однако недолго. Сразу же после того, как тело извлекли из земли, усохшее, но на удивление не тронутое особо тленом и червями, чужеземец распорядился завернуть его в чудную мешковину, которую достал из-под полы плаща, и погрузить в любую повозку, которую ему согласятся продать. Желающих набралось много.
Чужеземец не стал дожидаться, пока деревенский люд переделит между собой право заработать гроши, и вернулся в трактир.
— Где то, что он оставил, хозяин?
Чезаро прикинулся дурачком, выпендрежно захлопал ресницами, однако глаза чужеземца буравили его насквозь, будто говорили: я вижу все твои потроха. Я наблюдал, как плечи Чезаро сгорбились, а сам он уменьшился от страха до размеров циркового карлика. Но чужеземец неожиданно отступил.
— Я дам тебе время подумать, Чезаро, — холодно сказал он, — До завтра. А если твои мысли заведут тебя в ненужное русло, я позабочусь о том, чтобы ты вспомнил…
С этими словами он ушел — тихо, словно испарился в предвечерней синеве неба за окном трактира. Я понял, на что он рассчитывал, но напрасно чужеземец считал нас такими уж ослами. Никто не отправился ни прятать сокровенную шкатулку, ни искать ей более надежное помещение. Чезаро был куда более предан усопшему Десмонду, нежели тот мог себе представить.
Опасаясь, что незнакомец владеет магией, способной развязать язык помимо воли хозяина, Чезаро повесился. Утром нашли уже закостеневшее тело.
Жена Чезаро, раздобревшая за годы сытой жизни, билась в рыданиях, прижимая к увесистой груди светловолосые головенки осиротевших близнецов. Крошка Паула стойко держалась за спинку стула посиневшими от напряжения пальцами. Я не мог выносить этого зрелища и, почувствовав себя чужим и опустошенным, беззвучно покинул трактир.
Я пересек луг и направился к обрывистому берегу реки, куда не забредали ни рыбаки со своими сетями, ни шаловливые детишки, поскольку вокруг были лишь камни да чертополох. Однако благословенного уединения найти не удалось. Чужеземец опередил меня, заняв единственное удобное место.
Он сильно изменился — голова поникла, спина ссутулилась, и даже красивый плащ, казалось, утратил разящий глаза блеск, превратившись в мутно-серую пыльную ткань.
— Можно? — осторожно спросил я, пристраиваясь рядом.
Чужеземец кивнул. Некоторое время мы сидели молча, глядя, как остывшие неласковые речные волны лижут противоположный берег. А потом он заговорил.
— Я не хотел, чтоб все вышло так. Понимаешь, я никак не могу вернуться домой без того, что оставил Десмонд. Есть дверь, но нет ключа…
— И что ты будешь делать? — спросил я.
— Не знаю, — чужеземец покачал головой, — Выживать, наверное.
— Почему? — удивился я, — Ты ведь не стар, силен, богат.
Но чужеземец лишь усмехнулся в ответ, обнажив ослепительной белизны зубы. Целые — все, как один. Он показался мне таким красивым!
— Это не жизнь, это… Разве что Десмонд находил в этом привлекательные стороны. На определенное время. Но тебе не понять.
— Орнео, меня зовут Орнео, сеньор.
— А меня… Можешь звать меня Микелла.
— Хорошо, Микелла, — я несколько секунд смаковал на губах это странное имя. Все, окружавшее чужеземца, было странным, и моя неожиданная симпатия к Микелле казалась верхом безумия.
С той поры жизнь моя сильно изменилась. После похорон Чезаро его не старая, в общем-то вдова, задалась назойливой целью — выпихнуть Паулу замуж, да поудачнее. А своей скорбящей молодости уготовила лакомое утешение в моем лице. Однако пылкого юного любовника из меня не вышло: я попросту сбежал от неприглядной судьбы, увязавшись за Микеллой.
Прежде чем покинуть Пирею, мы вновь предали тело Десмонда земле.
Тогда я и представить себе не мог, что за участь ожидает меня за пыльным поворотом, откуда началась новая, удивительная жизнь. Мы путешествовали пешими, большую часть времени ведя лошадей под уздцы. Микелла жалел скотину, сознавая, что своей непосильной ношей подписывает той смертный приговор. Я ничего не имел против — мир вокруг стоил того, чтобы посмотреть.
Вдвоем с Микеллой мы пересекли Италию, заглядывая буквально во все уголки, вкушая те радости, которые могли предоставить жалкие тесные городишки. В лесах мы охотились на зайцев, в полях — на фазанов и перепелов. А по вечерам постигали науки. Микелла многому научил меня — чтению, письму, математике, врачеванию и алхимии. Она даже пытался обучить меня своему языку, однако для меня это оказалось непосильным. Уж слишком многого я не понимал.
Со временем я перестал воспринимать себя, как отдельную личность. Желторотым птенцом, не ведающим жизни за пределом гнезда, я следовал за крылом своего родителя, как привязанный. Микеллу это забавляло, однако я ни капли не обольщался: мы с ним не были ровней — ни по росту, ни по силе, ловкости или разуму. Он был из другого мира, в котором лошадь летала не быстрее дворовой собаки, а свет звезд без огня зажигал свечи, которые не таяли, сколько бы не длилась ночь.
Повязанный невидимыми путами, Микелла страдал, несмотря на все мои усилия наполнить его жизнь смыслом. Повсюду, куда бы мы не шли, вокруг собиралась толпа: праздные зеваки, куртизанки, и просто веселые парни, не против перекинуться чаркой в душевной компании. Я с радостью познавал красоток, Микелла держался в стороне. Не думаю, что дело было в его росте, скорее, он опасался, как бы его семя не проросло в ненавистной ему почве. Но вино он любил, и однажды, в хмельном тумане, я выведал еще одну его тайну.
— Откуда ты, друг мой, — осторожно спросил я. Микелла, покосившись одурманенным взором, хлопнул меня по плечу.
— Из недр планеты, Орнео. Там, глубоко под землей, мой дом.
— Это ад? — с ужасом воскликнул я.
— Нет, дурачок! Ад здесь, на поверхности. А там, где соприкасаются миры, куда лишь два пути — через глубины морского дна или просторы космоса — там самое прекрасное место. И если бы не Десмонд…
С этими словами он уснул. Я ничего не понимал и больше не рискнул расспрашивать.
Так прошло пару лет, а может, и больше — я не особо следил за временем. Однажды мы вышли к берегу моря и завели лошадей в воду напиться, как вдруг Микелла подпрыгнул на месте, и воздух в округе разорвался возгласом радости.
— Она здесь, Орнео: она прилетела за мной!
Он крутил перед моим носом запястьем, полыхавшим изумрудным огнем, и я почувствовал, что вот-вот сойду с ума.
Небо над головой приобрело свинцовый оттенок. Облака отделились от солнца, словно белок от желтка, и стремительно полетели на нас. Я в ужасе прикрыл голову руками, но Микелла лишь рассмеялся:
— Не бойся, дурачок! Пойдем, клянусь: ты больше никогда такого не увидишь.
Облако встало перед нами, и от него, словно по невидимому мосту, протянулся золотистый ковер. Я падал на колени от страха, но Микелла упрямо волок меня в самое жерло облака.
Я чувствовал, как пот ручьями стекает по спине, меня шатало во все стороны, будто в хлипкой лодчонке. А Микелла, отпустив наконец мою руку, лобызался с необычайной красоты женщиной, такой же как и он, исполинского роста. В тот момент я, дурак, молил о смерти, как об избавлении.
Микелла вновь обратил на меня внимание, схватил за шиворот и потащил к невиданному зеркалу — огромному, на целую стену. Мир, отражавшийся в зеркале, потряс меня до глубины души.
— Знаешь где мы, Орнео?
Я беспомощно мотал шеей, как подстреленный рябчик, а Микелла водил по зеркалу рукой, и каждое его движение открывало картину непередаваемой красоты.
— Тот красивый пестро-голубой шарик — это Земля, Орнео. А это звезды, луна. Да, та самая луна, которая не дает тебе спать ночами. Это все космос, Орнео. Вселенная, где мы с тобой, и этот корабль — всего лишь песчинки. Здесь сотни, тысячи миров…
Микелла все говорил и говорил. Красавица подошла поближе и бесстыдно прильнула всем телом к его торсу, и тоже слушала. Голова моя готова была разорваться на части, и я искренне жалел, что не родился в том, другом мире, близком моему другу. Ибо мой мир с той поры казался мне никчемным и жалким.